Если бы душевное состояние мое проявилось в телесных движениях, я бы трясся, как от сильного озноба. Но мне удавалось сдерживать себя.
Все они умирали тяжело, и не мне, их врачу, вещать на весь свет то, что мне о них рассказывали, и тем более в чем они в предсмертном бреду мне признавались. О мертвых, как известно, либо ничего… А почему, собственно?