Ад был бесшумен и строго геометрически ограничен. Ни одним звуком не выдавала себя грандиозная пляска огней и дымов, ни один язык пламени, ни один клуб дыма не проникал за какие-то пределы, и, приглядевшись, Кондратьев обнаружил, что все обширное, уходящее далеко к горизонту пространство ада накрыто еле заметным прозрачным колпаком, края которого уходили в бетон – если это был бетон, – покрывавший дно котловины. Потом Кондратьев увидел, что колпак этот был двойным и даже, кажется, тройным, потому что время от времени в воздухе над котловиной мелькали плоские отблески, вероятно, отражения вспышек от внутренней поверхности верхнего колпака. Котловина была глубокая, ее крутые, ровные стены, облицованные гладким серым материалом, уходили на глубину по крайней мере сотни метров. «Крыша» необъятного колпака возвышалась над дном котловины не более чем метров на пятьдесят. Видимо, это и была Желтая Фабрика, о которой предупреждали надписи на указателях. Кондратьев сел на траву, сложил руки на коленях и стал смотреть в колпак.

Солнце зашло, по серым склонам котловины запрыгали разноцветные отсветы. Очень скоро Кондратьев заметил, что в бушующей адской кухне хаос царит не безраздельно. В дыму и огне то и дело возникали какие-то правильные четкие тени, то неподвижные, то стремительно двигающиеся. Разглядеть их как следует было очень трудно, но один раз дым вдруг рассеялся на несколько мгновений, и Кондратьев увидел довольно отчетливо сложную машину, похожую на паука-сенокосца. Машина подпрыгивала на месте, словно пыталась выдернуть ноги из вязкой огненной массы или месила своими длинными блестящими сочленениями эту кипящую массу. Затем что-то вспыхнуло под нею, и она опять заволоклась облаками оранжевого дыма.

Над головой Кондратьева с фырканьем прошел небольшой вертолет. Кондратьев поднял глаза и проводил его взглядом. Вертолет полетел над колпаком, затем вдруг вильнул в сторону и камнем рухнул вниз. Кондратьев ахнул и вскочил на ноги. Вертолет уже стоял на «крыше» колпака. Казалось, он просто неподвижно повис над языками пламени. Из вертолета вышел крошечный черный человечек, нагнулся, упираясь руками в колени, и стал смотреть в ад.

– Скажи, что я вернусь завтра утром! – крикнул кто-то за спиной Кондратьева.

Штурман обернулся. Невдалеке, утопая в пышных кустах сирени, стояли два аккуратных одноэтажных домика с большими освещенными окнами. Окна до половины были скрыты в кустарнике, и качающиеся под ветерком ветки выделялись на фоне ярких голубых прямоугольников тонкими ажурными силуэтами. Послышались чьи-то шаги. Затем шаги на секунду остановились, тот же голос крикнул:

– И попроси маму, чтобы она сообщила Борису!

– Хорошо! – откликнулся женский голос.

Окна в одном из домиков погасли. Из другого домика доносились звуки какой-то грустной мелодии. В траве стрекотали кузнечики, слышалось сонное чириканье птиц. Во всяком случае, на этой фабрике мне делать нечего, подумал Кондратьев.

Он встал и отправился назад. Несколько минут он путался в кустарниках, отыскивая дорогу, затем отыскал и зашагал между соснами. Дорога смутою белела под звездами. Еще через несколько минут Кондратьев увидел впереди голубоватый свет, газосветные лампы столба с указателем и почти бегом сошел к самодвижущейся дороге. Дорога была пуста.

Кондратьев, прыгая, как заяц, и вскрикивая: «Гоп! Гоп!», перебежал на полосу, движущуюся в направлении города. Ленты неярко светились под ногами, слева и справа уносились назад темные массы кустов и деревьев. Далеко впереди горело в небе голубоватое зарево – там был город. Кондратьев вдруг ощутил зверский голод.

Он сошел у веранды со столиками, той самой, возле которой стоял указатель: «Поворот к Желтой Фабрике – 1 км». На веранде было светло, шумно и вкусно пахло. Народу было так много, что Кондратьев даже удивился. Были заняты не только все столики – их было не меньше пятидесяти, и они стояли полукругом, – но и пространство внутри полукруга, где люди сидели и лежали на каких-то ярко раскрашенных круглых матрациках. Большая куча таких матрациков громоздилась в углу веранды. «Здесь, пожалуй, поужинаешь…» – уныло подумал Кондратьев, но все-таки поднялся по ступенькам и остановился на пороге. Праправнуки пили, ели, смеялись, разговаривали и даже пели.

Кондратьева сразу потянул за рукав какой-то голенастый праправнук с ближайшего столика.

– Садитесь, садитесь, товарищ, – сказал он поднимаясь.

– Спасибо, – пробормотал Кондратьев. – А как же вы?

– Ничего! Я уже поел, и вообще не беспокойтесь. Кондратьев, совершенно не зная, что сказать и как себя вести, с величайшей неловкостью уселся, положив руки на колени. Огромный темнолицый мужчина напротив, поедавший что-то очень аппетитное из глубокой тарелки, вскинул на него глаза и невнятно спросил:

– Ну, что там? Тянут?

– Что тянут? – спросил Кондратьев. Все за столиком глядели на него. Темнолицый, перекосив лицо, глотнул и сказал:

– Ведь вы из Аньюдина?

– Нет, – сказал Кондратьев. – Я с Желтой Фабрики. «Не ляпнуть бы чего-нибудь невпопад», – подумал он.

– Где это? – с любопытством спросила молодая женщина, сидевшая справа от Кондратьева.

– До поворота на Желтую Фабрику один километр, – пробормотал экс-штурман.

– А там – по холму и… к домикам…

– И над чем вы там работаете?

Кондратьеву захотелось встать и уйти.

– Видите ли… – начал он.

Но тут коренастый юноша, сидевший слева, радостно сказал:

– Я знаю, кто вы! Вы штурман Кондратьев с «Таймыра»!

– Ох, простите! – сказала женщина. – Я не узнала вас. Простите!

Темнолицый сейчас же поднял правую руку ладонью вверх и представился:

– Москвичев. Иоанн. Ныне – Иван. Женщина справа сказала:

– Завадская Елена Владимировна.

Коренастый юноша задвигал ногами под столом и сказал:

– Басевич. Метеоролог.

Маленькая беленькая девочка, затиснутая между метеорологом и Иоанном Москвичевым, весело пискнула:

– Оператор тяжелых систем Марина Черняк… Экс-штурман Кондратьев привстал и поклонился.

– Я вас тоже не сразу узнал, – объявил Москвичев. – Вы здорово поправились. А мы вот здесь сидим и ждем. Не хватает планетолетов, остается только сидеть и поедать сациви. Сегодня днем нам предложили двенадцать мест на продовольственном танкере – думали, что мы не согласимся. Мы сдуру начали бросать жребий, а в это время на танкер погрузилась группа из Воркуты. Главное – здоровенные ребята! На двенадцать мест еле втиснулось десять человек, а остальные пятеро остались здесь, – он неожиданно захохотал, – сидят и едят сациви!.. Кстати, а не съесть ли еще порцию? А вы уже ужинали?

– Нет, – сказал Кондратьев. Москвичев вылез из-за стола.

– Тогда я и вам сейчас принесу,

– Пожалуйста, – сказал Кондратьев благодарно. Иоанн Москвичев удалился, протискиваясь между столиками.

– Выпейте вина, – сказала Елена Владимировна, пододвигая Кондратьеву свой бокал.

– Спасибо, не пью, – механически сказал Кондратьев. Но тут он вспомнил, что он больше не звездолетчик и звездолетчиком никогда уже не будет. – Простите. С удовольствием.

Вино было ароматное, легкое, вкусное. Нектар, подумал Кондратьев. Боги пьют нектар. И едят сациви.

– Вы летите с нами? – пропищала оператор тяжелых систем.

– Не знаю, – сказал Кондратьев. – Может быть. А куда вы летите?

Праправнуки переглянулись.

– Мы добровольцы, – сказал Басевич. – Мы летим на Венеру. Надо превратить Венеру во вторую Землю.

Кондратьев резко выпрямился и поставил стакан.

– Венеру? – спросил он недоверчиво. Он-то хорошо помнил, что такое Венера. – А вы были когда-нибудь на, Венере?

– Мы не были, – сказала Елена Владимировна. – Был Москвичев, да это ведь неважно. Плохо, что не хватает планетолетов. Мы ждем уже три дня.

Кондратьев вспомнил, как он тридцать три дня крутился вокруг Венеры на планетолете первого класса, не решаясь высадиться.

– Да, – сказал он с горькой иронией, – это неприятно ждать так долго…

Затем он с ужасом посмотрел на беленького оператора тяжелых систем:

– Простите, вы тоже летите на Венеру?

– У меня индекс здоровья восемьдесят восемь, – немножко обиженно сказала оператор.

– Простите… Конечно… восемьдесят восемь… – пробормотал Кондратьев. «Радиоактивные пустыни, – подумал он. – Атомные вулканы. Черные бури…»

Вернулся Москвичев и грохнул на стол поднос, уставленный пиалами и тарелками. Среди тарелок торчала пузатая бутылка с длинным горлом.

– Вот, – сказал он. – Ешьте, товарищ Кондратьев. Вот, собственно, сациви, вот, если захотите, соус, Приправы… Десерт… Лед. Пейте вот это. «Яшма». Оно вам понравится… Пегов опять говорил с Аньюдином. Обещают планетолет завтра в шесть.

– Вчера нам тоже обещали планетолет «завтра в шесть», – сказал Басевич.

– Нет! Теперь уже наверняка! Возвращаются звездолетчики. Д-космолеты – это не продовольственные танкеры. Шестьсот человек за рейс, Земля – Венера за двадцать часов. Послезавтра в это время мы уже будем там.

– Ура, звездолетчики! – неожиданно заорал юноша и потянулся к Кондратьеву бокалом.

– Ура! Ура! – охотно откликнулось кафе, кто-то запел превосходным гулким басом: «Тяжелые громады звездолетов уносятся в Ничто…» Остальные слова разобрать было невозможно, все потонуло в невообразимом шуме, смехе, аплодисментах…

Кондратьев торопливо отхлебнул из бокала и снова уткнулся в тарелку.

Москвичев тоже ел сациви, одновременно вещая:

– С Д-космолетами мы уже через месяц будем иметь на Венере полмиллиона человек… Все оборудование и снаряжение… Нужны свои заводы. Хватит! Сто лет живем там как собаки – носа не высунешь без спецкостюма. Давно пора!..

– Совершенно незачем было там жить, – сказала вдруг Завадская.

– Как вы можете так говорить? – жалобно запищала оператор тяжелых систем. – Всегда вы так, Елена Владимировна… Вы ее не слушайте, – сказала она, обращаясь к Кондратьеву. – Она всегда так, а на самом деле вовсе этого не думает…

– Нет, думаю, – сказала Елена Владимировна. – И моя точка зрения известна Совету. Прекрасно можно было поставить там автоматические заводы и уйти оттуда.

– Уйти, – сказал Москвичев благодушно. – Еще чего… Нет уж, матушка Елена Владимировна, уйти…

Юноша сказал металлическим голосом:

– Куда ступила наша нога, оттуда мы не уйдем.

– Что мы, зря умирали там? – крикнула беленькая девочка.

– Зря, – сказала Елена Владимировна. – Надо жить, а не умирать.

– Подумаешь! – сказал юноша. – На Земле тоже умирают. Даже молодые! И, если нужно умереть для того, чтобы после нас жили, любой из нас пойдет без колебаний на-смерть. Так всегда было и всегда будет!

«Эк его!» – подумал Кондратьев одобрительно.

– Мы не позволим вам умирать, – сказала Елена Владимировна. – Уж пожалуйста, постарайтесь обойтись без этого.

– Ах, да не в этом дело, – сказала девочка. – Мы не об этом говорили. У вас, Елена Владимировна, так получалось, будто план «Венера» не нужен.

– Да, не нужен, – сказала просто Елена Владимировна.

– То есть как – не нужен? – угрожающе спросил Москвичев, отодвигая тарелку. – Нас там двадцать тысяч человек, мы даем Земле семнадцать процентов энергии, восемьдесят пять процентов редких металлов, а жить нам трудно. В оранжерею полежать на травке ходим по очереди. Голубого неба месяцами не видим.

– Так какого беса вы там торчите? – раздраженно сказал, обернувшись, широкоплечий человек, сидевший за соседним столиком. – Обошлись бы как-нибудь без ваших процентов…

– У тебя не спросили, – ответствовал Москвичев, не поворачивая головы.

Широкоплечий немедленно схватил свой стул и втиснулся между Кондратьевым и Еленой Владимировной.

– Не спросили? – сказал он. – А зря, Ваня, не спросили. – Он повернулся к Кондратьеву: – Я Зегерс, шахтер. Посудите сами, Сергей Иванович. Мы десять лет роем шахту к центру Земли. Нас тоже десять тысяч. Теперь всё бросают на Венеру. У нас отбирают производственные мощности и просят помочь. Где же справедливость?

– А вы бы отказались, – с сочувствием сказал штурман.

На лицах праправнуков изобразилось замешательство, и Кондратьев понял, что наконец что-то ляпнул. На него смотрели так, словно он посоветовал шахтеру обокрасть детский сад.

– То есть как это… отказаться? – сказал шахтер натянутым голосом.

– Простите, – пробормотал Кондратьев. – Я, кажется… В общем, не обращайте на меня внимания.

Все заулыбались. Шахтер, сообразив, видимо, что от экс-штурмана толку мало, апеллировал к Елене Владимировне.

– Ведь верно, Елена Владимировна? – сказал он.

– Вашу шахту я предлагала закрыть пять лет назад, – ледяным голосом сказала Елена Владимировна,

Москвичев злорадно захохотал.

– О врачи, врачи! – воскликнул он. – Понавыбирали мы вас в Совет на свою голову!

– Мы хотим работы! – сказала девушка. – Поймите! Большой, ответственной, чтобы вся Земля работала! Чтобы было весело и трудно! А как же иначе? Что мои тяжелые системы на Земле? Ну передвинуть домик с места на место, ну котлованчик для фабрики отрыть… Да разве я только это могу? Дайте мне построить ракетодром. – Она взмахнула сжатым кулачком. – Дайте построить город на болоте! И чтобы была буря! И подземные взрывы! И чтобы потом сказали: «Этот город строила Марина Черняк», понимаете?

– Ну… без бури и взрывов было бы лучше, – сказал Москвичев.

– Правильно, Маринка! – закричали за соседними столиками. – А то зажали нас на Земле, и развернуться негде…

За спиной Марины воздвигнулся худущий юноша с очень большим носом.

– Это все правильно, – сказал он рассудительным голосом. – Я сам подрывник и ужасно хочу больших взрывов. Но есть еще другая сторона. Самая главная, простите меня, Елена Владимировна. Двадцать тысяч человек работают на Венере в тяжелых условиях. Это очень хорошие люди. Я бы прямо сказал – лучшие люди. А мы, десять миллиардов землян, никак не соберемся им помочь! Это просто срам! Ну и что же, что они хотят работать на Венере? Это их право – работать на Венере! И раз они не хотят уходить оттуда, мы должны им помочь. И, простите, Елена Владимировна, поможем.

– Милый! – растроганно пробасил Иоанн Москвичев. – Милые вы мои десять миллиардов!..

Елена Владимировна бесконечно умными глазами поглядела на носатого юношу, улыбнулась и сказала:

– Да-да, в том-то все и дело.

«Ах, молодцы, молодцы! – весело подумал Кондратьев. – Все правы!»

– Елена Владимировна, – понизив голос, спросил он, – а вы-то сами почему летите на Венеру?

– На Венере пока еще очень мало хирургических кабинетов, – тоже вполголоса ответила Елена Владимировна. – А я хирург-эмбриомеханик. Я могу работать без кабинета, в любых условиях, даже по пояс в болоте…

Кондратьев огляделся. Шахтер перебрался поближе к Москвичезу, и сейчас Москвичев во взаимодействии с носатым юношей наступал на него, а он яростно отбивался. Коренастый Басевич шептался с оператором тяжелых систем. Елена Владимировна, прищурившись, задумчиво смотрела поверх голов. Кондратьев встал и потихоньку вышел на крыльцо. Ночь была безлунная и ясная. Над черной бесформенной громадой леса низко висела яркая белая Венера. Кондратьев долго смотрел на нее и думал: «Может быть, попытаться туда? Все равно кем – землекопом, каким-нибудь водителем или подрывником».

– Смотрите? – раздался из темноты голос. – Я вот тоже смотрю. Дождусь, когда она зайдет, и пойду спать. – Голос был спокойный и усталый… – Я, знаете, думаю и думаю. Насадить на Венере сады… Просверлить Луну огромным буравом. Была, знаете, такая юмореска у Чехова – прозорливец был старик. В конечном счете смысл нашего существования – тратить энергию… И, по возможности, знаете, так, чтобы и самому было интересно и другим полезно. А на Земле теперь стало трудно тратить энергию. У нас все есть, и мы слишком могучи. Останавливаться – не в природе человека. Противоречие, если угодно… Конечно, и сейчас есть много людей, которые работают с полной отдачей – исследователи, педагоги, врачи-профилактики, люди искусства… Агротехники, ассенизаторы… И их всегда будет много. Но вот как быть остальным? Если человеку хочется стать инженером, оператором, лечащим врачом… Конечно, кое-кто уходит в искусство, но ведь большинство ищут в искусстве не убежища, а вдохновения. Судите сами – чудесные молодые ребята… Им мало места! Им нужно взрывать, переделывать, строить… И не дом строить, а по крайней мере мир – сегодня Венера, завтра Марс, послезавтра еще что-нибудь… Молодцы Совет! Вот и начинается межпланетная экспансия Человечества – разрядка великих аккумуляторов… Вы согласны со мной, товарищ?

– С вами я тоже согласен, – сказал Кондратьев.

Скатерть-самобранка

Женя и Шейла работали. Женя сидел за столом и читал «Философию скорости» Гардуэя. Стол был завален книгами, лентами микрокниг, альбомами, подшивками старых газет. На полу, среди разбросанных футляров от микрокниг, стоял переносный пульт связи с Информарием. Женя читал быстро, ерзал от нетерпения и часто делал пометки в блокноте. Шейла сидела в глубоком кресле, положив ногу на ногу, и читала Женину рукопись. В комнате было светло и почти тихо, в экране стереовизора вспыхивали цветные тени, едва слышно звучали нежнейшие такты старинной южноамериканской мелодии.

– Изумительная книга, – сказал Женя. – Я не могу ее читать медленно. Как он это сделал?

– Гардуэй? – рассеянно отозвалась Шейла. – Да, Гардуэй – это великий мастер.

– Как он этого добился? Я не понимаю, в чем секрет.

– Не знаю, дружок, – сказала Шейла, не отрываясь от рукописи. – И никто не знает. И он сам не знает.

– Поразительное чувство ритма мысли и ритма слова. Кто он такой? – Женя заглянул в предисловие. – Профессор структуральной лингвистики. А! Тогда понятно.

– Ничего тебе не понятно, – сказала Шейла. – Я тоже структуральный лингвист.

Женя поглядел на нее и снова углубился в чтение. За открытым окном сгущались сумерки. В темных кустах мелькали искорки светляков. Сонно перекликались поздние птицы.

Шейла собрала листы.

– Чудесные люди! – громко сказала она. – Смелые люди.

– Правда? – радостно вскричал Женя, повернувшись к ней.

– Неужели вы все это перенесли? – Шейла смотрела на Женю широко раскрытыми глазами. – Все перенесли и остались людьми. Не умерли от страха. Не сошли с ума от одиночества. Честное слово, Женька, иногда мне кажется, что ты действительно старше меня на сто лет.