Глава 3. 704

Здравствуй.

Эту запись я хотел бы начать с небольшого предисловия. Сегодня под утро я видел сон. Эмоционально насыщенный и реалистичный. И прежде, чем продолжить свою историю, хочу рассказать именно о нём. Мне почему-то кажется, что всё это как-то связано и важно.

Итак, сон…

Я стёр весь город. Подчистую. И остался совсем один. Стою с кистью в руке в чёрном пространстве и пытаюсь нарисовать новый мир. Свой мир. Но не знаю, какую краску выбрать, с какой стороны подойти к первому мазку, что именно нарисовать?.. Я абсолютно не понимаю, каким должен быть мой мир.

Пока размышляю над всем этим, оказываюсь в другом месте. Передо мной высоченные сосны: густой лес, холодная тишина и тревожный туман. Замерев, я привыкаю какое-то время к новой обстановке и вдруг сквозь туманную завесу замечаю вдалеке что-то, начинающее приобретать очертания. Что-то очень большое, значимое и волшебное.

Я по-прежнему стою с кистью в руке, вглядываясь в нечто неопределённое впереди, и внезапно чувствую сильное желание приблизиться к нему. Ведь там, кажется… море.

Обрадовавшись этой неожиданной находке и надежде, делаю смелый шаг. Затем второй. Да, понимаю я. Сейчас я доберусь до него. Оно совсем рядом. Такое огромное и прекрасное!

Но уже через несколько шагов мои ноги почему-то теряют силу и намертво примерзают к холодной земле. Туман начинает странно обволакивать их, а затем постепенно и всего меня, точно смертоносно-разъедающая кислота. Я ощущаю усиливающийся физический дискомфорт и пытаюсь закричать, позвать на помощь, но не могу выдавить и шёпота – что-то мешает проявить себя. Безнадёжно стараюсь вырваться из этого капкана отчаяния и бессилия, но чем сильнее стараюсь, тем глубже оседаю в нём.

Вдобавок что-то начинает тянуть меня вниз. Я опускаю взгляд и вижу, что земля проглатывает меня.

Мне не добраться до моря, обречённо понимаю я. И, бросив последний взгляд в его сторону… просыпаюсь.

Вот такой сон.

Когда я открыл глаза и оказался в своей комнате, он напомнил мне всё то, о чём я тебе рассказываю. Всё то, что происходило со мной полгода назад и, точно трясина, утягивало в себя.

Тогда у меня словно не было ни единой возможности, ни одного крохотного шанса хоть как-то изменить направление. Я словно принадлежал Происходящему. Принадлежал и, как подчинённый определённой цепи элемент, следовал тому потоку событий, что понёс меня в квартиру Митиных тем солнечным апрельским воскресеньем…

– – – – –

Погода стояла отменная. Будто на улице и во всём мире расцветала Эпоха Жизни, наступал новый век – приятный, лёгкий и манящий своей многообещающей красотой. Снег на улицах исчезал, всходила трава, воздух теплел, обнажая разноцветье города.

Настроение в этот день тоже выдалось отличным. Я, как и всегда, расклеил объявления на положенной территории и, хотя весь перемазался клеем, ни капли не расстроился. В общежитии слегка перекусил и уже в три часа дня отправился по указанному Региной Альфредовной адресу.

Серая невзрачная девятиэтажная малосемейка. От таких сразу же веет душной теснотой, антисанитарией и безысходностью.

Седьмой этаж. Длиннющий коридор. По обеим сторонам, точно паразитические наросты, двери. Я шагаю, вдыхая спёртый воздух. Тусклые лампочки освещают промежутки этого узкого туннеля. Двери, двери… везде двери. Мне нужна «704»-я. Вот и она…

Я остановился перед тёмно-коричневой деревянной границей чьего-то микромирка, маркированного тремя цифрами. Вдохнув глубже и сжав крепче трость, я постучал. И стал всматриваться в глазок – бесполезный элемент мира слепых…

– Кто там? – раздался женский голос за дверью.

– Школьный психолог, – соврал я.

Замок щёлкнул. Дверь приоткрылась, образовав маленькую щель. В ней возникли глаза. И хоть они были направлены не на меня, а, скорее, куда-то вниз, они снова рождали во мне смешанные чувства. Явную тревогу от какой-то странности, но странности – не коварной. Эти глаза словно говорили: «Да, мы необычные, возможно, даже слегка пугающие, но мы здесь не для того, чтобы причинить тебе вред, не волнуйся».

– Входите, – тихо произнесла Анна Евгеньевна.

Немного задержавшись у двери в раздумьях, я вошёл внутрь – и тут меня окатило сильнейшим чувством.

Вот здесь. Именно здесь я и должен был появиться. И именно здесь произойдёт что-то очень значимое в моей жизни.

По правде сказать, такие озарения бывали у меня крайне редко. Но сейчас я ощутил одно из них чрезвычайно ярко.

Анна Евгеньевна отступила на несколько шагов и рассеянно посмотрела на меня – вернее, направила лицо в мою сторону. По словам Регины Альфредовны, она не способна видеть и малейшего проблеска внешней реальности. И действительно… взгляд её беспокойно бегал, ни на чём не задерживаясь. Больше ни один объект в мире не мог его удержать. Абсолютно свободное от всего и обречённое зрение. Зрение, устремлённое в никуда. Ничто не имело сил увлечь его за собой. Цвета и формы вещей, людей, природы теперь существовали лишь в воображении этой женщины и больше не могли своим видом потревожить и заставить её сердце трепетать. Только внутренняя реальность, чёрное незыблемое небытие…

– Извините, у меня может быть не убрано, – еле слышно произнесла она.

– Пустяки, – улыбнулся я, скромно оглядывая помещение: как бы показывая, что для меня это совсем не проблема. И тут же вспомнил, что все мои невербальные приёмы в её мире попросту не существуют.

– Одно дело – когда остальные говорят «у меня не убрано», а другое дело – я. – Она чуть приспустила голову. – Впрочем, сами, наверное, сейчас всё поймёте.

– А Илона дома?

– А вы разве не знаете?.. Она ведь больше не живёт со мной. Переехала к подруге…

– Я не знал этого, – удивился я такому сообщению. Выходит, и Регина Альфредовна не знала, когда посылала меня сюда. Мне полагалось обязательно узнать о состоянии Илоны, пропустившей уже два дня учёбы.

– Она ушла ещё три месяца назад… – продолжала Анна Евгеньевна. – Поэтому я и сказала, что у меня может быть не убрано. Я ведь незрячая. У меня, может, тараканы по стенам бегают, а я этого и не вижу.

Странное дело. Наш диалог всё развивался, выходил на новые тематические витки, но сами мы ещё оставались в крохотной прихожей метр на полтора. Я по-прежнему стоял в кроссовках и с тросточкой в руках. И не то чтобы меня это коробило. Напротив. Просто обычно люди в проходе не застаиваются: сразу идут на кухню или в зал, – а мы как бы удовлетворились прихожей. И диалог наш от этого совсем не становился поверхностным, формальным, а, наоборот, обретал странную глубину. Между нами устанавливался контакт. И, как мне казалось, довольно неплохой.

– Ну, тараканов я у вас пока не вижу, – оглядев стены, произнёс я, – а вот света здесь явно не хватает.

– Ах, да… Им-то я совсем не пользуюсь. Пожалуйста. У двери слева выключатель…

Я включил свет. Тёмная миниатюрная прихожая озарилась, обнажая новые детали. И, конечно, саму Анну Евгеньевну. Я бы дал ей около тридцати пяти. Довольно худая, маленькие плечики, впалые щёки и белая, как мел, кожа. Короткие, едва достающие до мочек ушей растрёпанные светлые волосы, чёрный свитер с высоким воротником и белые пижамные штаны. Правая ступня в гипсе, в руке костыль. Вот такая и была Анна Евгеньевна – мама Илоны.

Сам факт появления света, кажется, немного её смутил: она как-то съёжилась, на лице отразилась растерянность, голова снова приспустилась. Странная всё-таки женщина, подумал я. Ой, какая странная. Есть в ней что-то непонятно-настораживающее.

– Кто-нибудь в моём доме, – заговорила она со слабой усмешкой, – может забыть выключить свет, и он так и будет гореть до тех самых пор, пока кто-нибудь снова не придёт и не выключит его. Вы проходите в комнату, пожалуйста.

Я ей кивнул. Потом снова поймал себя на мысли, что кивок мой она видеть не могла. Сказал «угу» и, разувшись, прошёл через малюсенькую кухню-коробочку в единственную комнату. По размерам – как моя в общежитии. Незаправленный после сна раскладной диван, парочка неказистых деревянных табуреток, столик у окна со швейной машинкой, да телевизор на полу, накрытый тканью. Таковы микроноры в этом микромире. Мне, существу общажному, в общем-то к подобным пейзажам не привыкать.

Следом вошла Анна Евгеньевна. Я осмелился пристально посмотреть ей прямо в глаза. Эти глаза. Они не видят, но через них словно зрит что-то иное…

– Сегодня на улице солнечно, да? – спросила она.

– О, да… – ответил я, стараясь говорить как можно спокойнее. – Сегодня просто замечательный день. Тепло и ясно. Ветерок, правда, гуляет. Но он такой, знаете… с ароматом настоящей весны, что ли.

– С ароматом Жизни, – вдруг произнесла она.

– Ага, – кивнул я, тихонько перекручивая во влажных ладонях трость. – Именно так.

На какое-то время я остался в комнате один: посмотрел несколько детских фотографий Илоны, лежавших на подоконнике, досконально изучил само окружение. Вскоре с небольшим подносом в одной руке вошла Анна Евгеньевна: несла две маленькие чашки, при этом удерживая костыль в другой руке. Я тут же ринулся к ней на помощь: «Давайте я». И, взяв у неё поднос, поставил его на столик, рядом со швейной машинкой.

– Вы, пожалуйста, присаживайтесь, куда вам удобно. И большое вам спасибо, что принесли трость.

Я снова зачем-то кивнул и присел на жёсткую табуретку возле того самого столика.

– Устроюсь здесь, – сообщил я.

– Хорошо, – ответила она и, положив на пол костыль, присела на диван. Правда, только Анна Евгеньевна опустила руку на поверхность дивана, губы её распахнулись, словно она обнаружила нечто ужасное. Тотчас же она принялась торопливо убирать постельное бельё.

– Вы меня простите, пожалуйста… Всё-таки гостей у меня почти никогда не бывает…

– Да ничего страшного, – сказал я искренне. – У Вас очень даже уютная квартира. Маленькая, но уютная.

– И правда, маленькая, – произнесла она, когда собрала постельное бельё. – В этом её преимущество для меня. Очень удобно. Уже выучила каждый сантиметр, все изгибы, повороты… – И спустя несколько мгновений, убрав собранное бельё в сторонку, добавила: – О чём вы хотели поговорить?

Я откашлялся. Мне не хотелось сразу же начинать с новостей об отсутствии на уроках Илоны, о том, что никто в классе понятия не имеет, где она. Поэтому вынул из рюкзака несколько бумажных листов и коротко сказал:

– По поводу тестов Илоны.

– Она ничего не натворила?

– Да нет… не то чтобы натворила… Просто Вы же так и не смогли присутствовать на родительском собрании. А там я рассказывал о результатах тестирования всего класса.

– Илона не сообщила мне, что будет собрание… Понимаете, я ведь сама-то не выхожу из дома, но собрания посещаю с удовольствием. Мне интересно, как она учится. Порой это для меня единственная возможность оставаться в её жизни. Хоть что-то знать о том, что с ней происходит. Но только она безумно стыдится меня… Моей слепоты. Поэтому никогда и не говорит о собраниях – только бы другие родители меня снова не увидели.

– Она сама Вам это сказала?

– Нет. Но это и так понятно.

– Она к Вам вообще не приходит?

– Практически. Последний раз она приходила две с половиной недели назад. Сказала, что в школе собирают деньги. Я дала ей нужную сумму, но при этом уточнила, точно ли для школы? Может, ей просто нужны деньги для себя? Она так обозлилась на меня в этот момент, что даже бросила свои ключи передо мной на пол, сказав, что больше ноги её здесь не будет. После чего ушла. С тех пор не появлялась.

– Хм… – задумался я.

– А несколько дней назад мне позвонила её классная руководительница, спросила, почему собрание уже началось, а никого из родителей Илоны ещё нет. Я ответила, что снова ничего об этом не знала. И стала быстро собираться туда. Знаете, я ведь… очень торопилась… и… когда вошла в школу, не задумывалась ни о чём другом. Я и знать не знала, что в том конце коридора делают ремонт… – Анна Евгеньевна прикусила нижнюю губу, лицо её стало ещё напряжённее. – Так нелепо вышло…

Мной мгновенно стала овладевать жалость к этой женщине. Я молчал, не в состоянии вымолвить ни слова. Что можно сказать в такой ситуации, даже будучи психологом? Слепая… Торопившаяся на собрание, о котором дочь даже не оповестила… И вот теперь – с переломом ноги. А я сижу напротив неё и пытаюсь впаривать ей о каких-то тестах.

Всё моё существо категорически запротивилось воспроизводить информацию с листов, которые я держал в руках: очерчивать образ взбалмошной Илоны, рассказывать о её вызывающем поведении, слабой успеваемости. На это уже не было никаких сил.

– Вы принесли чай? – спросил я, взглянув на поднос.

– Ах, да… – спохватилась Анна Евгеньевна. – Но только это не чай, а какао. Надеюсь, вы не против? Вы не торопитесь?

– Да куда торопиться… Выходной день.

Я передал ей чашку, а вторую пристроил в своих ладонях.