Это была правда. В самом начале разговора я подписал бумагу. Довольно странную. Она сначала напрягла меня, но потом я отвлекся на костюм и голос гостя. На странице, вылезшей из обычного принтера, было напечатано очень крупным шрифтом: «Я, Иосиф Мезенин, получаю доступ к конфиденциальной информации и готов нести полную ответственность за ее разглашение».
Я подписал этот странный NDA, пожав плечами. Без нее ФФ не начинал говорить вовсе, даже визитку не дал. Теперь я уже начал об этом жалеть. Мне стало казаться, что он сидит здесь не потому, что мы самое маленькое пиар-агентство, а потому что мы самое глупое.
Наверняка половина тех, кому он звонил, послала его к черту по телефону, а вторая половина сделала это при встрече, посмотрев на его фиолетовый костюм и эту странную бумагу.
– Неприятности какого рода? – оживился я.
Этого добра у меня хватало.
– Я надеюсь больше никогда не возвращаться к этому вопросу. Я также надеюсь, что вы дорожите своей личной безопасностью. Знать о заказе можете только вы. Ни один журналист, ни один знакомый. Тогда ни у нас, ни у вас не будет проблем. Я прошу обратить внимание на то, что своих сотрудников вы также не имеете права вводить в курс данного заказа. Вы должны исполнять его лично.
Я нахмурился. Я очень общителен. Я терпеть не могу секретов. Я лучше всего соображаю, когда обсуждаю что-то с кем-то. Строго по выражению «Откуда я знаю, что думаю, пока не услышу, что скажу?». Но кроме того, что я общителен, я еще и пофигист. Мне было непонятно, может ли человек в фиолетовом костюме нести какую-то угрозу. Я допускал, что да, может. Мало ли идиотов с деньгами и безумными идеями живет в нашем огромном городе. Некоторые из них определенно опасны. Особенно те, кто с деньгами.
Но тем не менее этим же вечером я сидел с Антоном в «Джоне Донне» и рассказывал ему эту историю.
– Так денег он, значит, дал, – уточнил Антон. – Это уже неплохо.
– Ну, знаешь! Если бы он еще и денег не дал! После этих бумажек и «Дейр-эль-Бахри»! Дал пять штук как миленький. Наличными, что у нас не принято в последнее время. И даже расписку не взял. И зачем это ему – совершенно непонятно. Мистика.
Антон внимательно разглядывал три слова и число, которые я воспроизвел на салфетке.
– Или мистика. Или энэлпэшные коды. Или скрытый пиар. Или он посылает некие сообщения. Позывные.
– Голова кругом идет. Давай оставим мистику и начнем с НЛП. Я про него мало что знаю. Хотя мне по должности вроде бы надо.
– Техника, которая позволяет влиять на нервную систему людей с помощью определенных кодов. Поэтому называется «нейролингвистическое программирование».
– Это я знаю. А как выглядят коды?
– По-разному. Например, ты беседуешь с клиентом. Говоришь ему, как он хорошо выглядит. И какие у него замечательные дети, если уговорил показать их фотографии. Это называется «позитивная установка». А во время произнесения установки ты как-то особенно трогаешь его за рукав. Это называется «фиксация» или «якорь». Можно зафиксироваться чем угодно. Например, хрюкнуть. А вот когда ты ему говоришь: «А не пора ли, Иван Иваныч, нам уже и контракт подписать?», ты точно так же хрюкаешь. Или трогаешь за рукав. И добиваешься необходимого результата. – Антон сделал короткую паузу, за которую перелистал меню, а потом поднял на меня глаза. – Или не добиваешься. Все зависит от человека.
– Или от компании…
– Почему от компании? – наморщил лоб Антон. – От какой компании?
– Так… Вспомнил одну фразу. Недавно мы летали всем агентством в Петербург одного пивного клиента раскручивать. И обсуждали, что вот никто из нас никогда не пробовал трахаться в самолете. А наша референточка Люба, девушка вполне продвинутая, говорит: «Я вот пробовала». Все:
«Ну как? Расскажи!» А она говорит: «А ничего особенного. Как всегда. Все зависит от компании». Извини, я тебя отвлек. Так что НЛП?
– НЛП подразумевает, что воздействие остается незамеченным для программируемого.
– Понятно, – сказал я. – На меня, например, эти «калипсолы» с «одиночествами» действуют плохо. Они меня раздражают. Я не люблю, когда программируют, зомбируют и привораживают.
– Ну да, – вздохнул Антон. – Поэтому воздействие должно быть секретным. А то это не воздействие будет, а рекламный ролик стирального порошка. НЛП, кстати, часто используется в рекламе. Причем хорошо, когда в примитивной форме. Тогда нормальные люди НЛП чувствуют и от него уклоняются.
– Например?
– «Ложный выбор». Ты предлагаешь человеку выбор, который неважен… «Теперь вы можете купить „Айс“ как с красной, так и зеленой крышечкой!»
– И это НЛП?
– Классическое!
Я задумался. Вроде бы я занимаюсь подобными вещами уже давно. Но мысль о том, что я с помощью рекламы или пиара зомбирую людей, мне в голову не приходила.
Антон заказал себе имбирный лимонад и продолжил:
– Высший пилотаж для энэлпэшника – программировать человека с помощью звуков. То есть ты замечал, конечно, что некоторые слова звучат как-то мрачно, а другие, наоборот, весело. Вот, например, «сарказм» звучит мрачновато. Такое сочетание звуков. А «ирония» звучит весело. Но если комбинации звуков могут управлять настроением, то при правильном подходе они могут воздействовать на людей и сильнее. Особенно на тех, кто к этому предрасположен.
Я опять задумался. Меня всегда удивляло, что у людей с одинаковыми именами существует довольно легко уловимое сходство некоторых особенностей характера.
Например, Марины – порывистые, чуть отчаянные, немного с заносом вверх. Марии – своенравные, со скрытой, но сильной внутренней духовной работой. Ольги – умны, конкретны, и у них все хорошо с силой воли. Веры – приветливы и спокойны. Наташи – романтичны, нерешительны, их обаяние идет от той неуверенности в себе, которая так нравится мужчинам. Проблема только с Александрами. Потому что их с детства зовут то Аликами, то Сашами, то Шуриками, что создает, естественно, разные характеры…
Получается, что это сходство связано с воздействием звучания имени человека на его психику в детстве. Ведь свое имя – это то, что человек слышит в детстве чаще всего. И эти звуки – самые любимые.
Я решил было поделиться этой идеей про имена с Антоном, но он залип в телевизоре.
– Смотри! Это чуть ли не первый клип в истории рок-музыки. Strawberry Fields Forever.
Я задрал голову. Телевизоры в «Джоне Донне» висели высоко. На экране битлы медленно танцевали вокруг пианино, с которого были сняты все деревянные панели. Они поливали вертикальные струны краской, обходя пианино по кругу. Песню я слышал сто раз, а вот клипа не видел.
Я заслушался партией флейты, нервной, умной и нежной, как будто слушал ее впервые.
– Это на самом деле не клип, – сказал Антон. – Клипов тогда еще не делали. Это первый в истории рок-музыки видеоклип. Точнее, киноклип. Профессиональная съемка, нанятый режиссер.
– Да, – сказал я. – Флейта у них обалденная.
– И флейта хороша. И текст действует. Классическая психоделия. Хотя НЛП битлы не учили. Но флейта не хуже и в For No Оne. Помнишь?
Я помнил. Когда я только вернулся из Гоа и понял, что расстался с Машей навсегда, я лежал на полу, запуская For No Оne по десять раз подряд.
No sign of love behind the tears cried for no оne.
Хотелось плакать от безнадежности. Песня делала мою печаль заметно светлей.
При воспоминании об этих днях у меня по коже пробежали мурашки. Я решил срочно избавиться от них.
– Химик Леннона любил, – решительно сказал я, просто чтобы перевести разговор.
– Да, Химик… – Антон тяжело вздохнул. – Мои менты так ни на кого и не вышли.
– А Мотя обещал своим ментам хвост накрутить.
– Да что менты могут сделать! Сколько у нас заказных убийств раскрывается?
Неожиданно мне пришла в голову идея.
– Антон, калипсол!
– Хм… Калипсол. Химик им кололся. Химика убивают непонятно за что и очень странным способом. Тебе приносят странный заказ. Ты видишь в этом связь.
– Именно.
– А разве Химик кололся не кетамином?
– Это одно и тоже. Разные названия одного препарата.
– Рассмотрим версию скрытого пиара. Некий фармакологический концерн, который выпускает калипсол, хочет увеличить продажи наркотиков среди подрастающего поколения. С них станется.
– Антон, не может быть! Крупная западная компания делает скрытый пиар наркотиков?
– Фармакологические корпорации – абсолютные монстры. Просто стараются это не афишировать без особенной нужды. Хуже них только табачные. Эти вообще полубандиты. Кстати, монстры из фармы сейчас находятся в тяжелой затяжной войне с табачными монстрами, как ты знаешь.
– Не знаю. Что за война?
– Война с курением. Ее начали как раз фармкомпании и их лобби. Все, что ты видишь по запрету курения, дискриминации курильщиков и все такое, – это результат сложной и дорогой лоббистской деятельности фармкомпаний. Деятельности, согласованной между основными конкурентами, разумеется.
– А зачем фармкомпаниям бороться с курением? Они же на больных раком больше заработают.
– В разы меньше, чем они зарабатывают на антиникотиновых таблетках, пластырях, жвачке и всякой такой ерунде. Которая к тому же толком не работает, поэтому бедные курильщики могут потреблять ее неограниченно долго. Представь себе, что на антиникотиновых примочках они зарабатывают больше, чем на обычных анальгетиках. Они открыли настоящий Клондайк на борьбе с курением.
– Ну, это, может, не так и плохо для общества. Курить все-таки вредно. Не поспоришь.
– Какое общество? – Мне показалось, что Антона переполняет возмущение. – Кого оно интересует? В дыме и смолах, разумеется, ничего хорошего нет, хотя сам по себе никотин в разумных дозах ни разу не яд. Но согласись как врач, что избыточный вес и ожирение на порядок опасней курения. От курения ты получишь в худшем случае эмфизему легких и рак, а от ожирения – целый страшный букет: диабет, гипертоническая болезнь, атеросклероз, потерю иммунитета, гормональный дисбаланс, да что угодно, вплоть до импотенции, депрессии и мучительных артрозов.
– Пожалуй, – согласился я, – ожирение поопасней. Я могу вообразить старого курильщика, но толстого старика вообразить не могу. Люди с ожирением очень редко доживают до старости. И главное, ожирению подвержено гораздо больше людей.
– Правильно. Но никто не запрещает рекламу высококалорийной еды. Никто не дискриминирует толстых: не сажают их за отдельный столик в ресторане. Никто не берет с них больше налогов, как происходит с акцизным сбором за табак и алкоголь. Наоборот: общество с готовностью платит за их обжорство и их последующее лечение от его последствий. А знаешь почему?
– Потому что это выгодно производителям еды?
– Конечно. Еды, сладкой газировки, фастфудовских ресторанов, супермаркетов, да мало ли кому еще выгодно обжорство? Общество считает, что яд – это никотин. Хотя реальная угроза в курении идет от дыма и от смол, а не от никотина. Между тем как сахар – настоящий яд в тех дозах, в которых его принято употреблять в обществе. Два кусочка сахара в день в двух чашках кофе – это не опасно. Но кто этим ограничивается? А знаешь почему?
– Потому что сахар как наркотик, но без изменения сознания?
– Потому что сахар нам кажется вкусным. Это генетическая история, которая тянется еще со времен палеолита, когда калории были в глубоком дефиците. И сейчас приготовить вкусную еду без сахара – искусство. А с сахаром – вкусно все что угодно. Хоть газировка с сиропом. Сахар даже в гамбургеры добавляют для вкуса. И в чипсы.
– Ты уверен?
– Абсолютно. И хотя многим знакома фраза «сахар – белый яд», никто в нее не верит. Все же вокруг едят пирожные и конфеты – они что, травятся? А чтобы отвлечь общество от простой и детской мысли о реальной смертельной опасности сахара в частности и переедания в целом, о сокращении жизни из-за ожирения как минимум на пятнадцать – двадцать лет, обществу навязывается дискуссия о вреде ГМО и о пользе фермерской картошки с маслом.
– А как пищевики выигрывают от борьбы с ГМО?
– С ГМО борются не пищевики, а производители удобрений и пестицидов. Это тоже огромные рынки, в десятки миллиардов долларов, но мы их не замечаем, потому что они почти не представлены в СМИ. Вот для этих химических концернов сельхозпродукты, не требующие ни удобрений, ни пестицидов, представляют страшную опасность. И они устраивают демонизацию генетических изменений, хотя эти изменения точечные и гарантированно безопасные, а пестициды, гербициды и инсектициды я бы безопасными не назвал. Да даже в натуральном навозе регулярно заводятся патогенные штаммы всяких там кишечных палочек. Так что легенда про безопасность фермерских продуктов немного красивее действительности.
Я понял, что пора заканчивать эту проповедь.
– Антон! Я уважаю твой антиглобализм, но зачем международному фармакологическому концерну убивать Химика?
– Вопрос в том, не выпускают ли калипсол те люди, которые называли Химика экспертом и взяли его на работу. MNJ Pharmaceuticals. А дальше они могли повздорить. Ну мало ли что.
– Кто выпускает калипсол, можно легко проверить, – пожал я плечами.
– Проверь. У тебя же остались медицинские связи. Ты, кстати, не знаешь, как этот калипсол действует?
О проекте
О подписке