Дом гугенота-торговца представлял собою высокое узкое здание, стоявшее на углу улиц Св. Мартина и Бирона. Дом был четырехэтажный, такой же суровый и мрачный, как и его владелец. Верхний этаж был занят складом запасных товаров; ко второму и третьему были приделаны балконы с крепкими деревянными балюстрадами. Когда дядя с племянником выскочили из коляски, они очутились перед плотной толпой людей, очевидно, чем-то сильно возбужденных. Все смотрели вверх. Взглянув в том же направлении, молодой офицер увидел зрелище, лишившее его способности чувствовать что-либо другое, кроме величайшего изумления.

С верхнего балкона головой вниз висел человек в ярко-голубом кафтане и белых штанах королевских драгун. Шляпа и парик слетели, и стриженая голова медленно раскачивалась взад и вперед на высоте пятидесяти футов над мостовой. Лицо привешенного, обращенное к улице, было смертельно бледным, а глаза плотно зажмурены, как будто он не решался открыть их, боясь угрожавшей ему страшной участи. Зато голос его громко взывал о помощи.

В углу балкона находился молодой человек и, наклонившись над перилами, держал за ноги висевшего в воздухе драгуна. Юноша смотрел не на свою жертву, а, повернув голову, на толпу солдат, теснившихся у большого открытого окна, выходившего на балкон. В повороте его головы чувствовался гордый вызов, а солдаты нерешительно топтались на месте, не зная, броситься ли им вперед или уйти.

Внезапно толпа вскрикнула от неожиданности. Молодой человек отпустил одну ногу драгуна, продолжая держать его только за вторую, причем первая беспомощно болталась в воздухе. Жертва напрасно цеплялась руками за стену позади себя, продолжая вопить что есть мочи.

– Втащи меня обратно, чертов сын, втащи, – молил он. – Ты хочешь, что ли, убить меня? Помогите, добрые люди, спасите!

– Вам угодно, чтобы я втащил вас назад, капитан? – спросил державший его молодой человек ясным и сильным голосом, на прекрасном французском языке, но с акцентом, казавшимся странным толпе внизу.

– Да, черт возьми, да!

– Так отошлите ваших людей.

– Убирайтесь прочь, олухи, болваны. Вам хочется, чтобы я разбился о мостовую? Прочь! Убирайтесь вон, говорят вам.

– Так-то лучше! – проговорил молодой человек, когда солдаты исчезли. Он потянул драгуна за ногу и приподнял его так, что тот мог, обернувшись, ухватиться за нижний угол балкона. – Ну, как вы себя чувствуете? – полюбопытствовал молодой человек.

– Держите меня, ради бога, крепче.

– Я держу вас довольно крепко.

– Ну, так втащите меня.

– Не надо торопиться, капитан. Вы отлично можете разговаривать и в таком положении.

– Втащите меня, месье, поскорее.

– Все в свое время. Боюсь, что вам не слишком удобно разговаривать, болтаясь в воздухе.

– Ах, вы хотите убить меня!

– Напротив, я собираюсь спасти вас.

– Да благословит вас бог.

– Но только на известных условиях.

– О, авансом соглашаюсь на них. Ах! Я сейчас упаду!

– Вы оставите этот дом – вы и ваши люди – и не посмеете больше беспокоить ни старика, ни мадемуазель. Даете обещание?

– О, да, да, мы уйдем.

– Честное слово?

– Разумеется. Только втащите меня.

– Не так скоро. В этом положении легче разговаривать с вами. Я не знаю здешних законов. Может быть, подобные вещи во Франции воспрещены. Обещайте, что мне не будет неприятностей.

– Никаких. Только втащите меня.

– Очень хорошо. Ну-с, пожалуйте.

Он стал тянуть драгуна за ногу, а тот судорожно цеплялся за перила, пока под одобрительный гул толпы не перевалился наконец через балюстраду и не растянулся на балконе, где пролежал несколько минут неподвижно, как пласт. Затем, шатаясь, поднялся на ноги и, не взглянув на противника, с криком бешенства бросился в открытую дверь.

Пока наверху происходила эта маленькая драма, де Катина оправился от охватившего его оцепенения и принялся энергично проталкиваться сквозь толпу вместе со своим спутником, так что оба вскоре очутились у крыльца. Мундир королевского гвардейца уже сам по себе мог служить пропуском повсюду, а кроме того, и лицо старика Катина было хорошо известно во всем околотке, и все присутствующие расступались, чтобы дать им пройти в дом. Дверь распахнулась, и в темном коридоре вошедших встретил старый слуга, ломая руки.

– Ох, хозяин! Ох, хозяин! – кричал он. – Ох, какие дела! Какой позор! Они убьют его!

– Кого?

– Славного месье из Америки. О, боже мой! Слышите?

Как раз в этот момент раздавшиеся наверху крики и возня внезапно закончились ужаснейшим грохотом, перемешанным с залпом энергичных ругательств. Офицер и гугенот стремглав бросились на второй этаж. Они уже были на лестнице, когда вдруг навстречу им вылетели большие часы недельного завода и, перескакивая через четыре ступени, миновав площадку, ударились о противоположную стену, после чего превратились в кучу металлических колес и деревянных обломков. Через мгновение на площадке второго этажа показался живой клубок из четырех человек и деревянных обломков. Борьба продолжалась: люди вскрикивали, падали, снова поднимались; они так переплелись между собой, что трудно было разобрать, кто где. Было только заметно, что среднее звено в этом клубке одето в одежду из черного фламандского сукна/ а остальные три – в солдатскую форму. Человек, служивший объектом нападения, был так силен и крепок, что, лишь только ему удавалось встать на ноги, он начинал таскать за собой по площадке противников, словно дикий кабан повиснувших на нем собак. Выбежавший вслед за клубком дерущихся офицер протянул было руку, чтобы схватить штатского, но тотчас же с бранью отдернул ее прочь, так как последний сильно схватил его крепкими белыми зубами за большой палец левой руки. Прижимая к губам раненый палец, офицер выхватил шпагу и заколол бы своего безоружного противника, если бы де Катина, бросившись вперед, не схватил его за кисть руки.

– Вы подлец, Дальбер! – крикнул он.

Внезапное появление королевского лейб-гвардейца произвело магическое действие на дерущихся. Дальбер отскочил назад, не отнимая от губ пальца, и, опустив шпагу, мрачно смотрел на прибывшего. Его длинное желтое лицо исказилось от гнева, а маленькие черные глаза горели яростью и дьявольским огнем неудовлетворенной мести. Солдаты отпустили свою жертву и, запыхавшись, выстроились в ряд, а молодой человек прислонился к стене и, счищая пыль со своей черной одежды, попеременно смотрел то на своего спасителя, то на противников.

– У нас с вами давние счеты, Дальбер! – произнес де Катина, обнажая рапиру.

– Я здесь по приказу короля, – угрюмо ответил Дальбер.

– Без сомнения. Защищайтесь, сударь.

– Говорю вам, я здесь по долгу службы.

– Прекрасно. Скрещивайте шпагу.

– Я не ссорился с вами.

– Нет? – Де Катина шагнул вперед и дал ему пощечину. – Мне кажется, у вас есть теперь повод к дуэли, – проговорил он.

– Черти! – заорал капитан. – К оружию, ребята! Эй, вы там наверху! Уберите этого молодца и схватите пленника. Именем короля.

На его зов прибежала дюжина солдат, а трое бывших на площадке снова бросились на своего недавнего противника. Тот увернулся, выхватив из рук старого купца толстую палку.

– Я с вами, сударь! – проговорил он, становясь рядом с гвардейским офицером.

– Уберите вашу челядь и бейтесь со мной, как подобает дворянину! – крикнул де Катина.

– Дворянин?! Послушайте только этого мещанина-гугенота, семья которого торгует сукном! Ха-ха-ха!

– Ах ты, трус! Я шпагой напишу на твоей роже, что ты лжец.

Де Катина кинулся вперед и нанес удар, который попал бы прямо в сердце Дальберу, не упади тяжелая сабля одного из драгун на его более тонкое оружие и не переруби клинок у самой рукоятки. С криком торжества его враг бешено ринулся к нему, занося рапиру, но сильный удар палки молодого иностранца заставил его выпустить оружие, которое звеня упало на пол. Один из стоявших на лестнице солдат выхватил пистолет и прицелился в голову де Катина. Выстрел положил бы конец схватке, но в этот момент какой-то низенький старичок, спокойно вошедший с улицы, видимо, заинтересованный разыгравшеюся перед ним сценою и с улыбкой смотревший на всех, внезапно сделал шаг вперед, приказывая бойцам опустить оружие столь твердым и властным голосом, что все шпаги сразу ударились в пол, словно на ученье.

– Ну, месье! Ну, месье! – строго проговорил старичок, смотря на каждого по очереди.

Это был очень маленький, подвижный человек, худой, как сельдь, с выдающимися вперед зубами и громадным париком, длинные локоны которого скрадывали очертание его морщинистой шеи и узких плеч. Одет он был в длиннополый кафтан из бархата мышиного цвета, отделанный золотом; высокие кожаные сапоги и маленькая треуголка с золотым кантом придавали ему несколько воинственный вид. Его осанка и манеры отличались изяществом; высоко поднятая голова, острый взгляд черных глаз, тонкие черты лица, самоуверенность, сквозившая в каждом его движении, – все это указывало на человека, привыкшего повелевать. И действительно, во Франции, так же как и за ее пределами, мало было людей, которым наравне с королем не было известно имя этого маленького человечка, стоявшего на площадке гугенотского дома с золотой табакеркой в одной руке и с кружевным платком в другой. Кто мог не знать последнего из тех великих вельмож, храбрейшего из французских полководцев, всеми любимого Конде, победителя при Рокруа и героя Фронды? При виде его худого желтого лица драгуны и их начальник вытянули руки по швам, а де Катина поднял обломок своей рапиры, отдавая честь.

– Э, э! – вскрикнул старый воин, вглядываясь в него. – Вы были со мной на Рейне… э? Я помню ваше лицо, капитан. А ваши родные были с Тюреном.

– Я был в Пикардийском полку, ваша светлость. Моя фамилия де Катина!

– Да, да. А кто вы, сударь, черт вас побери?

– Капитан Дальбер, ваша светлость, из Лангедокских синих драгун.

– Э! Я проезжал мимо в карете и видел, как вы висели вверх ногами. Молодой человек втащил вас, по-видимому, с условием…

– Он поклялся, что уйдет из дома! – крикнул иностранец. – Но когда я поднял его, то негодяй напустил на меня своих людей, и мы все вместе скатились с лестницы.

– Клянусь честью, вы немало оставили следов, – произнес Конде, улыбаясь и смотря на обломки, разбросанные по полу. – Так вы нарушили данное вами слово, капитан Дальбер?

– Я не мог заключать условий с гугенотом и врагом короля, – угрюмо отрапортовал драгун.

– По-видимому, вы все же смогли заключить условия, но не хотите выполнить их. А почему же вы, сударь, отпустили его, когда перевес был на вашей стороне?

– Я поверил его обещанию.

– Должно быть, вы доверчивы по природе.

– Я привык иметь дело с индейцами.

– Э! И вы думаете, что слово индейца вернее слова королевского драгуна?

– Я не думал этого час тому назад.

– Гм!

Конде взял большую понюшку табаку, втянул, а затем смахнул кружевным платком пылинки, упавшие на его бархатный кафтан.

– Вы очень сильны, милостивый государь, – проговорил он, внимательно глядя на широкие плечи и высокую грудь молодого иностранца. – Вы, полагаю, из Канады?

– Я был там, но сам я из Нью-Йорка.

Конде покачал головой.

– Это остров? – спросил он.

– Нет, месье, город.

– В какой провинции?

– В Нью-Йоркской.

– Значит, главный город?

– Нет, главный город – Албани.

– А почему вы говорите по-французски?

– Моя мать – француженка по происхождению.

– Давно ли вы в Париже?

– Сутки.

– Э! И уже начали вывешивать с балконов соотечественников вашей матери.

– Он приставал к одной девушке, месье. Я попросил его прекратить это, тогда он обнажил шпагу и убил бы меня, не схватись я с ним. Он крикнул на помощь своих людей. Чтобы держать их на почтительном расстоянии, я поклялся, что спущу капитана вниз головой, если солдаты сделают хоть шаг вперед. А когда я отпустил его, они опять набросились на меня, и не знаю, чем бы закончилось дело, если б вот этот месье не вступился за меня.

– Гм! Вы поступили превосходно. Вы молоды, но находчивы.

– Я вырос в лесу.

– Если там много таких, как вы, то моему приятелю де Фронтенаку будет немало хлопот, прежде чем ему удастся основать ту империю, о которой он мечтает. Но что все это значит, капитан Дальбер? Чем вы можете оправдаться?

– Королевским приказанием, ваша светлость.

– Э!? Разве он дал вам право оскорбить девушку? Не слыхивал, чтоб его величество бывал слишком жесток с женщинами, – произнес Конде с сухим, отрывистым смехом, вновь беря понюшку табаку.

– Ваша светлость, приказано применять все меры, чтобы заставить этих людей войти в лоно истинной церкви.

– Честное слово, вы страшно похожи на апостола и борца за святую веру! – воскликнул Конде, насмешливо глядя своими блестящими черными глазами на грубое лицо драгуна. – Уведите отсюда своих людей, капитан, и чтобы ноги вашей не было здесь.

– Но приказание короля, ваша светлость…

– Когда я увижу короля, то сообщу ему, что вместо солдат я нашел здесь разбойников. Ни слова, сударь. Вон! Позор ваш вы берете с собой, а честь останется здесь.

В одно мгновение из насмешливого, жеманного старого щеголя он превратился в сурового воина с неподвижным лицом и огненным взглядом. Дальбер отступил перед его мрачным взором и пробормотал команду. Солдаты, топая ногами и гремя саблями, вереницей начали спускаться по лестнице.

– Ваша светлость, – вымолвил старый гугенот, выступая вперед и распахивая одну из дверей, выходивших на площадку. – Вы действительно явились спасителем Израиля и камнем преткновения для дерзновенных. Не удостоите ли чести отдохнуть под моей кровлей и отведать кубок вина, прежде чем идти дальше?

Конде поднял свои густые брови, слушая библейские выражения купца, но с вежливым поклоном принял приглашение. Войдя в комнату, он с удивлением и восхищением оглядел ее роскошное убранство. Действительно, комната с отделкой из темного блестящего дуба, полированным полом, величественным мраморным камином и прекрасною лепною работой на потолке могла бы служить украшением любого дворца.

– Моя карета ждет внизу и мне нельзя дольше медлить, – сказал он. – Я не часто покидаю мой замок в Шанраньи для Парижа, и только счастливая случайность дала мне сегодня возможность быть полезным почтенным людям. Когда у дома видишь вывеску в виде драгуна, то трудно проехать мимо, не осведомившись о причине. Но боюсь, сударь, что пока вы остаетесь гугенотом, вам не будет покоя во Франции.

– Действительно, закон слишком жесток к нам.

– И будет еще более жестоким, если правда то, что я слышал при дворе. Удивляюсь, почему вы не покинете Францию.

– Мои дела и мой долг удерживают здесь.

– Ну, конечно, каждый знает, что для него лучше. А не целесообразнее ли склониться перед грозой?

Гугенот сделал жест ужаса.

– Ну, ну, я ведь не хотел предложить ничего обидного. А где же прекрасная мадемуазель, причина всей этой истории?

– Где Адель, Пьер? – спросил купец старого слугу, внесшего на серебряном подносе плоскую бутылку и цветные венецианские бокалы.

– Я запер ее в своей комнате, хозяин.

– Где она теперь?

– Я здесь, отец.

Молодая девушка вбежала в комнату и бросилась отцу на шею.

– О, я надеюсь, что эти злые люди не обидели вас, милый папа.

– Нет, нет, дорогое дитя; мы все невредимы благодаря его светлости принцу Конде.

Адель подняла глаза и тотчас опустила их перед проницательным взглядом старого воина.

– Да наградит вас бог, ваша светлость! – пробормотала она. Ее прелестное лицо зарделось от смущения. Нежный, изящный овал, большие серые глаза, волна блестящих волос, оттенявших своим темным цветом маленькие, похожие на раковины ушки, и алебастровая белизна шеи – все это привело в восторг Конде, который за шестьдесят лет перевидал всех красавиц при дворах трех королей. Он с восхищением смотрел на маленькую гугенотку.

– Э, право, мадмуазель, вы заставляете меня желать скинуть с плеч лет этак сорок.

Он поклонился и вздохнул, как это было в моде во времена Бэкингэма, явившегося покорить сердце Анны Австрийской.

– Франции было бы тяжело потерять эти сорок лет, ваша светлость.

– Э, э! К тому же и острый язычок? Да ваша дочь, сударь, выделилась бы своим умом и при дворе.

– Боже сохрани, ваша светлость. Она так невинна и скромна.

– Ну, это плохой комплимент двору. Наверно, мадмуазель, вам хотелось бы выезжать в большой свет, слушать приятную музыку, видеть все прекрасное и носить драгоценности, а не смотреть вечно на улицу Св. Мартина и сидеть в этом большом мрачном доме, пока не увянут розы на ваших щечках?

– Где папа, там хорошо и мне, – ответила молодая девушка, кладя обе руки на руку отца. – Я не желаю ничего более того, что имею.

– А я думаю, что тебе лучше всего уйти к себе в комнату, – строго заметил старый купец: он знал худую репутацию, установившуюся за принцем относительно женщин, несмотря на столь почтенный возраст.

Конде приблизился к молодой девушке и даже положил свою желтую руку на ее руку. Адель поспешно отпрянула назад. Маленькие черные глаза принца вспыхнули нехорошим огоньком.

– Ну, ну! – проговорил он, когда Адель, исполняя приказание отца, поспешно направилась к двери. – Вам решительно нечего опасаться за свою голубку. По крайней мере, этот ястреб не может принести никакого вреда, как бы заманчива ни была добыча. Но я, действительно, вижу, что она так же хороша душой, как и наружностью, а больше этого нельзя даже сказать и про ангела. Карета ожидает меня, месье. Доброго утра всем вам.

Он наклонил голову в громадном парике и засеменил к выходу своей изысканной, щеголеватой походкой. Из окна де Катина увидел, как принц садится в тот самый раззолоченный экипаж, который задержал их во время спешного возвращения из Версаля.

– По чести, – вымолвил он, обращаясь к молодому американцу, – конечно, мы многим обязаны принцу, но еще более вам. Вы рисковали жизнью ради моей кузины, и, если бы не ваша палка, Дальбер проткнул бы меня насквозь, воспользовавшись одержанным им успехом. Вашу руку, сударь. Подобного рода вещи не забываются.

– Да, его стоит поблагодарить, Амори! – присоединился старый гугенот, возвратившись после проводов до кареты знаменитого гостя. – Он был воздвигнут, как защитник угнетенных и помощник находящимся в нужде. Да будет над тобой благословение старца, Амос Грин. Родной сын не мог бы сделать для меня больше, чем сделал ты – чужой.

Молодой гость казался более смущенным такими выражениями благодарности, чем всеми предыдущими событиями. Кровь бросилась к его загорелому, тонко очерченному лицу, гладкому, как у ребенка, но с твердо обведенными губами и проницательным взглядом голубых глаз, говоривших о недюжинной силе воли.

– У меня за морем есть мать и две сестры, – застенчиво проговорил он.

– И ради их вы почитаете женщин?

– Мы все там уважаем их. Может быть, потому, что женщин так мало. Здесь, в Старом Свете, вы не знаете, каково обходиться без них. Мне постоянно приходилось бродить вдоль озер за мехами, жить месяцами среди дикарей в вигвамах краснокожих, видеть их грязную жизнь, слушать их скверные речи, когда они на корточках, по-жабьи, сидят вокруг костров. Когда потом я возвращался в Альбани к родным и слушал, как сестры играют на клавикордах и поют, а мать рассказывает о Франции былых времен, о своем детстве и обо всем, выстраданном за правду, тогда я вполне осознал, что значит добрая женщина и как она, подобно солнцу, вызывает наружу все лучшее и благородное в нашей душе.

– Право, дамы должны быть очень благодарны вам, сударь, вы так же красноречивы, как храбры, – проговорила Адель Катина, стоя на пороге отворенной двери и слушая его последние слова.

Молодой человек на минуту забылся, высказываясь решительно и без стеснения. Но при виде молодой девушки он снова покраснел и опустил глаза.

– Большую часть жизни я провел в лесах, – продолжал он, – а там приходится так мало говорить, что можно и совсем разучиться. Вот потому-то отец и решил предоставить мне возможность пожить какое-то время во Франции. Он хочет научить меня кое-чему и другому, помимо охоты и торговли.