Восход солнца я встретил все на том же бревне (а куда ты денешься с подводной лодки?). К тому времени я начал понемногу здесь обживаться: на огрызках сучьев узлом завязал штаны и рубаху; обхватив ствол руками, попытался подремать (безуспешно).
Рассвет разогнал ночные страхи, заставив здраво подумать о странных событиях. А не стал ли я жертвой галлюцинации, вызванной проблемами адаптации к новому телу? Вспомнил – монстр двигался в полной тишине. То есть глаза выдавали информацию, а слух нет – это вроде бы один из признаков обмана зрения.
А как же нюх? Я запах почуял из пасти – нос тоже был обманут?
Не так уж часто люди попадают в другой мир, да еще таким мистическим способом – мало ли что при этом может произойти в голове! Ведь мертвые медведи не ходят – это бред. Поспешил я вчера: надо было головой думать, а не тем, чем обычно.
Возвращаться назад, правда, почему-то не хотелось – голос разума не убеждал. Альтернативной суши тоже не предвидится – море пустынно. Но ничего: я же помню, в какой стороне был тот берег, замеченный со скалы. Солнце есть – сориентируюсь.
Бревно было слишком крупным, и, несмотря на все мои усилия, оставалось непонятным: сдвигается ли оно в нужном направлении или так и дрейфует по воле течения? Не имея ориентиров, не понять. Монотонные усилия без видимого результата серьезно напрягали, к тому же я чертовски голоден, перенес несколько стрессов и одну собственную смерть, устал как собака, ночь не спал и начал синеть от холода: морская вода все же не парное молоко.
Мне себя было жалко.
А вот жалеть себя не надо – это может навредить больше, чем перелом ноги. Нельзя расслабляться. Если мозг начинает капризничать, надо его загрузить, чтобы не оставалось времени на чепуху.
Для затравки я начал вспоминать параметры резонатора. При всей его гениальной простоте там было что вспомнить: количество витков в каждой катушке, сечение проводов, толщина изоляции, химический состав материалов сердечников, способы запаивания вакуумных диодов и прочее-прочее. Сотни цифр, три страницы текста с инструкциями по сборке, настройке и эксплуатации – я загрузил мозг на целый час.
Затем дошла очередь до генератора и контрольно-измерительных приборов – еще час.
Ногу от холода и монотонных движений свело судорогой. Едва с ней совладав, я услышал хлопанье крыльев, и на дальний конец бревна уселась птица – крупный зеленый попугай с огромным клювом. Осмотрев меня неуважительным взглядом микробиолога, изучающего кишечного паразита при помощи микроскопа, он, потеряв к пришельцу из другого мира всякий интерес, начал чистить перышки.
– Эй! Зеленый! Попугаи над морем не летают! Ты откуда здесь взялся? С пиратского корабля? Или возомнил себя чайкой?
Птица, прекратив чистить перышки, уставилась на меня заинтересованно – человеческий голос ее явно заинтриговал.
Развивая успех, я рассказал пошлый анекдот про жену, любовника и попугая. Зеленый приблизился на пару шажков, склонил голову набок – заслушался.
Впервые в новом мире у меня появился полноценный собеседник – патологически жадную ручную жабу в расчет не беру.
Когда анекдоты про попугаев закончились, мы стали почти друзьями. Зеленый расположился в шаге от меня, на пеньке, оставшемся от толстой ветки, и, чистя перья, не забывал проявлять интерес к моему монологу. Я был ему за это благодарен – с того момента, как он появился, мне больше не приходилось загружать мозг скучными цифрами и описаниями. Я морально отдыхал, продолжая толкать наше плавсредство в сторону суши.
– Эй! Зеленый! Анекдоты про пернатых закончились – больше не могу вспомнить. Может, на стихи перейдем? Как ты относишься к Гумилеву? Хорошо относишься? Молчание – знак согласия! Итак, Николай Гумилев, стихотворение «Попугай». То есть про тебя. В этом мире исполняется впервые – эксклюзивная декламация.
Осторожно перебросив ногу через бревно, я блаженно замер: отдохну минут пять, и заодно познакомлю зеленого с шедеврами земной поэзии:
Я – попугай с Антильских островов,
Но я живу в квадратной келье мага.
Вокруг – реторты, глобусы, бумага,
И кашель старика, и бой часов.
Восхищенный птиц, разинув клюв, взволнованно ловил каждое слово – явно за душу задело.
Пусть в час заклятий, в вихре голосов
И в блеске глаз, мерцающих, как шпага,
Ерошат крылья ужас и отвага,
И я сражаюсь с призраками сов…
Попугай, покинув позицию, подобрался ко мне, присел, вытянул шею, будто пытаясь изобразить хищного ящера мезозоя.
Пусть! Но едва под этот свод унылый
Войдет гадать о картах иль о милой
Распутник в раззолоченном плаще…
На этой строке меня невежливо перебили:
– В этом кабаке подают свежее пиво? – пропитым голосом матерого алкоголика поинтересовался попугай.
– Что?!!
Поступок пернатого оказался столь неожиданным, что я, дернувшись, опрокинулся набок, из-за чего бревно совершило пол-оборота вокруг своей оси. Зеленого при этом едва не смыло за борт – чудом успев взлететь, он с противно-укоризненными криками начал описывать круги над моей головой.
Вернув плавсредство в прежнее положение, я замер, ожидая, когда говорящий птиц успокоится. Долго ждать не пришлось – попугай вернулся, устроившись как можно дальше от меня – перестал доверять такому неуклюжему мореходу.
– Зеленый, прости! Давай забудем о моем прегрешении. Согласен? Отвечай. Ну? Скажи хоть что-нибудь! Или у меня опять галлюцинации начались – теперь уже слуховые?!
В ответ лишь холодное презрение. Ну ничего, сейчас тебя расшевелю!
Я рассказал попугаю сказку про Колобка. Потом отрывок из пушкинской «Полтавы». Затем дошла очередь до Горация. Про Колобка, судя по заинтересованным посвистываниям, ему понравилось больше всего, но ни слова, гад, в ответ не произнес.
Пришлось перейти к артиллерии посерьезней – я начал петь песни. От попсы до авторских – одну за другой. На «Арии» ошеломленный птиц начал сдаваться – чуть не завалился на пятую точку от культурного шока и, быстро перебирая лапами, бочком прискакал ко мне, заискивающе заглянул в глаза, всем своим видом намекая на продолжение.
– Что, зеленый, рок уважаешь? Жаль, без музыки – ты бы тогда плясать начал. Продолжать? Ну? Хоть что-нибудь ответь!
– Якорь тебе по лбу! Плевок ходячий! Земля по курсу! – хрипло выкрикнул попугай.
На этот раз я совладал с собой – бревно даже не дрогнуло. Зеленый действительно разговаривал, причем я его прекрасно понимал. Но при этом ни одного знакомого слова – едва о них начинаю задумываться, как получаю просто бессмысленный поток звуков.
Однако каким-то образом понимаю, о чем речь…
Где-то рядом робко зазвенела рояльная струна – палец великого мага (или, если мир не магический, великого мудреца с таинственным артефактом) коснулся клавиши. Это чужой язык, ничем не похожий на знакомые мне земные (а я в свое время «иняз» окончил – немного соображаю). Раз все понимаю (хотя и не без странностей), то какой вывод? Нет, в то, что меня обучил попугай-гипнотизер, я не верил. Эти птицы и на Земле поболтать не дураки – ничего удивительного: жил на корабле, потерялся, летел над морем, устал, увидел бревно, присел передохнуть.
Не в попугае дело. Куда бы ни пропала информационная матрица прежнего хозяина тела, кое-что от нее мне осталось в наследство. Как минимум знание языка (или языков). Пусть даже частичное. Видимо, в мозгу на этот случай имеется автономный «жесткий диск», сохраняющий информацию после гибели системы: ставь новую операционную систему – и пользуйся.
Интересно: понимать я зеленого понимаю, но сказать что-нибудь на его родном языке не могу. Но уверен – это возможно. Знание языка, похоже, даже на физиологическом уровне оставляет след – мой непрерывный монолог на родном великом и могучем привел к спазмам в языке и одеревенению глотки. Чужой речевой аппарат не был приспособлен к произношению подобных созвучий. А вот попытка воспроизвести то, что говорил попугай, будто бальзам на рану: могу часами такие словечки выдавать без напряжения.
Размышляя на тему лингвистики, я неосторожно расслабился, потеряв бдительность, за что и поплатился. Попугая мое молчание огорчило – взгляд у него стал злобно-раздраженным; издав негодующий крик, он больно клюнул меня в нос, после чего, мастерски избегая расплаты, шустро взлетел.
– Ах ты, петух-недоросток! – выкрикнул я вслед, успев чуток обрызгать негодяя водой.
Зеленый, описав надо мной круг, торжествующе крякнул и почесал на восток по прямой, наверное, изображает из себя перелетную утку. Я в орнитологии мало понимаю, но почему-то уверен, что попугаи не любят крейсировать над бескрайними морскими просторами. Крылья у них куцые, корма широкая – не асы. Тем удивительнее его поведение: он явно полетел вдаль не просто так.
Опираясь о бревно, я приподнялся как можно выше, глядя вслед летучему паршивцу. Так и есть – впереди виднеется что-то похожее на одинокую скалу посреди моря. Не будь зеленого – не заметил бы: мой курс проходит гораздо севернее. Плыть дальше или подкорректировать? Сил уже нет – так охота отдохнуть и погреться. И подкрепиться не мешает.
Подкорректировал.
Островом это назвать язык не поворачивался. Действительно скала – будто хрущевская пятиэтажка в два подъезда из моря поднимается. Вокруг россыпь камней, о которые разбиваются мелкие волны, разгулявшиеся к полудню. Ни кустов, ни травы – лишь пятна лишайников и вездесущие чайки, с криком носящиеся во всех направлениях.
И борт огромной деревянной лодки, застрявшей между камнями.
Забраться на нее удалось не сразу – волны, разгулявшиеся на мели, мешали. Пришлось отбуксировать бревно в тихий уголок, уже оттуда лезть на камень, а потом наконец на борт.
Наивные мечтания о трюмах, полных сокровищ, марочных вин, деликатесов и обнаженных танцовщиц, пришлось отбросить – волны, похоже, носили по морю эту лодку не один месяц. Ее крутило в водоворотах, било о мели и камни – все, что могло потеряться, давно уже потерялось. Течение принесло сюда жалкие остатки: киль, вытесанный из цельного куска дерева, и несколько шпангоутов с остатками обшивки. Поживиться здесь абсолютно нечем, и этому я не удивлен – на бонусы уже не рассчитываю.
Присел на теплые от солнца доски.
Тепло, светло – благодать.
Прилег. Вырубился почти мгновенно.
Даже на мягкой кровати и чистых простынях я ни разу не спал так крепко и с таким удовольствием, как на просоленных досках разбитой лодки чужого мира.
Проснулся, когда солнце прошло уже три четверти своего дневного пути: дело приближалось к вечеру. Волнение опять затихло, но рядом раздавался странный звук – будто карликовый конь топчется копытами по доске и чем-то шуршит при этом.
Это оказался не конь – мой зеленый знакомый с голодным видом возился в куче водорослей, нанесенной волнами на борт. Покосившись на меня, он уныло произнес:
– Скучно мне.
– Я тебя понимаю, – сказал, уже поднимаясь.
Поспать бы еще часиков десять, но не стоит – надо до темноты успеть хоть немного подкрепиться. Бросив взгляд на кучу вонючих водорослей, не стал составлять конкуренцию попугаю: пусть сам в ней копается. У меня организм большой – мелкими дохлыми рачками его не накормить.
Чаек летало видимо-невидимо, и гнезд на скале виднелось не меньше. Хищников здесь явно не бывает – обнаглевшие птицы селились на любом мало-мальски подходящем выступе. Мои занятия альпинизмом их насторожили – начали с криками носиться вокруг, едва не задевая крыльями. А когда я добрался до первой кладки, вообще чуть с ума не сошли – пришлось отмахиваться, чтобы глаза не выклевали.
Яйца были мелкие и на вкус не очень, но слопал их с удовольствием. Даже наличие зародышей не смутило – выплюнул их и полез выше. Брезгливость – первый признак сытости, голод быстро делает человека всеядным.
Так и карабкался от гнезда к гнезду. Заодно обогатился новой информацией о мире: раз до птенцов дело еще не дошло, то, очевидно, на дворе сейчас вторая половина весны или начало лета. В любом случае не осень. По растительности на острове это определить невозможно: у трав разные сроки цветения и созревания семян; с кустами тоже не все просто – я не замечал на них ни соцветий, ни плодов. Лишь скорлупа орехов в медвежьем помете встретилась, но это вполне могли быть остатки прошлогоднего урожая.
На очередном гнезде пришлось остановиться – лезть дальше было безумием: почти отвесная скала и пикирующие на голову птицы. Спустился, обошел этот жалкий клочок суши по кругу, едва не сломав ногу на камнях, но другого места для подъема не нашел – сплошной обрыв. Желудок жалобно заурчал, прямым текстом заявляя, что хотелось бы продолжить банкет: трех десятков яиц этой прорве показалось мало.
Да разве это яйца – не больше перепелиных…
Вернулся к останкам лодки, проверил одежду. Все высохло, покрывшись пятнами соли. Ничего, доберемся до пресной воды – отстираю это раздражающее дело.
При мысли о пресной воде облизал пересохшие губы. Пока плавал, жажда сильно не донимала, а вот на суше начала грызть. Это может стать проблемой: морская вода – медленный яд (а может, и не медленный – состава ведь не знаю). Да и не напьешься ею по-настоящему.
Покосился на скалу. Забраться бы наверх: оттуда точно можно будет сушу разглядеть. Да уж… дадут тебе эти крылатые твари залезть, помечтай… Мне для полного счастья не хватало еще на камни сверзиться с десятиметровой высоты или глаз на чьем-то клюве оставить. Скажите спасибо, что я чайками не питаюсь – знаю, что мясо у вас зловоннее, чем тухлая рыба. Я не такой уж эстет, но есть подобное, да еще и в сыром виде… Лучше поголодаю.
Попугаю надоело копаться в водорослях. Вспорхнув, он пристроился на шпангоуте, сунул голову под крыло, явно намереваясь поспать. Хороший пример для подражания, но чуть позже.
Нащупав на дне здоровенный, но подъемный валун, вытащил на борт. Пучком водорослей кое-как отер с него зеленую слизь, дождался, когда поверхность чуть подсохнет: не хотелось бы, чтоб из рук выскользнул при замахе.
О проекте
О подписке