VII. Эпилог

В следующий четверг мы должны были явиться в качестве свидетелей на суд. Но в назначенный день наши показания уже были излишни. Более могущественный и справедливый Судья принял на себя разбор дела Джеферсона Гоппа. В ночь, последовавшую за его арестом, ему стало хуже, а утром его нашли лежащим на полу камеры без признаков жизни. Лицо его было покойно, счастливая улыбка застыла на губах, как будто в последнее мгновение своей полной деятельности и труда жизни он ясно осознал, что намеченная им цель достигнута.

– Лестрейд и Грегсон будут очень огорчены его смертью, – заметил Холмс, когда мы на другой день рассуждали об этом. – Теперь пропала их самая лучшая реклама.

– Но я не думаю, что они принимали уж очень-то большое участие в расследовании этого дела, – ответил я.

– Людям нужды нет до того, что вы делаете, – с горечью продолжал Холмс, – главное заключается в том, что вы будто бы делали. Но как бы то ни было, пропустить это дело для меня было бы большим огорчением. Я еще не встречал до сих пор ни разу дела более интересного и поучительного, несмотря на его простоту.

– На его простоту! – воскликнул я невольно.

– Господи Боже мой, ну разумеется, это дело было совершенно простым! Я не могу выразиться иначе, – смеясь над моим изумлением, сказал Холмс. – Это доказывается тем, что благодаря небольшой цепи очень простых рассуждений мне посчастливилось накрыть преступника уже на третий день после совершения преступления.

– Да, это правда, – подтвердил я.

– Мне уже приходилось объяснять вам, что если какая-нибудь задача не укладывается в обычные рамки, то от этого она не становится труднее, а, напротив, гораздо легче к разрешению. Но в случаях подобного рода нам необходимо исходить из противоречивости. Кажется, что это так просто и ясно, и однако никто не хочет этого понять. Это происходит оттого, что люди как-то уж привыкли делать быстрые заключения и не понимают других. Из пятидесяти человек, умеющих строить синтетические выводы, вы найдете только одного, который идет к цели путем анализа.

– Откровенно говоря, я не совсем вас понимаю, – произнес я.

– Я так и думал. Попробую объяснить свою мысль более ясно. Представьте себе кого-нибудь, кому вы излагаете целый ряд фактов; он непременно скажет вам, что, в конце концов, было следствием этих фактов. Но если вы ему представите только результат этих фактов, то вряд ли найдется много людей, которые будут в состоянии восстановить все факты, предшествовавшие результату, в их строгой последовательности. А именно последний метод я и называю ретроспективным рассуждением, или, иначе говоря, рассуждением аналитическим.

– Теперь я понял, – сказал я.

– Вот, например, в нашем последнем деле: вы узнали только результат, а вам нужно было на основании его угадать все предыдущие факты. Теперь постарайтесь постигнуть мой метод исследования; вернемся к самому началу. Помните ли вы, что, когда я пешком подходил к роковому дому, у меня не было никаких предвзятых мыслей. Я сначала только озаботился тщательно исследовать дорогу, на которой, как я уже говорил вам и тогда, я явственно заметил следы колес от фиакра. Точно так же я тогда объяснил вам, что этот фиакр мог проехать там только в ту ночь. Почему я узнал, что это был наемный экипаж? Да потому, что фиакры-собственники имеют ход гораздо шире. Обыкновенный наемный фиакр оставляет на земле колею много у́же, нежели какая-нибудь элегантная карета собственника. Ну, вот вам первый добытый из наблюдений факт. Затем я осторожно направился по аллее, глинистая почва которой явственно сохранила отпечатки множества следов. Вы видели только одну смешанную ногами грязь там, где мой опытный глаз нашел множество ценных вещей. Для сыщика чрезвычайно важно умение читать по оставленным на земле следам, а между тем эта отрасль полицейского знания находится в большом небрежении. Но я всегда придавал ей главное значение, а продолжительная практика обогатила меня знаниями о различного рода и вида следов. И вот благодаря своему опытному глазу я легко различил шаги полицейских по дорожке. Но тут же рядом я заметил другие следы, следы двух людей, которые пришли в сад раньше. Это я узнал потому, что в некоторых местах дорожек следы эти совершенно были затерты и затоптаны шагами полицейских. Итак, в моих руках было уже два звена этой таинственной цепи. Я знал, что ночью здесь прошли двое незнакомых посетителей, что один из них был высок ростом, доказательством чему служила ширина его шагов, и что другой был изящно одет. Об этом я мог судить по узкому и элегантному отпечатку его следов. Войдя в дом, я увидел подтверждение моей догадки; человек изящно одетый и обутый в щегольские ботинки лежал, распростертый на полу. Значит, тот, другой, высокого роста, совершил убийство, если только это было убийство. И действительно, на теле убитого не было найдено ни малейшей раны, но выражение ужаса, застывшее на его лице, ясно свидетельствовало о том, что прежде, чем умереть, он понял, какой его ожидает конец. Люди, умирающие от разрыва сердца или от какой-либо другой внезапной, но естественной причины, никогда не имеют такого выражения. Мне пришла в голову мысль понюхать губы мертвого, и терпкий запах их тотчас же убедил меня, что этого человека заставили силой выпить какой-то ужасный яд. Выражение ужаса и ненависти, разлитое по лицу покойника, подтверждали мою догадку, что он выпил яд именно против воли. Вот к каким выводам пришел я путем исключения, – так как никакая другая гипотеза не могла быть объяснена данными фактами. Не подумайте, что такое предположение могло быть недопустимо. Мысль заставить кого-нибудь проглотить яд насильно не часто приходит в голову людям, но она не нова в истории преступлений. Те, кто занимался изучением ядов, хорошо помнят случай с Дольским в Одессе, а также подобный ему с Летюрелем в Монпелье.

Для меня самое важное было узнать причину преступления. Ясно до очевидности, что незнакомец был убит не с целью грабежа, так как его не ограбили.

Не была ли тут замешана какая-нибудь женщина или он пал жертвой политической мести? Я размышлял над этим, склоняясь, впрочем, не в пользу последнего предположения. И в самом деле: политические убийцы, совершив свое дело, помышляют только о бегстве. А здесь убийца действовал не спеша и с редким хладнокровием. Он надолго задержался в комнате, оставляя повсюду следы за собою. Такие действия показывают, что причиной убийства могла быть месть за какую-нибудь личную обиду, а никак не политическая месть.

Надпись на стене только укрепила меня в моем мнении: она была сделана лишь для того, чтобы ввести в заблуждение полицейских, что подтвердилось находкой кольца. Разве вам не очевидно также, что жертве поднесли к глазам кольцо, чтобы напомнить ей о женщине, которую они знали оба? Тогда-то вот я и спросил у Грегсона, не справлялся ли он, телеграфируя в Клевеленд относительно каких-нибудь особенностей, касающихся частной жизни Дреббера? Если вы помните мой вопрос, то помните также и то, что Грегсон ответил на него отрицательно.

Тогда я начал внимательно рассматривать комнату. Из этих расследований я убедился в том, что не ошибся относительно роста незнакомца. Ширина его шагов доказывала это и здесь. Кроме того я собрал еще некоторые данные, как, например, трихинопольскую сигару и необычайную длину ногтей преступника. Затем, в виду полного отсутствия каких бы то ни было признаков борьбы, я пришел к заключению, что кровь, покрывавшая пол, это следствие сильного кровотечения из носа, из-за возбужденного состояния преступника. Что это была его кровь, я понял из того, что капли сопровождали именно его следы. Отсюда ясно, что человек, с которым приключился такой случай, непременно должен быть сангвинического темперамента. И я взял на себя смелость забежать немного вперед, объявив, что преступник был человек с красным лицом.

Выйдя из дома, где было совершено преступление, я использовал все свои возможности для того, чтобы исправить упущения, сделанные Грегсоном. Я телеграфировал начальнику сыскной полиции в Кливленде, попросив его сообщить мне все, что он знает о женитьбе Эноха Дреббера. Ответ получился чрезвычайно убедительный: Дреббер обращался в полицию с просьбой защитить его от преследования старинного соперника, которого зовут Джеферсон Гопп, и что последний находится в настоящее время в Европе.

Вы видите, что я собрал таким образом все нити этой интриги и держал их в руках. Мне оставалось только схватить убийцу.

Одно было мне совершенно ясно, что человек, в ночь убийства вошедший вместе с Дреббером в дом, мог быть только кучером фиакра. Следы, оставленные лошадью на улице, показывали, что она была там оставлена без присмотра, и воспользовавшись этим, немножко побродила по улице. Сделать иное предположение немыслимо, потому что какой же сумасшедший человек решится совершить преступление, на глазах свидетелей, каким мог быть наемный кучер? Вот и выходит, что кучер, привезший Дреббера, вошел с ним вместе в дом. К тому же, для человека, разыскивающего и преследующего своего врага в таком большом центре, как Лондон, ремесло кучера самое подходящее. И я твердо решился искать Джеферсона Гоппа среди извозчиков.

Я решил также, что он не мог оставить свое занятие после совершения убийства. Этого он не сделал бы уже только потому, чтобы не привлечь к себе внимание внезапной переменой образа жизни. И поэтому, для соблюдения тайны, он должен был хоть еще некоторое время заниматься прежним делом. Я не опасался также и того, что он переменит имя. Это ему было ни к чему, так как его все равно никто не знает. Вот тут-то мне в голову и пришла идея набрать уличных мальчишек и сформировать из них настоящий полицейский отряд. Я приказал им обходить по очереди все дворы извозчиков и разыскать Джеферсона Гоппа. Как блестяще выполнили они возложенное на них поручение вы, конечно, помните. Относительно Стангерсона, должен вам откровенно сказать, что я не предвидел этой смерти, которой помешать было невозможно. Но благодаря убийству Стангерсона я овладел пилюлями, о существовании которых только подозревал. Теперь вы сами видите, что все эти факты образуют одну цепь, непрерывную и строго-логичную.

Спорт

Первый биограф Конан Дойла Хаскет Пирсон писал: «Мало кто из читателей видит в Холмсе спортсмена, но именно это место он занимает в народном воображении: он – следопыт, охотник, сочетание ищейки, пойнтера и бульдога, который также гоняется за людьми, как гончая – за лисой; короче он – сыщик».

Конан Дойл и Луиза Хокинс в Давосе

Дойл любил спорт, как и большинство британских джентльменов, он был высоким человеком с мощными мышцами и невероятной силой. Еще в детстве, живя в бедной семье, он приобрел боксерские навыки, чтобы побеждать в драках. Позже говорил о британском боксе: «Уж лучше пусть наш спорт будет груб, чем мы станем женоподобны». В университете он полюбил футбол, был лидером студенческой сборной по регби, увлекался крикетом и гольфом. Дойл – один из основателей любительской футбольной команды «Портсмут», где сначала стал вратарем, а потом защитником. Выступал за «Портсмут» под псевдонимом Смит, так как для профессионального врача считалось зазорным играть в футбол, в то время имевшего репутацию хулиганского занятия. На курорте в Альпах в 1894 году Дойл увлекся лыжами и написал несколько очерков, восхвалявших горнолыжный спорт. В 1896 году неугомонный Артур в Германии испытал себя в боулинге. Да и его многочисленные путешествия по миру на протяжении всей жизни и постоянное участие на старости лет в авторалли тоже отчасти можно причислись к занятиям спортом. Неугомонный Дойл стал одним из организаторов Олимпийских игр 1912 года в Стокгольме, а четырьмя годами раньше как журналист освещал Олимпийские игры в Лондоне.

Конан Дойл играет в гольф

– Превосходно! – воскликнул я в восторге. – Вы не должны таить свой талант, который заслуживает широкой известности. Я скажу вам прямо: если вы сами не хотите, то я непременно опубликую подробный отчет об этом деле.

– Как вам угодно. Но только сначала прочтите вот эту статью, – сказал Шерлок Холмс, протягивая мне газету.

Это был последний номер газеты «Эхо». Вся статья была посвящена делу об убийстве Дреббера и Стангерсона. Содержание ее было следующее: «Неожиданная смерть преступника лишила общество чрезвычайно сенсационного уголовного процесса. Возможно, что подробности этого интересного дела так и останутся неизвестными публике. Мы знаем лишь из достоверных источников, что преступление было совершено из мести, возникшей двадцать лет тому назад по весьма романтической причине. Тут и любовь, и мормонизм слились воедино. Обе жертвы преступления некогда принадлежали к религиозной секте, равно как и убийца, Джеферсон Гопп, родившийся в городе Соляного озера. И судя по тому, как быстро было закрыто это дело, оно ярко продемонстрировало блестящие способности нашей полиции. Пусть это дело послужит уроком для иностранцев и научит их сводить свои счеты у себя на родине, а не избирать местом действия нашу столицу. Всем известно, что главная заслуга в этом деле принадлежит двум полицейским агентам Скотланд-Ярда, мистерам Грегсону и Лестрейду. Джеферсон Гопп был арестован в квартире некоего Шерлока Холмса, который в качестве сыщика-любителя временами демонстрировал известное чутье. Мы не сомневаемся, что, имея таких учителей, и он впоследствии сравняется с ними в таланте. Смеем выразить надежду, что оба названных агента получат вполне заслуженную награду за свои блестящие труды».

– Ведь я предсказал подобный исход еще тогда, когда мы только собирались с вами ввязаться в это дело! – воскликнул Шерлок Холмс, смеясь. – Вот вам и результат нашего изучения «Красного по белому!». Мы только выхлопотали этим господам аттестат ловкости и искусства.

– Это все равно, – заметил я. – Я уже записал это дело подробно и помещу его в журнале, так что общество узнает его. А пока что удовольствуетесь сознанием, что вы блестяще выполнили труднейшую задачу, и воскликните вместе со скупцом древнего Рима:

Populus me sibilat, at mihi plaudo.

Ipse domi simul ac nummos contemplar in area.^[3]