Глава II
Гамилтон Миггс, капитан «Черного Орла»

Глава фирмы, обладавший очень тонким слухом, услыхал в коридоре чьи-то тяжелые шаги. Затем чей-то грубый голос в весьма сильных выражениях, никогда не употреблявшихся в этой вполне приличной конторе, спросил, можно ли видеть принципала. По-видимому, на это дан был утвердительный ответ, ибо тяжелые шаги быстро приблизились к кабинету, и раздались два сильных удара в дверь.

– Войдите! – закричал мистер Гердлстон, откладывая свое перо, в сторону.

Дверная ручка повернулась, дверь приотворилась, но в комнату никто не входил, и только сильный запах крепких напитков понесся из‑за двери.

– Войдите! – нетерпеливо повторил купец.

После этого вторичного приглашения в дверь просунулся клубок черных спутанных волос; затем показался медно-красный лоб, щетинистые брови и желтоватые, мутные, вытаращенные глаза. После головы стало мало-помалу показываться туловище, и, наконец, появилась и вся фигура незнакомца.

Это был здоровенный моряк в матросской куртке и синих панталонах, с матросской фуражкой в руках. Тяжело ступая и подмигивая глазом, что делало его лицо еще безобразнее, он подошел к купцу и протянул ему свою татуированную волосатую руку.

– Ну, капитан, – сказал глава фирмы, с непритворной радостью пожимая ему руку, – я рад видеть вас здоровым и невредимым.

– Рад вас видеть, сэр, рад вас видеть. Я пришел сюда с оглядкой: мне не хотелось кого-нибудь застать у вас, – продолжал он. – Мы с вами любим говорить наедине.

Купец приподнял свои густые брови. Ему не нравилось, что его собеседник намекает на тайны, якобы существовавшие между ними.

– Садитесь, – сказал он. – Я должен поздравить вас с прекрасным грузом и пожелать, чтобы следующее ваше путешествие было столь же удачно.

– Слоновая кость и золотой песок, и черное дерево, и резина, и кошениль, и гуттаперча, и рис, и табак, и фрукты, и кокосовые орехи. Хотел бы я посмотреть, кто привез груз лучше моего, – хвастливо сказал моряк.

– Превосходный груз, капитан, превосходный. Кажется, трое из ваших матросов умерли?

– Да, три лоботряса околело. Двое от лихорадки, а третьего укусила змея. Противно смотреть на теперешних моряков. В те времена, когда я начинал свои плавания, люди стыдились умирать от таких пустяков. Скажите, хозяин, не найдется ли у вас здесь в конторе чего-нибудь, чтоб промочить горло?

Гердлстон встал, достал из шкафа бутылку и налил ему стакан рома. Моряк выпил залпом и, блаженно вздохнув, поставил пустой стакан на стол.

– А ведь вы удивились, – сказал он, лукаво подмигивая глазом, что было неприятно купцу, – когда узнали, что мы пришли назад? Говорите, не бойтесь: нас здесь только двое.

– Старый корабль крепок, он еще не мало поработает, – отвечал купец.

– Поработает! Да я ждал, что он в гавани затонет. Ночью была буря и здорово потрепала его. Его нельзя было пускать в плавание тогда еще, когда мы вышли из Англии. Я уже думал, что никогда больше не увижу Лондона.

– Если корабль мог выдержать такую бурю, он сможет держаться еще один рейс.

– Его можно снова отправить в дорогу, – мрачно сказал моряк. – Но только похоже, что он не дойдет до места. Корабль в самом плачевном состоянии. Вы должны ввести его в сухой док и осмотреть все повреждения.

– Отлично, – холодно сказал купец. – Если вы настаиваете на этом, мы так и сделаем. Но только от этого пострадает ваш оклад.

– Что?

– Вы получаете пятнадцать фунтов в месяц и пять процентов комиссионных. Мы платим вам так много потому, что вы подвергаете себя риску. Мы произведем починку «Черного Орла», но отныне вы будете получать десять фунтов в месяц и два с половиной процента комиссионных.

– Стойте, стойте! – закричал моряк. В его глазах с желтыми белками светилась злоба. – Не советую вам играть со мной такие скверные шутки. Я свободный британский моряк, и никто не смеет мной командовать.

– Вы пьяны, – сказал Гердлстон, – садитесь.

– Вы хотите меня притеснять! – бешено кричал капитан Гамилтон Миггс. – Я работал на вас, как раб, рисковал ради вас своей жизнью. А что, если я возьму да и расскажу всем историю о том, как были сделаны грузовые метки? Что будет тогда с торговым домом «Гердлстон и К°»? Пожалуй, вам выгоднее удвоить мне жалованье, чем допустить, чтобы о вас стали ходить такие слухи.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы не знаете, что я хочу сказать? не знаете? А разве не вы послали нас ночью на корабль переставить повыше правительственные грузовые метки, чтобы иметь возможность навалить побольше груза? Не вы это сделали? не вы?

Гердлстон ударил в гонг.

– Джилрэй, – спокойно сказал он, – подите на улицу и приведите сюда полисмена.

Капитан Гамилтон Миггс был несколько испуган неожиданным ходом своего противника.

– Поосторожней, хозяин, – сказал он, – что вы там еще собираетесь выкинуть?

– Собираюсь отдать вас под суд.

– За что?

– За то, что вы шантажируете меня и вымогаете деньги.

– У вас нет свидетелей, – сказал моряк заносчиво, но трусливо.

– Нет, свидетели есть, – сказал Эзра Гердлстон, входя в комнату. Он стоял за дверью и слышал последнюю часть разговора. – Продолжайте, пожалуйста. Вы говорили, что будете позорить честное имя моего отца, если он не прибавит вам жалованья.

– Я не хотел его обидеть, – сказал капитан Гамитон Миггс, с беспокойством глядя то на одного, то на другого: он был хорошо знаком с судом в дни своей молодости и не хотел возобновлять этого знакомства.

– Кто закрасил грузовые метки? – спросил купец.

– Я.

– Кто-нибудь подучил вас?

– Нет.

– Прислать полисмена к вам в кабинет, сэр? – спросил Джилрэй, открывая дверь.

– Попросите его подождать немного, – ответил Гердлстон. – А теперь, капитан, возвратимся к нашей первоначальной теме. Ввести ли нам «Черного Орла» в сухой док и уменьшить ваш оклад, или вы найдете возможным отправиться на нем в обратный путь на тех же самых условиях?

– Я отправляюсь на нем обратно, – беспечно сказал капитан, засовывая руки в карманы и тяжело опускаясь на стул.

– Отошли полисмена, Эзра, – сказал Гердлстон.

– Вы говорите, хозяин, что платите мне за риск, – сказал капитан, – но ведь это жестоко по отношению к моим товарищам-матросам.

– Во всем есть риск, дорогой капитан. Мой дом в Экклстон-Сквере может обрушиться от землетрясения. Но, ведь, не думаю же я постоянно, что вот, вот он сейчас обрушится. Зачем же вы все время думаете, что с «Черным Орлом» непременно случится что-нибудь?

Моряк замолчал, хотя логика патрона его не убедила.

– Ведь, вам было бы весьма приятно, – наконец, сказал он, – если бы мы затонули по дороге сюда.

– Почему?

– Потому что, когда мы отправлялись в плавание, груз был застрахован дороже стоимости, и, случись с нами несчастье, вы положили бы себе в карман несколько тысяч фунтов стерлингов.

– Мы зависим от случая, – с достоинством отвечал купец.

– Ну, прощайте, хозяин, – сказал внезапно капитан Гамилтон Миггс. – Когда я вам буду нужен, вы найдете меня, как всегда, в трактире.

Когда он вышел, Эзра зашел к отцу.

– Забавный субъект, – заметил он, кивнув головой в сторону уходящего Миггса. – Я издали услышал, что он ревет, как бык, и решил, что не лишнее послушать, в чем дело. И все же он полезный слуга.

– Он сам наполовину дикарь, – сказал отец, – и между дикарями он свой человек. Вот почему ему так хорошо удаются все сделки с ними. Ну, вернемся к делу. Поговори с подрядчиками и заплати за «Черного Орла» страховую премию. Застрахуй его в возможно большей сумме, но сделай это поосторожнее. Он выйдет в море ко времени экваториальных бурь. Если что-нибудь случится с ним, к нам нельзя будет придраться.

Глава III
Современные афиняне

Томас Димсдэл, студент Эдинбургского университета, проводил дни своей жизни в квартире на третьем этаже, состоявшей из маленькой спальни и большой гостиной, служившей, как принято у студентов, в то же время и столовой и рабочим кабинетом. Над камином было вделано засиженное мухами зеркало, по обеим сторонам которого стояли две подставки для трубок. На средней полке шкафа были в порядке расставлены серьезные книги: «Остеология» Голдена, «Анатомия» Квена, «Физиология» Кирка и «Беспозвоночные» Гексли. Все эти книги отличались подозрительной чистотою, которая показывала, что их редко брали в руки. На другой полке помещался небольшой запас книг для легкого чтения, гораздо более засаленных, чем медицинские трактаты. Над шкафом висела фотографическая группа, изображавшая футбольную команду Эдинбургского университета. Вот какой вид имела эта студенческая келья в то утро, о котором идет здесь речь. Мы не упомянули только об одном: а именно, что, развалясь в большом кресле, положив ноги на стол, сидел сам молодой джентльмен с коротенькой деревянной трубкой во рту.

Трудно было бы найти лучшего представителя британской молодежи, чем этот сероглазый молодой человек, белокурый, с широкой грудью и тонкой талией, обладавший силою быка, грацией и проворством оленя. У него было типичнейшее англосаксонское лицо, открытое, с широкой переносицей, с едва пробивающимися усами, которые были светлее его загорелых щек. Застенчивый и сильный, он был из тех людей, которые говорят очень мало, да и то, что говорят, выражают плохо, но делают больше, чем все ораторы и писатели, взятые вместе.

– Неужели Джэк Гаррауэй еще не готов? – пробормотал он, поглядывая на потолок: – уже одиннадцатый час.

Он зевнул, взял кочергу, встал на стул и трижды ударил ею в потолок. Из верхней комнаты послышались три ответных удара. Димсдэл слез со стула и неторопливо снял пиджак и жилет. На лестнице раздались торопливые шаги, в комнату вошел худощавый мускулистый молодой человек среднего роста. Он тоже снял пиджак и жилет и надел боксерские перчатки. Димсдэл также надел перчатки и, красивый и мужественный, стал посреди комнаты.

– Наноси первый удар, Джэк. Вот сюда, – и рукою в толстой перчатке он коснулся своего лба.

Джэк стал в позицию и, размахнувшись, нанес удар в указанное место. Димсдэл ласково улыбнулся и покачал головой.

– Так не годится, – сказал он.

– Я бил изо всех сил, – оправдываясь, говорил тот.

– Не годится. Попробуй еще раз.

Гость понатужился и из последних сил ударил еще раз.

Димсдэл опять печально покачал головой.

– Ты не понимаешь, как нужно бить, – сказал он. – Надо вот как.

Он ринулся вперед, послышался резкий звук, и гость, пролетев через всю комнату, чуть не вышиб дверь своим черепом.

– Вот как нужно бить, – совершенно спокойно сказал Димсдэл.

– Да, так надо бить, – повторил гость, потирая голову. – Все это было дьявольски интересно, но я думаю, что я лучше понял бы, если бы ты показал мне на ком-нибудь другом. Такой удар – нечто среднее между взрывом порохового погреба и землетрясением.

Его наставник мрачно улыбнулся.

– Только так и можно научиться, – сказал он.

В то время, как в комнате у студента разыгрывалась эта сцена, пожилой, среднего роста толстяк медленно шел по Гау-Стрит, следя за номерами домов. На его большом красном лице сияли черные проницательные глаза, не лишенные скептической иронии. Но при этом в нем проглядывала не утраченная с годами мальчишеская веселость.

Дойдя до тринадцатого номера, он остановился и постучал в дверь набалдашником трости.

– Миссис Мак-Гэвиш? – спросил он вышедшую на его стук женщину.

– Да, это я, сэр.

Если я не ошибаюсь, у вас живет мистер Димсдэл?

– На третьем этаже, сэр.

– Что, он дома?

Женщина подозрительно посмотрела на него.

– Вы хотите получить с него по счету? – спросила она.

– По счету, добрая женщина? Нисколько. Меня зовут доктор Димсдэл. Я отец этого молодого человека, и приехал из Лондона, чтобы повидаться с ним. Я надеюсь, он не переутомляется от занятий науками.

Легкая улыбка заиграла на губах у женщины.

– Не думаю, сэр, – ответила она.

– Ну, хорошо, хорошо. Третий этаж, вы говорите? Он не ждет меня так рано. Я застану милого мальчишку за работой.

Бодрый маленький человечек, тяжело ступая, поднялся по лестнице до первой площадки и остановился.

– Боже мой! – пробормотал он, – кто-то выбивает ковры. Неужели они думают, что мой бедный Том может заниматься при таком шуме?

На второй площадке шум удвоился.

– Да здесь, должно быть, танцкласс, – решил доктор.

Дойдя до двери комнаты, где жил его сын, он уже не сомневался, откуда шел этот шум. Раздавались топот, шарканье, пыхтение, а по временам и глухие удары, будто кто-то бился головой о мешок, набитый мягкой шерстью.

– Это припадок падучей болезни, – с ужасом прошептал доктор и, повернув дверную ручку, ворвался в комнату.

Он сразу понял, что здесь происходила борьба. Не было времени входить в подробности. Какой-то сумасшедший напал на его Тома. Доктор бросился на этого злодея, оттащил в сторону, повалил и сел на него.

– Вяжи ему руки, – сказал он сыну, очень довольный собой.

Прошло не мало времени, прежде чем сын, задохшийся от смеха, объяснил энергичному доктору, что джентльмен, на котором он сидит, отнюдь не опасный лунатик, а, напротив, безобиднейший, ни в чем неповинный человек. Когда, наконец, доктору стало все ясно, он освободил своего пленника и начал рассыпаться перед ним в извинениях.

– Это мой отец, Гаррауэй, – сказал Димсдэл. – Я не ждал, что он придет так рано.

– Тысяча извинений, сэр. Я близорук, а очки надеть не успел. Мне казалось, что это была борьба не на жизнь, а на смерть.

– Ничего, ничего, сэр, – благодушно сказал Гаррауэй.

– А ты, Том, бездельник, так-то ты занимаешься по утрам! Думал, что застану тебя за учебниками. Ведь, через несколько недель у тебя выпускные экзамены!

– Все сойдет хорошо, – с важностью отвечал Том, – Мы с Гаррауэем ежедневно упражняемся в боксе перед тем, как засесть за работу.

Доктор взглянул на Медицинские книги, на разобранный череп, и все его неудовольствие исчезло.

– Я вижу: пособия у тебя под рукой, – заметил он.

– Да, папа, они всегда у меня наготове.

– Эти кости напоминают мне старое время. Я хоть и позабыл многое из анатомии, но все же думаю, что заткну вас за пояс. Ну, что вы знаете об отверстиях в клинообразной кости, какие ткани проходят через них? а?

– Иду! – громко закричал Том. – Иду! – и стремглав выбежал из комнаты.

– Я не слышал, чтобы его звали, – заметил доктор.

– Вы не слышали, сэр? – спросил Гаррауэй, надевая пиджак. – А я как будто слышал.

– Вы, кажется, занимаетесь вместе с моим сыном?

– Да, сэр.

– Может быть, вы можете сказать мне, какие ткани проходят через отверстия клинообразной кости?

– О, да, сэр, так… Сейчас, Том, сейчас! Простите, сэр. Он зовет меня, – и Гаррауэй вылетел из комнаты.

Доктор остался один, курил папиросу и думал, что за последнее время у него испортился слух.