Нас, кто остался в живых – артиллеристов, танкистов, летчиков, собрали, посадили в два пульмановских вагона, прицепили к товарняку, назначили старшего, дали нам на пять дней сухой паек и повезли в тыл. Приехали в Вологду. И тут был один случай. Я был дежурным по тормозной площадке. Пролетели самолеты, впереди разрывы. Наш паровоз остановился. Потом подъехала дрезина, и начальнику эшелона объясняют, что разбомбили поезд, который шел на фронт. Нужно растащить вагоны. Они горят, а в них боеприпасы: «Вы фронтовики, вы обстрелянные, а стрелочники боятся работать». Мы подъехали к поезду – действительно горят вагоны. Нам показали, как отцеплять. Отцепили, растащили вагоны. А там, кроме боеприпасов, еще и вагон с водкой был. Мы набрали горелой водки, выпили – не понравилось. И тут ребята нашли антифриз. Танкисты знали три вида антифриза: водоспиртовая смесь, водоспиртовая глицериновая смесь и этиленгликоль. Водоспиртовой антифриз мы всегда пили. Ребята попробовали – сладкий, как ром. В результате набрали антифриза, сами выпили и в вагон притащили. А я не знал. Тут ко мне ребята подбегают:

– Витька, ребята, Колька Рачков, Колька Корчев, умирают!

– Как умирают?!

Подбежали. Их рвет, катаются, кричат. Я знал, что отравления лечат молоком. Это как протвоядие… Нас срочно подцепили и привезли в Ярославль. В Ярославле их сгрузили, 17 человек. Какова их судьба, я так и не знаю. А потом выпустили приказ о том, что, не разобравшись, пьют технические жидкости, которые приводят к отравлениям и гибели. Этот приказ зачитали нам, танкистам.

Наконец мы прибыли в Горький, где находился 15-й учебный танковый полк, готовивший механиков-водителей на Т-34, а я попал в соседний, в котором готовили механиков-водителей и экипажи на КВ. Я был комсомольским вожаком, да еще вдобавок рисовал, и меня решили оставить в штате. Я говорю, не хочу – хочу на фронт. Тем не менее меня назначили младшим механиком-водителем, потому что механик-водитель КВ – офицер, техник-лейтенант. И вот со мной такой случай был. Вывели наши танки на полигон для стрельбы. А танк новый, я его облазил, изучая, заглянул во все дырки. Заглянул в дырку, где прицел. Мне: «Не мешай». Я обошел танк и заглядываю в дырку, где пулемет. Заглянул, и, только я поднял голову, в это время очередь из пулемета! Они же меня не видели. И тут до меня дошло: «Меня же чуть не убили!» Я потерял сознание и свалился с танка. Командир танка это увидел и приказал: «К танку не допускать!» Меня назначили поваром. Я им борщи, кулеши готовил, а потом и говорю:

– Я же механик-водитель.

– К танку не допускать, пока не придешь в себя после этой тупости.

Но потом все-таки начали меня готовить на механика-водителя. Натаскали хорошо, сдал на механика-водителя третьего класса танка КВ, но на должность не назначили – как был младшим механиком, так и остался. И потом вдруг пришел приказ набрать курсантов в Казанскую танко-техническую школу, которая готовила танкистов на иностранные марки, мы там «Валентайн», «Матильду» изучали… В основном готовили на «Валентайн». Выучился и попал с ним под Прохоровку в 170-ю танковую бригаду 18-го танкового корпуса, зампотехом роты. Там на базе МТС организовали починку танков, ремонтниками были пацаны с МТС, а мы руководили ими – вроде инженеров по ремонту. В бригаде были и «Валентайны», и Т-34. Я сперва на «Валентайне» был, а потом перешел на Т-34.

– Как вам «Валентайн»?

По-разному. Были бензиновые, английские – их мы не любили. На нем стояла слабая 45-мм пушка. А вот на танках канадского производства и «Дженерал моторс» 57-мм пушка стояла. Она хорошо пробивала броню и могла бороться с немецкими танками. Опять же, у английских бензин – они горели, а канадские – дизельные и очень хитро устроены были. У них топливные баки были в полу, так что попасть в них было почти невозможно. В то же время запчастей для них практически не было. Приходилось брать запчасти с подбитых танков. Помню, после форсирования Днепра сделал пять «Валентайнов» из десяти. Остальные пошли на запчасти. Составили дефектную ведомость: какие сняты детали, какие танки ушли на разборку. Я ее предоставил в штаб батальона, а оттуда в штаб бригады. В бригаде их списывают. За восстановление танков на Днепре мне дали орден Красной Звезды.

Еще одна особенность – они были очень ремонтопригодные. А какой у них дизель замечательный! Очень тихий, очень экономичный и удобный в эксплуатации. Единственный недостаток – он тихоходный. Максимальная скорость – 28 километров в час. Ну и очень были капризные бортовые фрикционы – все время их нужно было регулировать.

Кроме «Валентайнов» у нас были еще «Матильды». Их не любили. Помимо всего прочего, в боекомплекте были только болванки, осколочно-фугасных не было, а для борьбы с пехотой был только пулемет.

– Вам удалось поездить на «Пантере»?

Да, она очень легкая в управлении, но ремонтировать невозможно. У них стояли 8-вальные коробки передач по 16 скоростей. Планетарная механика поворота – тоже сложная в ремонте. Немцам приходилось танки для ремонта в Германию отправлять, а мы текущий ремонт силами экипажей организовывали. У нас в батальоне была летучка типа А. Так мы с ее помощью слезки делали для коробки передач или для бортовых фрикционов! А что говорить о бригаде РТО?! Там были и машины с фрезерным станком, летучка типа Б, токарный станок, походное зарядное устройство для аккумуляторов, все необходимое для ремонта электрооборудования машин, кузнечная летучка – у нас было все для ремонта! Подвижная танкоремонтная база в корпусе была. Они уже могли капремонт делать, а уж про фронтовой подвижный танкоагрегатный ремонтный завод я и не говорю. Так что мы если отправляли танк на завод, то только на переплавку.

Под Яссами был ранен, попал в госпиталь. После госпиталя начал догонять свой корпус. По дороге я заболел малярией, и меня отправили в медсанбат. Там жена заместителя начальника разведотдела корпуса служила, говорит: «Витя, ты полежи». Когда немного поправился, приехал замначальника разведотдела корпуса, говорит: «Должностей нет, давай в разведку зампотехом». В разведбате была танковая, мотоциклетная и бронетранспортная роты, и я сперва попал зампотехом в мотоциклетную роту.

18-й танковый корпус в то время входил в состав 6-й танковой армии, которая практически вся на иностранных танках была. Там ребята были, с которыми я в Казани учился, они меня знали – я вратарем футбольной команды был, чемпионом училища по фехтованию. На танках 6-й армии вошел в Бухарест, дошел до Болгарии, а потом нашу армию развернули в Трансильванию. Форсировали Тису.

Потом наш корпус вывели из состава 2-го Украинского фронта и перевели в состав 3-го Украинского. Из мотоциклетной роты меня перевели в бронетранспортерную роту, но я же танкист! Там я был мало, но успел получить из 4-го мехкорпуса бронетранспортеры М-17 и бронеавтомобили (4-й мехкорпус в другое место переводился, и там они должны были получить другую технику, так что он технику оставлял, а людей перекидывал). Потом меня наконец-то перевели в танковую роту на Т-34 того же разведбата. В ней я провоевал почти до конца войны. Вдруг мне говорят: «Витька, давай на батальон трофейных «Пантер». Хорошо. Надо сказать, что «Пантеры» в атаку не бросали – их свои бы побили. А вот заткнуть дыры, в засаду поставить, прикрыть фланг – это их задача. Фактически этот батальон выполнял функции охраны штаба корпуса. «Пантеры» были перекрашены в обычный наш зеленый цвет, на башне была большая красная звезда с окантовкой и еще красный флажок.

Ранений у меня больше не было, но было ДТП. Я ехал на своем мотоцикле «БМВ» с коляской, в которой сидел ординарец. По дороге вели колонну пленных мадьяр. Они расступились, а тут мне навстречу «ЗИС-5» с боеприпасами. Он меня крылом как рубанет по левому борту, мотоцикл вдребезги, а у меня выбита коленка. Мне вставили чашечку на место, перевязали, но мотоцикл пришлось бросить.

Вскоре меня с трофейных танков вернули на должность зампотеха танковой роты разведбатальона. От Вены наш разведбат пошел в наступление в полном составе, обычно-то мы группками действовали. Разведгруппа – один-три танка, пара бронетранспортеров или броневик и пять мотоциклов – так тыкались. Корпус своими разведгруппами как бы распускал щупальца. А тут впервые батальон в полном составе наступает! Встретились с американцами на реке Энс, выпили. 8 мая поймали по танковым радиостанциям сообщение Би-би-си о том, что немцы капитулировали. Такое было состояние! Ликование! Я остался жив! Начало войны, тяжелый 1941 год, отступление – все это промелькнуло перед глазами. Мы победили, я остался жив! Все ошалевшие! Мы сначала стреляли из ракетницы. Потом вытащили пулеметы. Стреляли с рук трассирующими пулями вверх, салютовали. Развернули пушки в сторону Альп и начали лупить из танковых пушек по лесу.

Мы с американцами пьянствуем, и вдруг из леса выходят немецкие танки. А наш батальон стоит машина к машине, никакой маскировки. Авиации нет. Хорошо, что еще не все патроны расстреляли. Тут подходит немецкий генерал о сдаче в плен договариваться. На сердце отлегло! Мы-то сначала думали, чем стрелять, а немцы сдаются. Немцы построились, мы выделили два броневика и одного офицера, чтобы он сопровождал эту дивизию в плен, а сами вперед! У нас приказ: «На запад!» Мы смотрим – подразделения американской армии стоят по обочинам. Оказывается, их предупредили, чтобы они нам освободили шоссе. Мы так летели – мотоциклы, бронетранспортеры, автомобили и танки с одной и той же скоростью – 60–65 километров в час. А потом, когда закончилось горючее, мы встали и думаем: «Чего дальше-то делать?»

А американцы, когда нас пропускали, они смотрели на нас с изумлением: куда прутся эти русские? Там же все остановились, а мы перли. Два дня стояли без горючего, потом нам подвезли горючее, мы заправились, и нам приказали возвращаться. Мы вернулись.

– Ваши родные так и оставались на оккупированной территории?

Мама и брат. Отец нет. Он был инженером, начальником производства на заводе «Коммунар», военнообязанный, капитан. Был призван в армию в 1941 году. Воевал на Каховке. Вскоре вышел приказ о том, что всех инженеров-производственников, которые были мобилизованы, вернуть на производство, на заводы. И его демобилизовали в районе Сталинграда – отправили в Горький на завод. Он был главным механиком завода. Позже я его встретил в Австрии. Он руководил разборкой технологических линий заводов «Штейр». Все станки они нумеровали. Грузили и отправляли эшелон за эшелонами.

Мама осталась с бабушкой в оккупации, поскольку та не могла ходить. Мама ходила с тачкой, в которой была швейная машинка, по селам, шила, зарабатывала деньги. Кормила бабушку и маленького брата, ему было всего 3 года. Мой средний брат, политрук роты автоматчиков, погиб на Донбассе летом 1942 года.

– Вы говорили про ненависть к немцам. С какого времени она появилась?

Она появилась практически сразу. Мы же разведчики, мы видели, что делали немцы. В Латвии они не жгли ни деревень, ни хуторов, ни городов. Они старались привлечь население на свою сторону. А на нашей территории они жгли деревни – повсюду был пламень пожаров. Одни пепелища от деревень. А где жители? Никого нет. Вот откуда ненависть. Когда видишь мертвого солдата – это тяжело, но понятно – он воевал, защищался. Но когда лежат мирные жители, то вопрос «За что?» перерастает в ненависть. Это было внутреннее чувство – если я не убью немца, то он убьет меня. И была вроде как жажда еще убить, убить немца в бою, когда он мишень. Мы стреляли по немцам, как по мишеням. Были случаи, когда мы их захватывали в плен. Один раз мне даже жалко стало – раненый, окровавленный, причем француз. По-человечески было его жалко, но все равно мы знали, что это враг.

Но нужно стрелять в вооруженного врага, а вот в пленного – такого никогда не было. Кроме тех случаев, когда захватывали власовцев. После войны сказали, что 10 тысяч пленных власовцев находились в лагерях в Сибири. Я удивился – кто же их оставил в живых, когда в плен брал?! Мы их не оставляли. Но они и дрались не так, как немцы. Они дрались насмерть – на танки шли с автоматами.

Но нужно сказать, что немцы – неплохие солдаты. В 1941 году редко одного-двух удавалось захватить, да и то они с усмешкой воспринимали плен – тогда они не сдавались. Только после Курской битвы стали в плен попадать, а уже в 1944 году они просто шли и поднимали лапки кверху, сдавались подразделениями.

– Приходилось расстреливать пленных?

У меня был только один случай, когда я был уже заместителем командира роты по технической части. Дело происходило в Венгрии, в районе Субботицы. Наши ушли, а я остался с танком, на котором заклинило двигатель. Начали готовиться к капитальному ремонту, вытащили аккумулятор – все сделали для того, чтобы можно было заменить двигатель. Когда наши уходили, они мне оставили пленного обер-лейтенанта: «Когда подойдет пехота, отдай ей». Разговаривали с ним. Он показывал фотографии жены, детей. В это время просочилась группа немцев из Будапешта. Они вышли из леса и идут. Он вскочил и начал что-то кричать. Я его останавливаю, он отскочил от меня и опять что-то кричит. Мне командир танка и говорит:

– Виктор, шлепни его к чертовой матери. Что ты с ним возишься?!

– Я же не знаю, может, он кричит, чтобы они сдавались? Чего его шлепать?

– А чего он орет?

Немцы услышали и пошли на наш танк. Мы зарядили орудие осколочным. А как пушку повернуть? Аккумулятор-то вытащили! Вручную… Повернули башню, дали осколочными пару выстрелов. Немцы залегли, а потом начали отходить. Он опять начал кричать. У меня не поднималась рука его застрелить – ведь только что с ним разговаривали. Командир танка выхватил пистолет и выстрелил.

Был еще случай с власовцем с Западной Украины, у него не было нашивки РОА, он был в немецкой форме. Я его привез к пехоте. Говорю: «Ребята, заберите его». Они не стали церемониться.

Ну, а разведчик в принципе не имел права пленного убивать. Был у нас случай под Будапештом. Мы где-то 30 декабря сдали наш участок пехоте и отошли немного в тыл, привести в порядок технику, принять пополнение, все такое. И вдруг меня вызывают: «Виктор, бери группу. Вот тебе два мотоцикла, и дуй на передовую. На фронте непонятно, что творится». А это же 31-е число! Утро, я хотел поехать в медсанбат к девчатам, отмечать Новый год! Думаю: «Ладно, скоро вернусь». Едем. Смотрим – наши отступают. От Комарно на Будапешт. Меня это насторожило. В чем дело? Немцы прорвались! Поток отступающих все меньше, меньше, и вдруг все – наших нет. Ехать вперед опасно. Сворачиваю с дороги в распадок. Вижу, едут мотоциклисты, а потом поток машин, танков. У меня была английская радиостанция с танка «Валентайн». Я передал: «Немцы прошли, я нахожусь там-то». Теперь думаю, как мне выходить? Только на юг, в обход Балатона, – другого выхода нет. Я дунул на юг. Свободно вышел, немцы еще не добрались до этого места. И пошел к своим. Заняли оборону. Погода нелетная, никаких данных нет. Пехота тыкалась, «языка» взять не может. Разведбату приказ: «Добыть данные».