– Денис, только между нами, ладно? Я легче пера! Жена спрашивает деньги на хлеб, а я ей говорю: «Какие деньги? Они у меня все в деле! Дура!»

– А кто же за ресторан платить будет? У меня с собой только на кафешку было…

– Не боись! Это я жене так говорю. А за ужин я плачу и заказываю музыку.

– Какая музыка? Здесь не пляшут.

– Это я так, метафорично. – Шмырь достал из кармана небольшой перехваченный резинкой рулончик тысячных купюр, и показал Денису.

– Ничего себе! – восхитился Денис. – И при таких деньгах ты говоришь, что – легче пера?

– Какие это деньги, брат, это слёзы страны. Вот у тебя в банке – деньги.

– В банке не в кармане! Мало ли где что лежит!

– Слушай сюда, брат! Мне нужны деньги, и большие! И ты мне их дашь!

– Не расплескай! Держи карман шире!

– До чего же ты непонятливый! Оформи на мою фирму «Социальная Инициатива» кредит – и мы с деньгами!

– Какой вопрос? Приходи, оформляй под залог бизнеса.

– Под залог моего бизнеса я получу каких-то пару-тройку мультов.

– Мультов – это что?

– Лямы. Единица с шестью нулями. Лимоны. Мне их надо – много!

– Много – это сколько?

– Ну, хотя бы сотни полторы!

Пока усидели мексиканскую водку, пока добавили нашу русскую, пока загрунтовали пивом с донскими, специально откормленными для такого случая, раками (– На, ешь – лобстеры!), Шмырь убедил Дениса подписать в своей конторе требуемые банком бумаги на кредит для строительства социального жилья, столь необходимого городу и стране.

Хлопнули по рукам. Хлопнули по «отходной». Зажевали донским «лобстером». И попытались встать.

– Пойдём, чего ты? – Шмырь приподнял со стула порядком захмелевшего Дениса и нахлобучил ему на голову синюю выгоревшую за лето джинсовую бейсболку. – Пойдём ко мне домой! Я тебя с женой познакомлю. У меня жена… – Потом, чего-то вспомнив, махнул рукой. – Баба! В горящую избу войдёт, коня на скаку остановит и дальше поскачет. Во, какая баба! – Да ты её знаешь! Пойдём! Посидим по-семейному!

По всему было видно, что молодой предприниматель, становой хребет России, враз ставшей страной третьего мира, Николай Константинович Шмырёв тоже не забыл, откуда он родом. Алкоголь стёр с его лица все признаки респектабельности «нового русского», превратив в нормального, хорошо выпившего простого русского мужика. Недаром до сих пор жива мудрая поговорка: «Выпил – и ты свободен!».

Они шли по тёмной пустынной улице города, обнявшись, как родные братья.

В такое позднее время транспорта не дождёшься, и друзья, согласно выдохнув: «Пошли!», отправились пешком на другой конец города, где жил Николай.

По улице вслед им, таким молодым и счастливым, ветер, загребая щедрой пятерней жёлтые рублёвки опавших листьев, бросал, не считая: «На, бери!»

Сентябрь. Время зябких ночей и хмурых рассветов. Осень. Сверху стало моросить той промозглой сыростью, от которой вроде и не мокнешь, но и не согреешься. Одним словом – мзга.

Николай Константинович, ну, Коля Шмырь, идёт уверено, не шатнётся, словно и не пил вовсе, а Денис оказался послабее, всё о прошлом тужит. Наташку вспоминает. Как бы сам себе пытается что-то спеть, а получается всё одно и то же: «Спи, Наташка, я не понимаю, отчего в тебе такая власть?..»

– Да не тяни ты! Не на паперти стоишь! Наташка, Наташка! Баба, она и есть баба! – приостановился на мгновение Шмырь. – Чего ты?

– Я? Ничего! Птичку жалко!

– Какая она птичка? Пила двурушная! Пошли, сам увидишь!

– Не, к тебе не пойду. Сам говоришь – пила! В таком виде – только ко мне!

Денис потянул школьного приятеля к себе на квартиру, которую снимал за небольшие деньги у одной знакомой женщины без возраста. Женщину звали тётя Клава. Она на время отъехала к дочери, до той поры, пока дочь родит, а там видно будет. «Какие они нынче, молодые? Всё пляски да веселье; каждый день, как праздник престольный. Поеду, никак… Разберусь!»

Вот и разбирается с молодыми тётка Клава. Уже четвёртый год, как разбирается. Наверное, зять не очень допекает, а дочь без материнских рук, да ещё с дитём, куда? Так и живёт Денис в квартире сам-один. Когда девку приведёт, а когда и с товарищем погуляют. Главное, живи и соседей не доставай холостяцким бедламом да музыкой той, где в каждой ноте – кузница с паровым молотом. Деньги за квартиру Денис в своём банке исправно вносит каждый месяц на личный счёт тёти Клавы. Так что в этом вопросе у них с хозяйкой полный порядок.

– Шмырь, пойдём ко мне! – отирая пятерней лицо то ли от мороси, то ли от нахлынувших воспоминаний, сказал Денис. – У меня там полный абзац! Холодильник пустой, но кофе обещаю. Пошли!

Пришли. Постояли возле двери. Ключи у Дениса в рабочем столе остались. Во – дела!

– Я тебе говорил? Говорил! Пойдём ко мне чай пить!

– Какой чай, Шмырь? Оглянись! Ночь давно…

Вышли на улицу. Николай достал из кармана телефон. Сотовый. В то время «мобильники» были большой редкостью. Попиликал на кнопках, и вот уже через пару минут возле друзей одиноким изумрудом загорелся волчий глаз ласково урчащего такси.

– Грузись – и мы дома!

Шмырёв жил на глухой окраине, отгороженной от чадящего города серебристым осинником и топольками, где в последнее время, как по щучьему велению, за высокими оградами вырастали, пугая главного архитектора эклектикой, дома, претендующие на дворцы. Это место жители прозвали «долиной нищих», намекая на несусветное богатство неожиданных нуворишей.

– И ты – туда же! – тяжело вылезая из машины, с хмельной укоризной проворчал Денис.

Машина остановилась возле высокой стены из красного кирпича. В галогенном свете фар забор выглядел настолько внушительно, что можно было подумать, за ним – кремль вместе с Думой и президентом.

Шмырь нажал на какой-то потайной кирпич. Без единого звука распахнулась калитка, и ночные гости нырнули туда, как прошли сквозь стену. Калитка вновь бесшумно закрылась. Лязгнула цепь, и огромный пёс с большой бычьей головой положил передние лапы на плечи хозяину и лизнул его в лицо, на Дениса же не обратил никакого внимания.

– Ладно, ладно, не лижись, ты ведь не баба! Место! – коротко обронил Шмырь и пёс тут же нырнул в будку.

Как ни странно, дверь в дом была не заперта, и они крадучись пробрались на кухню, которая занимала чуть ли не весь первый этаж.

– Да тут у тебя хоть в футбол играй! Вот что значит капиталист! И не надо, а положено…

– Я хотел бассейн здесь устроить, да Наташка – против. Она сырость не любит. Говорит, насморк у неё от сырости.

При слове «Наташка» Денис весь подобрался и нехорошо посмотрел на товарища.

– Ты чего? Она сама от тебя ушла! Я тут при чём?

– Ладно, проехали! Угощай чем-нибудь!

Шмырь достал маленькую пузатенькую бутылочку. Денис отрицательно покачал головой:

– Кофе!

– Как прикажешь!

Шмырь повертел в руках блестящую гранёную штуковину, развинтил её, в одну половинку насыпал кофе, и снова завинтил.

– Что это у тебя?

– Кофеварка. Только для друзей. Последняя модель. В ней кофе все члены на дыбы поставит. Виагра, а не кофе.

Через пару минут на плите блестящая штуковина стала потихоньку посапывать, покрякивать, запахло ароматом, от которого сразу захотелось кофе – и только кофе!

Шмырь разлил по крохотным чашечкам желтовато-коричневую пену:

– Щас увидишь!

Действительно, после нескольких глотков обжигающей пены, в голове вся муть осела, как гуща кофейная, и Денису стало почему-то неуютно в этих стенах, где рядом в лебяжьем закоулке спит, свернувшись калачиком, его бывшая Наташка. Подлая и красивая. Может, оттого и подлая.

Всё получилось внезапно, как внезапно происходят большинство определяющих жизнь, событий.

Денис уехал учиться в Плехановский институт, «Плешку», как её называли студенты. Это было самое фундаментальное учебное заведение, где готовили экономистов высшего класса. Учился Денис легко. Но Москва – это так далеко от Воронежа, где в учительском институте постигала высшую педагогику Коростелёва Наташа, его самая первая юная любовь, которая ещё не знает, что она первая. В такие годы любовь бывает только последней, только до самого конца. Так думалось обоим. И Денис был в этом уверен так же, как знал, что после ночи всегда приходит утро. Но он забыл одно обстоятельство: природа. Как поётся в песне: «А девочка женщиной будет…». К тому же Коля Шмырёв, которому их одноклассница в школе была недосягаема, готовился в городе на партийного пророка. А Шмырь всегда добивался желаемого. Сначала неожиданные мимолётные встречи. Шутки и воспоминания. Потом курсовые работы студентки почему-то стали крайне необходимы слушателю совпартшколы Николаю Шмырёву. Потом всякие вкусные штучки и зависть подруг. Потом… Ну, а что было потом, кто ж его знает? Вот и получил Денис неожиданное приглашение на свадьбу. Сорвался. Приехал на разборку, а там уже всё разобрано. По ночам кусал пальцы, а днём рьяно постигал марксистскую экономику, на время отвлекаясь от своих проблем.

Ах, детство, детство!..

Девочка ты моя неповторимая!.. Школьница-ученица! Бабочка белокрылая! Смеялась так, как потом не умел никто. Фартучек кружевной, платьице каштановые, косы ручейками по плечам, лёгкий завиток над бровью, а бровь, как колосок ячменный. Вскинет бровь, засмеётся – сердце остановится… Эх, что было – быльём поросло! Вот, вспомнилось и взгрустнулось…

…Во всём виновата их классная руководительница, добрейшая и мудрая Вера Ивановна, учительница истории. Это она, направляя класс на послушание, впервые в сельской школе рассадила попарно мальчиков и девочек за одной партой. Вначале было весело и шумно, но потом всё стихло, как стихает, умаявшись, гроза над полем. Тихо, и ни одна травинка не шелохнётся.

Только потом такой скандальный почин потихоньку перебрался и в другие школы, где получил всеобщее одобрение начальства. Новый подход к старым проблемам. Нравственное и сексуальное воспитание налицо. Запретное – всегда рядом, а привычное не раздражает. Тогда интернет только предощущался, и случаи беременности несовершеннолетних были крайне редки. А об изнасиловании и речи не велось.

Так каждому досталась своя половина. Класс стал задумчивее, торжественнее и, кажется, даже поскучнел от этой торжественности.

Один Коля Шмырёв оставался весел и неунываем. Ему не досталось никого. В классе случилось нечётное число учеников, и кому-то пришлось быть одному. К Шмырёву ни одна девочка не соглашалась садиться, но, несмотря на это, он держался в гордом одиночестве. Зато был пересажен на первую парту и всегда оказывался у преподавателя под рукой, что отразилось на его успеваемости.

Вот тогда-то ученику восьмого класса Денису Тагенцеву в пару пришлась Наташа Коростелёва, девочка незаметная, вначале не привлекавшая никакого внимания Дениса. Потом он с удивлением стал замечать в ней ту особенность, которая делает каждого человека незаменимым: и лицо особенной формы, и стать – не такая, как у остальных, а высокая. Не в том смысле, что Наташа высокого роста, а наоборот, что-то крылатое, неуловимое, небесное сквозило в каждой чёрточке её фигуры, ещё детской, ещё подвижной и гибкой, как лозинка на ветру.

Шмырь всё приставал к Денису:

– Ну, как? – весело, но с ноткой зависти спрашивал он.

– Что, как? – не понимал Денис.

– Ну, это – ножки…

– Что ножки? – до Дениса пока не доходило понятие – «ножки».

– Небось, встаёт? – гыкал Шмырь

– Встаёт один вопрос к тебе: когда ты, скотина, отвяжешься?

Но тот не обижался. Даже громоздился в лучшие друзья: всё спрашивал – что, да как? Подозрительный стал какой-то. На переменах всегда старался быть рядом, прикидывался своим в доску, ссужал деньгами и сигаретами. Норовил быть необходимым. Вроде брата сделался. С глаз не спускал, пока Денис не уехал в Москву. Школа – что? – движение к цели. А цель – всё!