Тётка проснулась среди ночи. В комнате было темно и тихо. За окном даже издали не было слышно взрывов и выстрелов. Мёртвая тишина. По потолку не проскальзывали отблески фар даже изредка проезжающих автомобилей. Ничего. Дыхание сжимала необъяснимая тревога. Может быть, именно темнота и тишина порождали её? Тётке не нравилось просыпаться среди ночи, потому что после этого она часто не могла уснуть. Она давно привыкла к трескучим отголоскам боёв, трясущимся полам, хлопкам и раскатам взрывов, но не они пугали цыганку. Гораздо более страшные вибрации можно было почувствовать в тишине. Можно перестать бояться смерти, но нельзя перестать бояться необъяснимого. Когда весь привычный нам мир притихает и погружается в состояние покоя, тогда становится ближе запредельное. Мы начинаем чувствовать что в тишине и темноте есть нечто большее, чем пустота. Это по-настоящему пугает. Ни глаза, ни уши, ни кожа не чувствуют ничего особенного, но само тело реагирует на необъяснимое умом. Волосы на затылке поднимаются дыбом, сердце колотится чаще, кожа покрывается мурашками, а внутри возникает ощущение собственной ничтожности. Так происходит, если рядом есть то, чего мы не чувствуем основными сенсорами. Это часто происходило по ночам с Тёткой. Почти всегда. А утром хотелось напиться вусмерть, но водка всегда оказывалась гораздо менее крепкой, чем это депрессивное состояние, и пьянила со временем всё меньше и меньше.

Только в эту ночь цыганка почувствовала удивительное спокойствие и пустоту в своей квартире, которая вдруг стала восприниматься большой и пустой. Тётке не мерещились ни шаги, ни голоса – сердца не было слышно, волосы не шевелились на затылке и кожа не стягивалась в холке. В квартире было пусто. Проснувшись в 3 часа ночи, цыганка не почувствовала чьего-то невидимого присутствия. Было тяжело дышать, воздух в квартире казался застоявшимся и пустым. Она стиснула зубы и ощутила раздражение и нервозность. Туман в голове не давал понять причину этого состояния.

Тётка бесцельно подошла к окну и увидела в нём своё отражение. «Кто ты, призрак, смотрящий на меня через запотевшее окно? Что за отвратительное, но, в то же время, такое родное лицо? Неужели это ты когда-то возомнила из себя Бога и надеялась жить вечно? Разве это не ты собиралась сменить морщины на молодую гладкую кожу? Как же ты не смогла сберечь того, в ком собиралась жить дальше? И вот ты обречена, ты – мертвец, гаснущий уголь. Нет, ты пепел во власти ветра! Ты всего лишь мутное отражение в запотевшем окне… Без начала, конца и продолжения… Отражение, которое навсегда растворится вместе с затихающими звуками сердца – тук, тук-тук, тук, тук-тук…».

В это самое мгновение Тётка поняла, почему так пусто в квартире сегодня ночью, и испугалась. Почему испугалась, когда столько времени готовилась к этому последнему «тук-тук»? Почему испугалась, когда злилась на духов своего мужа и трёх сыновей за то, что они не могут забрать её? А может, испугалась, потому что именно сейчас не чувствовала их присутствия? Нет! Словно что-то ещё нужно было понять – никак не верилось, что смерть стоит за её спиной. Какая смерть, когда в квартире так пусто и никого нет? «Я – одна, никто не найдёт – некрасиво!» – Тётка искала причины, чтобы не умирать. В глазах темнело и реальность начинала закручиваться в трубу, превращаясь в длинный, тёмный коридор. Тётка собралась и, повернув ручку, впустила из бездонной темноты за окном поток свежего прохладного воздуха. Он, словно луч света, на миг прояснил сознание, разогнал туман перед глазами. Старая цыганка увидела перед собой, на столе, мобильный телефон. Она схватила его и набрала номер:

– Дочушь, приедь, а? Плохо мне…

Она вгляделась в темноту за окном и увидела бесшумно выбегавших из парадных людей. Среди них был её сосед по лестничной клетке. Он выбежал со всеми и обернулся назад, потому что его кто-то окликнул. В этот момент раздался свист истерично резавшего воздух снаряда. Хлопок. Это лопнула голова соседа, разорванная тяжёлым куском металла, пролетавшим именно в это время и в этом месте. Остановила снаряд стена дома. Удар. Зазвенели разбитые стёкла, но взрыва не последовало. Тело без головы еще стояло. Стояло долго, словно не заметив отсутствия головы, всё ещё ожидая окликнувшего его. Того, кого не было видно из окна. Больше Тётка не увидела ничего – только продолжавшее стоять у парадной обезглавленное тело. Тьма сгустилась вокруг него и медленно поглотила, вместе с сознанием цыганки.

9

Ночью Тамару разбудила необъяснимая тревога. Сердце невпопад колотилось в груди. Пробуждаясь, девушка поймала себя на том, что поднимается с кровати, вытянув руки в сторону двери. В тот же момент она увидела, как дверь в спальню приоткрылась, а в проёме появилась фигура свекрови в ночной рубашке.

– Мы все умрём скоро! – произнесла Света – С неба будет лить кровавый дождь, который очистит планету ото зла.

– Что? – растерялась Тамара.

Из тёмного угла спальни послышалась мужская ухмылка. Девушка всмотрелась в темноту. Слабый свет, падающий из приоткрытой двери, позволил разглядеть очертания мужчины, сидящего на корточках. Опираясь спиной на стену, он почему-то представился Тамаре бомжом. Может быть, потрёпанный кроссовок, выхваченного светом, создал эту ассоциацию. Молодая цыганка жутко перепугалась, вскрикнула и толкнула в плечо спящего Ваню.

– А? Что? – подскочил спросонья тот.

– Там! В углу кто-то есть!

Ваня быстро встал с кровати, подошел к выключателю на стене и зажег свет. В углу никого не было. Стоящая в дверях Света, зажмурилась.

– А что вы тут?.. Это как я..? – ничего не понимая, бубнила она.

– Ваня! Там кто-то был! Бомж какой-то сидел в углу!

Молодой человек улыбнулся жене и ответил:

– Спи, солнышко, тебе приснилось.

Тамара растерянно осмотрелась вокруг. Сердце колотилось так, что, казалось, теперь уснуть не удастся. В реальность произошедшего поверить стало сложно даже самой, поэтому она внутренне согласилась с мужем. Почудилось? Ничего себе! Эта мысль успокоила на удивление быстро. Веки потяжелели. Потянуло в сон больше, чем до инцидента. А мать? Говорила что-то вообще?

Ваня подошёл к Свете.

– Ну, что ты стоишь, мама? Иди к себе, там нечего бояться!

10

– Ванька что ли ушёл куда-то? – спросила Света, выставляя на стол только что приготовленный обед.

– Ушёл. У него дела сейчас пошли. Ходит, барыши делает (Барыши делает разг. – перепродаёт, спекулирует) с ромами. Золото, машины перепродаёт, на проценты даёт. Недавно принёс денег, радовался, что заработал. – Тамара села за стол. Света поставила ей тарелку и положила тушёное мясо с картошкой.

– Повзрослел он с тобой. Хорошо на него влияешь. Зарабатывать начал. – отозвалась свекровь.

Тамара улыбнулась в ответ и неспеша приступила к еде.

– М-да. Он говорит, что я его талисман. Говорит, что раньше ему не везло ни в чем – ни в делах, ни в игре. А теперь во всём везёт. – похвалилась Тамара и протянула руку за куском хлеба, – Мясо не досолили, мама.

– С солью и дождевых червей съешь – вкуса не почувствуешь. – ответила недовольная то ли замечанием, то ли бахвальством Света. Впрочем, вполне спокойно, без грубости. Тамара промолчала. Ей не понравился ответ свекрови. Возможно, мать не хотела её задеть – задумалась девушка, но ответ неприятно резанул слух. Разговаривать дальше не захотелось. Тамара понимала, что находится в чужом доме и не могла почувствовать себя здесь раскованно. Она привыкла к свободе и самостоятельности, но сейчас чувствовала постоянное стеснение. «Нужно приучить себя. Сдержаться!», – произнесла девушка в уме и промолчала.

11

На краю больничной койки, рядом с Тёткой, сидела Анжела, самая младшая её племянница, ей было 28. Две другие племянницы, старшие сёстры Анжелы, Ира, 37-ми лет и 45-ти летняя Галя сидели на стульях рядом. Больничную палату переполнял мерзкий, пронзающий запах.

Этот запах был визитной карточкой российских больниц уже многие годы. Управление районом, а вместе с ним и лечебницей, периодически переходило то к ополчению, то его снова отбивали правительственные войска, но запах всегда оставался прежним. Он давал понять каждому оказавшемуся там: «Всё – одно! Мы все пациенты одной вонючей больницы!». Очнувшись, никто никогда не спрашивал: «Где я?» – только открыв глаза, он сразу это понимал. Старая цыганка не стала исключением.

Старшая, Галя, открыла окно, чтобы проветрить палату. Помещение было просторное, рассчитано на 12 человек, но пациентов лежало всего трое. Всё потому, что больница в настоящий период находилась на территории ополченцев и обслуживала небольшой подконтрольный им район. Зато с другой стороны административной границы, на территории Правительственных Войск, больница была гораздо меньше на бо́льшую территорию, оттого была всегда переполнена. Если бы случилось так, что Тётку отправили туда, то скорее всего спасти уже не успели бы. Но она попала вовремя и куда следовало, её откачали.

Полная бабка, лежавшая на койке в углу палаты, с каждым выдохом стонала. Казалось, что стон был просто звуковым сопровождением её дыхания. Возможно, она спала, потому что кроме этих выдыхаемых звуков больше не подавала признаков жизни, а возможно, была в бреду. Сёстры, изредка заглядывающие в палату, не обращали на неё никакого внимания.

Другая пациентка расположилась на койке у противоположной к Тётке стены. Это была солидная женщина. Полусидя она читала книгу, но украдкой, поверх очков, поглядывала на цыганок, которые вели себя в палате уверенно, будто у себя дома, при этом абсолютно не обращая внимания на неё. Где-то внутри, несмотря на то, что самой было абсолютно не до цыганок, ей вдруг захотелось показать, что человек она не простой, имеет серьёзную должность и находится при власти. Захотелось осадить женщин, чтобы они не чувствовали себя так уверенно в её присутствии. Но рационализм взрослого человека не позволил этому желанию реализоваться. Проще было о нём забыть, чем глупо выглядеть, без причины и не к месту рассказывая о себе. Она просто стёрла эти мысли из своей головы и попыталась отвлечься на чтение.

Тётка заворочалась, тяжело выдыхая.

– В себя приходит! – тонким голоском сообщила остальным сёстрам Анжела. Обе сестры подвинулись ближе к койке.

Старая цыганка с трудом раскрыла глаза и увидела перед собой всех трёх племянниц. Больничная вонь ещё до того, как сознание вернулось, сверлила из внешнего мира во внутренний, как ненавистный сосед с перфоратором.

– Что случилось? – спросила Тётка.

Молодые цыганки с озабоченными лицами запричитали: «Мы уж и не рассчитывали!», «Хорошо, что так ещё!», а у самих в глазах читалось любопытство.

– Что? – нетерпеливо переспросила Тётка.

Племянницы резко замолчали и переглянулись между собой:

– Померла ты! – откликнулась первой Ира.

– Сердце двадцать минут не билось! – словно вспомнив о своём старшинстве, поспешила ответить Галя. Но Анжела её оборвала:

– Ты что, дура что ли? Какие двадцать минут? После двадцати минут уже не откачаешь! Две минуты!

Галя мгновенно надулась, испытав неловкость, но, признав свою ошибку, быстро забыла эту дерзость младшей сестры:

– А две? – она усмехнулась исподлобья, – Ну, я что понимаю?.. Где две, там и двадцать.

– Да тише вы, сороки! – хрипло протянула Тётка. Племянницы замолчали, вспомнив о предмете своего любопытства. Более выдержанная Ира снова первой высказала то, о чём стеснялись спросить другие сёстры.

– А мы идём к тебе в больницу и думаем: вот очнёшься, что-нибудь сможешь рассказать?.. Видела ты чего? Как все говорят: туннель, свет в конце, умершие родственники?

– Кхэн (Кхэн цыг. разг. – да ну.)! – ответила Тётка, – Ерунда это всё.

– Как ерунда? – разочарованно переспросила Анжела.

Цыгане – народ парадоксов, искусно сочетающий несочетаемое. Они и очень верующие, и при этом очень суеверные. Поэтому и слухам о том, что после смерти человек должен пролететь через туннель на свет в его конце, а там встретиться со своими умершими родственниками, которые отведут его на суд Божий, они верят практически безоговорочно. Когда Тётка отмахнулась от того, что должно быть наверняка, это не просто разочаровало, а практически поразило всех троих.

– Да так! Ерунда! Нет там ничего – тьма одна и всё.

– Тьма и всё? – недоверчиво и разочарованно переспросила Галя.

– Да, тьма и всё. – пытаясь поставить точку в разговоре, Тётка отвернулась от племянниц к стене. Те недоверчиво завздыхали, мол, может, и не было никакой клинической смерти. Эти вздохи заставили старую цыганку подумать: «Но ведь это не всё! Сказать? Не поймут…». Вместе с последней фразой она уже снова переворачивалась к племянницам лицом. Те посмотрели с надеждой.

– Это не простая тьма… – задумчиво проговорила Тётка. Родственницы с нетерпением уставились на неё. «Вот было же всё-таки что-то! Видела что-то!» – тяжеленный подкатывающийся камень разочарования замер и не успел раздавить смысл жизни каждой из племянниц… – Да что вам, дурам, объяснять-то – всё равно не поймёте! – Старая цыганка, видя глаза женщин, жаждущие подтверждения мифов, мгновенно пожалела о том, что собралась высказать свои мысли, – Идите уже по домам! – буркнула она.

– Тётка, ну что, тебя уговаривать? А может, мы только и ждали того, что ты скажешь! А ты, как гаджюшка (Гаджюшка – от цыг. «гади» нецыганка.), заговорила. «Нет там ничего»… Это гадже ни в Бога, ни в чёрта не верят, а если ты переступила черту и в памяти твоей осталось что-то – расскажи. Ведь у всех у нас есть умершие родственники, которые нас однажды должны встретить! Объясни нам, дурам, а то, глядишь, и поймём! – с сарказмом бросила вызов Тётке Галя.

– Поймёте? – Тётка нехотя повернулась на спину и продолжила, – Я тебе говорю: всё, что там есть, это сплошная тьма. Но тьма эта – есть всё, она и есть Бог!

Галя ехидно усмехнулась. Ира недовольно отвернула лицо в сторону окна. Анжела потупила взгляд.

– Да что ты говоришь? Бог – это свет! Из библии-то не слышала такого? – издевательским тоном ответила Галя. её подсознание не собиралось ломать стереотипы, оттого что потом придётся сильно напрягать оставшуюся часть аппарата под названием мозг. Оно уже нашло более простое решение для создаваемого Тёткой внутреннего конфликта: старуха на самом деле ничего, кроме бреда, не запомнила или не успела за две минуты увидеть. Оттого и рассказать ей нечего.

– Свет? Бог – это всё! Ты окна закрой и в тёмной комнате зажги свечу. Чего больше: тьмы или света? Что главнее? Ты в небо ночью погляди, чего больше: света или тьмы? Тьма – это основа всего. Тьма – это Бог! Просто мы всё воспринимаем наизнанку, потому что видим, благодаря свету, но после смерти глаза нам не нужны – мы оказываемся во тьме и сливаемся с ней. Когда сольёмся, становимся Всем. Но это не сразу. Сорок наших дней мы ещё тут будем, пока не умрём окончательно.

– Подожди! Какие сорок дней? Ты в больнице второй день всего! Как ты это поняла тогда? – племянницы, переглядывались между собой, стремясь найти в её словах доказательства ереси и поднять насмех.

– Вот, дура ты. А ещё умной делаешься. Мозгов, как у курицы! Хочешь меня подловить, мол, бред какой-то? Там всё – это одно целое, на секунду там окажись – сразу поймёшь всё – на век вперёд! Туннель был… Да… Но это… Ну, чтобы как бы с телом разъединиться… А тело ещё живое сорок дней будет. Оно тебя держит, как груз на шее, со дна реки не даёт всплыть! Это сложно всё словами объяснить – это как бы понимаешь просто. Внутренне. Я до тьмы не дошла – я рядом с телом со своим так и стояла. Но! Понимала, что нужно Туда!

Все замолчали. Сёстры окончательно потеряли интерес к словам Тётки, для себя убедившись в том, что у неё с головой что-то не то. Они выдержали паузу и засобирались:

– Ладно, идти пора нам! Давай яблоки ешь, поправляйся. Не чуди больше. – с усмешкой добавила Галя. И все они вышли из палаты.

Тётка, мысленно ругая себя за то, что всё-таки попыталась рассказать о своих постсмертных ощущениях, повернулась к стене. Голос соседки по палате, той, что читала книгу, прервал тишину:

– А что разве к тебе мёртвые не приходили? – она чуть запнулась и добавила – Меня вот с собой звали…

Тётка обернулась, посмотрела на женщину. «Вот кому можно было сказать, а не моим каркушам».

– Были. Как в кино. Фильм ужасов устроили. – ответила она – Меня сначала через туннель выкинуло, и я рядом с телом оказалась. Так и стояла, пока меня врачи током били. Смотрела. Потом как будто что-то за спиной почувствовала. Оборачиваюсь – они все за моей спиной стоят: Саша – муж и сыновья (трое их у меня было). Я повернулась, думала, они меня забрать пришли, хотела к ним подойти, да моё тело, которое врачи током били, хвать меня за руку! Да так вцепилось, что мне и шага вперёд не сделать. И его не стащить – оно словно к столу приросло! Я гляжу на свою руку и понять не могу: то ли тело меня за руку держит, то ли я его! А эти и с места́ не дёрнулись! Я опять на них гляжу, и вдруг они словно начинают по очереди срываться и в моё тело влетать. Я от этого как будто слышу какой-то мерзкий крик. А они не прекращают: один, другой, третий… А те, кто на место возвращается, мне начинают рожи корчить, такие страшные, и звуки такие от них непонятные исходят: то ли музыка, то ли шум просто… – Тётка задумалась на секунду и продолжила: – А потом они ростом начали уменьшаться и сделались, как карлики. Стали бегать вокруг меня и руками махать, и звуки такие издавать… Знаешь, как будто дети кричат-разрываются. А потом моё тело, будто меня опять за руку дёрнуло. Я обернулась и увидела на лице у себя какую-то чёрную точку. Она будто расти начала. Я не поняла, сделала шаг приглядеться. Гляжу, а эта точка, как чёрная воронка. И растёт очень быстро. Я подумала тогда: «Ну всё, капец!» – Врачи зря стараются. А воронка быстро стала огромной, поглотила моё тело, а оно, как меня держало за руку, так и затянуло тоже. Я провалилась в темноту. А там время будто исчезло. Ну и я уже тут очнулась…

Они обе замолчали на минуту, переваривая сказанное Тёткой, а потом соседка спросила:

– Слушай, а как твоя семья погибла? В автокатастрофе что ли?

– Да… В катастрофе, – нехотя ответила Тётка, – Только не в авто-, а в катастрофе ХХІ века. Наркотики всему виной.

– А сыновья молодые были? Не семейные?

– Ну, почему не семейные? Семейные!

– Так у тебя внуки есть?

– Есть… – старая цыганка скривила лицо, – да не про мою честь!

– Как так?

– Не общаемся с ними.

– Как так? – возмущённо начала соседка – Да разве так можно? Это же единственное, что их с тобой связывает! Они же в детях своих живут теперь!

– Ой, да отстань ты со своими нравоучениями! Ещё с тобой объясняться буду! – обрезала её Тётка и отвернулась окончательно к стенке.

12

Ваня, выпивший и довольный, вернулся домой поздно. Тамара ждала его и не ложилась спать. Она не нервничала из-за позднего прихода мужа и не ревновала его. Скорее её раздражало то, что придётся подняться посреди сна, если она всё-таки ляжет. Хотелось спать. Но она дождалась.