Дописав письмо до этой фразы, я вышел на берег, чтобы пройтись по острову в последний раз, так как мы отплываем завтра рано утром. И, наверно, я хорошо сделал, что вышел, так как не было конца тому скандалу, который бушевал на пирсе вокруг Маракота и Билла Скенлена. Билл – немного задиристый малый, и обладает, как он говорит, «отменным ударом в обоих перчатках», но в окружении полдюжины дагонов с ножами дело обретало довольно скверный оборот, так что мне пора было вмешаться. Доктор, похоже, нанял один из тех экипажей, которые они называют кэбами, и проехал на нем пол-острова, изучая его геологию, но совершенно забыл при этом взять с собой деньги. Когда пришло время расплачиваться, он не смог объяснить это здешним аборигенам, и кэбмен выхватил у него часы в качестве залога. Это заставило вмешаться Билла Скенлена, так что очень скоро они оба оказались бы лежащими на полу со спинами, напоминающими подушки для игл, если бы я не расплатился с кэбменом, накинув доллар или два сверху и сунув пятидолларовую бумажку парню с фингалом под глазом. Таким образом, инцидент был исчерпан, и Маракот в тот момент показался мне более человечным, чем когда-либо до этого. Когда мы взошли на корабль, он позвал меня в маленькую каюту, которую он держит для себя, и поблагодарил меня.

– Кстати, мистер Хедли, – сказал он, – как я понимаю, вы человек неженатый?

– Нет, – ответил я, – я не женат.

– И вам никого не нужно содержать?

– Никого.

– Очень хорошо! – сказал он. – Я ничего не говорил до сих пор о цели этого плавания, потому что хотел сохранить его в секрете, и у меня были на то свои причины. Одна из этих причин состояла в том, что я боялся, что меня опередят. Когда твои научные планы получают огласку, тебя могут обойти так же, как Скотт обошел Амундсена. Если бы Скотт держал свой язык за зубами, как это делаю до сих пор я, тогда он, а не Амундсен, пришел бы первым к Южному полюсу. В моем случае я имею перед собой не менее важную цель, чем Южный Полюс, поэтому я хранил до сих пор молчание. Но сейчас, когда мы стоим на пороге нашего великого приключения, ни один конкурент просто не успеет украсть у меня мои планы. Завтра мы отправляемся к нашей настоящей цели.

– И что это за цель? – спросил я.

Он наклонился вперед; его лицо аскета буквально горело энтузиазмом фанатика.

– Наша цель, – сказал он, – дно Атлантического океана.

И вот на этом месте я должен остановиться и сделать паузу, так как думаю, что и у тебя захватило дух, как это было со мной. Если бы я был мастером рассказа, думаю, на этом я бы завершил свое повествование, но, поскольку я всего лишь веду хронику событий, могу сообщить тебе, что я задержался в каюте старины Маракота еще на целый час, и что я многое узнал, о чем рассказать тебе у меня как раз есть время до отхода последней береговой шлюпки.

– Да, молодой человек, – сказал он, – теперь можете писать об этом свободно, так как к тому времени, когда ваше письмо достигнет Англии, мы уже выполним погружение.

Сказав это, он стал хихикать, так как у него странное чувство юмора, наверное, такое же сухое, как и он сам.

– Да, сэр, погружеиие – это самое подходящее в данном случае слово, и погружение это будет историческим, так как попадет в анналы Науки. Прежде всего, позвольте сообщить вам, что я совершенно убежден в том, что нынешняя теория о чрезмерном давлении океана на больших глубинах полностью ошибочна. Совершенно ясно, что существуют другие факторы, которые нейтрализуют этот эффект, хотя я еще не готов сказать, какие это могут быть факторы. Это одна из задач, которую нам, может быть, удастся решить. И потом, могу я спросить, как вас научили, какое давление следует ожидать под столбом воды высотой в одну милю? – Он пристально посмотрел на меня через свои большие роговые очки.

– Не менее тонны на квадратный дюйм, – ответил я. – И это было достаточно ясно показано.

– Задачей первопроходца всегда было опровергать то, что было ясно показано. Пошевелите мозгами, молодой человек. Вот вы целый месяц постоянно вылавливали тралом придонные формы жизни, и некоторые из них были настолько нежные, что вам едва удавалось переместить их из сети в бак, не повредив их чувствительных телец. Вы нашли на них хотя бы один какой-нибудь признак существования этого экстремального давления на глубине?

– Давление, – сказал я, – уравновешивается. Оно внутри них такое же, как снаружи.

– Слова, пустые слова! – вскричал он, нетерпеливо качая своей вытянутой головой. – Вот вы доставали наверх круглую рыбу, такую, как Gastrostomus globulus. Разве она не сплющилась бы, если бы давление на глубине было такое, как вы думаете? Или взгляните на распорные доски наших тралов: они остаются неприжатыми друг к другу у горловины трала.

– Ну, а опыт водолазов?

– Безусловно, он убедителен, но лишь в некоторой степени. Да, они ощущают значительное повышение давления, которое воздействует на самый, пожалуй, чувствительный орган тела – внутреннее ухо. Но я планирую выполнить погружение таким образом, что мы не будем ощущать никакого повышения давления. Мы будем опускаться в стальной клетке со стеклянными окнами с каждой стороны для удобства наблюдения. Если давление окажется не таким большим, чтобы смять листы из упрочненной дважды никелированной стали толщиной в полтора дюйма, тогда оно не сможет повредить и нам. Это продолжение эксперимента братьев Вильямсонов из Нассау, с которым, вне сомнения, вы знакомы. Если мой расчет ошибочен, – что ж, вы ведь сами сказали, что вам никого не нужно содержать. Тогда мы погибнем в великом приключении. Конечно, если вы предпочтете устраниться, я могу пойти и один.

План этот показался мне безумнейшей авантюрой, и все же, ты знаешь, как трудно не принять вызов. Я тянул с ответом, раздумывая.

– Как глубоко вы хотите опуститься, сэр? – спросил я.

На столе у него была развернута прикрепленная кнопками карта, и он поставил ножку своего циркуля в точку, лежащую на юго-запад от Канарских островов.

– В прошлом году я проводил уже в этой части океана небольшое зондирование, – сказал он. – Там впадина большой глубины. Мы получили там результат в двадцать пять тысяч футов. Я был первый, кто сообщил об этом. Я, конечно же, уверен, что на будущих картах вы будете находить это место под названием «Впадина Маракота».

– Но, боже мой, сэр! – воскликнул я, – неужели вы хотите совершить погружение в такую бездну??

– О, конечно же, нет! – ответил он, улыбаясь. – Ни наша погружная цепь, ни наши воздушные трубки не позволят опуститься ниже полумили. Но моя задача лишь в том, чтобы показать вам, что эту глубоководную трещину, которая, несомненно, образовалась очень давно в результате действия вулканических сил, окружает неравномерный горный хребет или узкое плато, которое находится на глубине не более трехсот морских саженей.

– Триста саженей! Это треть мили!

– Да, грубо говоря, треть мили. И теперь я намерен опуститься в нашей маленькой герметичной обзорной станции на эту подводную банку. В ней мы будем проводить любые наблюдения, какие только возможно. Переговорная трубка будет соединять нас с кораблем, так что мы сможем давать наверх наши указания. Никаких трудностей возникнуть не должно. Как только мы захотим подняться наверх, нам нужно будет всего лишь сказать об этом.

– А воздух?

– Воздух будет закачиваться по трубке к нам.

– Но там же будет кромешная тьма.

– Это представление, боюсь, однозначно соответствует действительности. Эксперименты Фола и Сарасина на Женевском озере показывают, что даже ультрафиолетовые лучи не проникают на такую глубину. Но разве это проблема? Мы будем обеспечены мощным электрическим освещением от двигателей корабля, а также дополнительно от шести двухвольтовых сухих элементов «Хеллесенс», соединенных вместе, которые будут давать ток в двенадцать вольт. Помимо всего этого в нашем распоряжении будет еще армейская сигнальная лампа Лукаса в качестве переносного светильника. Еще какие трудности вы видите?

– Что, если наши воздушные трубки запутаются?

– Они не запутаются. И в качестве резерва у нас есть сжатый воздух в баллонах, которого нам хватит на двадцать четыре часа. Ну, так что, я удовлетворил вас? Пойдете со мной?

Это было непростое решение. Мысль работала быстро, а воображение живо рисовало картины ужасов. Я как будто видел перед собой эту черную коробку в первозданных глубинах, ощущал этот спертый, уже побывавший в чьих-то легких воздух, а потом увидел, как начинают прогибаться внутрь металлические листы стен, разрываясь на стыках, и как через каждый такой разрыв и дыры от заклепок начинает бить вода, постепенно заливая пол, поднимаясь снизу. Это была медленная, жуткая смерть. Но тут я поднял глаза и увидел перед собой старика с горящими глазами, пристально глядящими на меня с восторгом мученика, готового положить себя на алтарь Науки. Он очень заразителен, такого рода энтузиазм, и даже если он и безумен, то, по крайней мере, благороден и бескорыстен. И я, воспламенившись от его большого огня, вскочил на ноги и протянул ему руку.

– Доктор, я с вами до конца, – сказал я.

– Я знал это, – сказал он. – Ведь вовсе не из-за ваших отрывочных познаний в науке я выбрал вас, мой юный друг, – добавил он, улыбаясь, – и также не из-за вашего глубокого знакомства с пелагическими крабами. Есть другие качества, которые могут принести больше практической пользы, и это верность и мужество.

Получив, таким образом, этот маленький кусочек сахара, я был отпущен; будущее мое отныне мне не принадлежало, а весь мой уклад жизни полетел в тартарары. Уже отходит последняя береговая шлюпка. Зовут сдавать почту. Одно из двух, дорогой Тэлбот: ты или больше никогда не получишь от меня никакой весточки, или получишь письмо, которое будет достойно чтения. Если окажется верным первый вариант, можешь взять плавающий надгробный камень и бросить его приблизительно в районе к югу от Канарских островов с надписью:

«Здесь, или около этого места, покоится то, что рыбы оставили от моего друга, САЙРЕСА Д. ХЕДЛИ».

Второй документ, лежащий в коробке, представляет собой неразборчивую радиограмму, которая была перехвачена несколькими судами, в том числе королевским почтовым пароходом «Арройя». Она была получена в три часа пополудни третьего октября 1926 года, из чего видно, что она была отправлена всего через два дня после того, как «Стрэтфорд» отплыл из Гран-Канарии, как следует из первого письма, и это примерно соответствует тому времени, когда норвежский барк наблюдал уход под воду парохода, попавшего в бурю за две сотни миль к юго-западу от Порты-де-ла-Лус. Вот ее текст:

«Лежим на боку. Боимся, положение безнадежное. Уже потеряли Маракота, Хедли, Скенлена. Ситуация необъяснимая. Платок Хедли кончился провод глубоководного лота. Да поможет нам Бог! Пароход «Стрэтфорд».

Это было последнее бессвязное сообщение, которое поступило от злосчастного судна, частью настолько странное, что это было истолковано как бред телеграфиста. Оно, однако, не оставляло никаких сомнений относительно судьбы корабля.