«Когда мой облик пред тобою блещет
И свет любви не по-земному льет,
Так, что твой взор, не выдержав, трепещет, 3
Не удивляйся; это лишь растет
Могущественность зренья и, вскрывая,
Во вскрытом благе движется вперед. 6
Уже я вижу ясно, как, сияя
В уме твоем зажегся вечный свет,
Который любят, на него взирая. 9
И если вас влечет другой предмет
То он всего лишь – восприятий ложно
Того же света отраженный след. 12
Ты хочешь знать, чем равноценным можно
Обещанные заменить дела,
Чтобы душа почила бестревожно». 15
Поэт вкладывает в уста любимой песнь торжествующей любви. Блещет и льёт свет любви её облик не по-земному, так, что его взор не выдерживает. В уме зажигается вечный свет, глядя на который его любят. Любой другой предмет любви – ложное восприятие отраженного вечного света. Так она отвечает на его вопрос: – «Можно ли другими делами заменить прерванный обет?» Точнее: – «можно ли ему, Данте, получить прощение Беатриче и вернуть обратно любовь, нарушив все обеты?»
Могущественность зрения, вооруженного телескопом, растёт и позволяет достичь вечных объектов, расположенных выше Луны.
Так Беатриче в эту песнь вошла
И продолжала слóва ход священный,
Чтоб речь ее непрерванной текла: 18
Она, начав отвечать на сформулированный ею самой безмолвный вопрос поэта, продолжает речь свою, не прерывая. Видно, что в сердце и душе её много невысказанного.
«Превысший дар создателя вселенной
Его щедроте больше всех сродни
И для него же самый драгоценный, – 21
Свобода воли, коей исконú
Разумные создания причастны,
Без исключенья все и лишь они. 24
Отсюда ты получишь вывод ясный
Что значит дать обет, – конечно, там,
Где Бог согласен, если мы согласны. 27
Бог обязаться дозволяет нам
И этот клад, такой, как я сказала,
Себя ему приносит в жертву сам. 30
Где ценность, что его бы заменяла?
А в отданном ты больше не волён,
И жертвовать чужое – не пристало. 33
Ты в основном отныне утверждён
Но так как церковь знает разрешенья,
С чем как бы спорит сказанный закон, 36
Не покидай стола без замедленья
Кусок, который съел ты, был тугим
И требует подмоги для сваренья. 39
Не забываем, что влюбленные находятся на Луне. Её длинная речь, уместная под Луной, где всё тленно, потоком примеров объясняет разницу между свободной волей, договором и обетом, жертвующим и жертвой. Свобода воли даётся Богом и почитается превысшим даром Создателя, поэтому, когда мы даём обет, мы даём его перед Господом и жертвуем Ему свою свободу воли. Пожертвовав её, мы в ней больше не вольны, так что заменить нам её нечем.
Это – основное утверждение, но Церковь знает разрешения этого закона, хотя сам закон с этим спорит. Прежде чем дать обет Господу, надо подумать, прежде чем нарушить данный тобою обет – подумать вдвое, чтобы не подавиться съеденным куском.
Открой же разум свой словам моим
И в нем замкни их; исчезает вскоре
То, что, услышав, мы не затвердим. 42
Две стороны мы видим при разборе
Подобных жертв: одну мы видим в том,
Чем жертвуют; другую – в договоре. 45
Последний обязателен во всём
Пока не выполнен, как изъяснялось
Уже и выше точным языком. 48
Открой свой разум и крепко запомни мои слова, говорит она – что не затвердишь, вскоре забываешь. Обет равнозначен договору, в котором есть две стороны: – одна – жертва, другая – договор, обязательный к исполнению. В договоре указаны точные условия и пределы исполнения.
Вот почему евреям полагалось, —
Ты помнишь, – жертвовать из своего,
Хоть жертва иногда и заменялась. 51
Зато второе, то есть существо
Бывает и таким, что есть пределы,
В которых можно изменить его. 54
Но бремя плеч своих и самый смелый
Менять не смеет и обязан несть,
Пока недвижны желтый ключ и белый. 57
По обету Господу, евреям полагается жертвовать исключительно из своего, например, когда Исаак приносит в жертву своего сына. Господь, видя, что обет Исааком соблюден, заменяет его сына на барашка.
Существо договора бывает и таким, что в нём заложены пределы его изменения. То, что давший обет, возлагает себе на плечи, он обязан нести, пока недвижны желтый ключ и белый – до самой смерти, пока не предстанешь перед Апостолом Петром – ключарем врат Рая.
Белый и желтый, серебряный и золотой ключи – символ папской власти, которые папа получает при короновании тиарой – два ключа от Рая, их Святой апостол Пётр получил от Господа – Бога-Сына Иисуса Христа. Договор необходимо исполнять до того, как предстанешь перед Господом, до тех пор, когда перед тобой апостол Пётр, достав два ключа, отомкнёт ворота Рая.
Вспомним сакраментальную фразу, произносимую при заключении брачного союза: – «Пока смерть не разлучит нас».
Да и обмен нелепым надо счесть
Когда предмет, имевшийся доселе,
Не входит в новый, как четыре в шесть. 60
А если ценность – всех других тяжеле
И всякой чаши книзу тянет край,
Ее ничем не возместить на деле. 63
Новый обет никогда не заменит старый, так как часть обета уже утрачена, чаша грехов перевешивает чашу добрых дел, и новый обет не равен старому, как четыре не равны шести.
Своим обетом, смертный, не играй!
Будь стоек, но не обещайся слепо,
Как первый дар принесший Иеффай; 66
Он не сказал: «Я поступил нелепо!»,
А согрешил, свершая. В тот же ряд
Вождь греков стал, безумный столь свирепо, 69
Что вместе с Ифигенией скорбят
Глупец и мудрый, все, кому случится
Услышать про чудовищный обряд. 72
По библейской легенде, Иеффай, судья израильский, обещает Богу: – «Если Тот пошлет ему победу над аммонитянами, принести в жертву первое, что выйдет из ворот его дома, навстречу ему». Навстречу Иеффаю первой выходит его единственная дочь, которую он и предаёт смерти по обету.
Точно так же, вождь греков Агамемнон, приносит в жертву свою дочь Ифигению, чтобы получить от богов попутный ветер для похода против Трои. Такие чудовищные обеты и обряды, кроме скорби, не вызывают никаких других чувств ни у мудреца, ни у глупца.
Интересно созвучие имён дочерей, принесенных в жертву: – Ифигения – Иеффаем рождённая, но это тема другой книги.
О христиане, полно торопиться
Лететь, как перья, всем ветрам вослед!
Не думайте любой водой омыться! 75
У вас есть Ветхий, Новый есть завет
И пастырь церкви вас всегда наставит;
Вот путь спасенья, и другого нет. 78
Христиане могут разобраться в вопросах обета, для этого им дан Ветхий и Новый Заветы, переполненные поучительными примерами. Да и пастырь Церкви всегда посоветует, как поступить в данном случае – вот истинный путь спасения, и другого нет.
А если вами злая алчность правит
Так вы же люди, а не скот тупой,
И вас меж вас еврей да не бесславит! 81
Не будьте, как ягненок молодой
Который, бросив мать, беды не чуя,
По простоте играет сам с собой!» 84
А если вами злая алчность правит, как жажда победы управляет Иеффаем и Агамемноном, то не обижайтесь на то, что вас бесславят евреи (’l Giudeo – Иудей). Не уподобляйтесь тупому скоту и не будьте, как молодой ягнёнок, бросивший матку, не стерегомый пастухами. Конец у него один – на зубах волков.
Приводим статью о поэте, которого Данте упоминает здесь. Это – его 100% современник и ровесник, которого также следует переместить в XVIII век. Может быть, это – одно из его отражений, сравните фамилии: Романов – Римский!
Иммануэль Римский (1265—1330 годы, якобы (строго по годам жизни Данте!)) — явление уникальное не только в еврейской, но и в мировой литературе: мало писателей, столь органично сочетавших в своем творчестве Запад и Восток. Когда говорят о межкультурных связях в позднем Средневековье, всегда упоминают его имя, и не напрасно: будучи плотью от плоти Израиля, Иммануэль является в то же время совершенно современным и светским человеком, для которого гуманистическая культура проторенессанса – естественная среда обитания. Творчество Иммануэля уходит корнями и в почву мавританской Испании, и в почву итальянскую, а выращивает он на этой почве розу саронскую – еврейскую поэзию.
Иммануэль получает как традиционно еврейское, так и европейское образование, владеет, кроме иврита и итальянского, арабским и латынью, возможно, знает и греческий язык.
Макамы Иммануэля отличает александрийское изящество и тематическая широта. Еще одна отличительная особенность: – многие из стихов в Махбарот – сонеты. Сонет – форма итальянская, изобретает ее сицилийский поэт Якопо да Лентини в первой половине XIII века, якобы, и сонет сразу становится популярнейшей формой. Во времена Иммануэля сонеты пишут такие поэты «сладостного нового стиля», как Гвидо Гвинцинелли, Гвидо Кавальканти, Чино да Пистойя и, конечно, великий Данте Алигьери. Иммануэль Римский первым вводит сонет в еврейскую поэзию и вообще станет первым, кто начинает писать сонеты не на итальянском языке; поэтому иврит, благодаря Иммануэлю Римскому, становится вторым языком, на котором существует сонет. Многие сонеты Иммануэля Римского написаны в «сладостном новом стиле», другие же довольно фривольны по содержанию.
Среди тем Махбарот – и красноречие, и эротика, и жалобы на злой рок, и бытовые истории о неверных женах или врачах-обманщиках, моралистические рассуждения и притчи о смерти, рассказы о мудрецах и глупцах, о чесноке и о поэзии, о ремеслах – чего там только нет! Многие сюжеты Махбарот заимствованы из фольклора или из сочинений других писателей. Так, например, сюжет стихотворения о рае и аде из шестнадцатой макамы заимствован из французской повести «Окассен и Николетта», а макама «Ад и Рай» написана, разумеется, по мотивам «Комедии» Данте.
Перу Иммануэля Римского принадлежат также четыре сонета и одна поэма на итальянском языке, которые входят в сравнительно небольшой корпус поэзии раннего итальянского Возрождения, дошедшей до нашего времени. Любопытно, что вообще довольно циничный, Иммануэль особенно циничен в итальянских стихах, в них «сладостный новый стиль» сочетается с грубоватостью замечательного поэта Чекко Анджольери, противника Данте и «сладостного нового стиля», о желчности и скверном характере которого рассказывает Боккаччо в «Декамероне».
Так, сонет Иммануэля Римского «Амор Аве-Марию не творит», как будто пародирует строку из «Божественной комедии» (Рай, XXXII):
И дух любви, низведший этот хор,
Воспев: «Ave Maria, gratia plena»,
Свои крыла над нею распростер.
(Пер. М. Л. Лозинского)
О проекте
О подписке