Глава 5

– Ы-ы-ы-ы… – тянул на одной ноте председатель, потом вдруг внезапно заткнулся и растерянно произнёс. – Это не Таисия.

– Знамо дело, – подтвердил Митрич. – Таисия и при жизни-то красавица не была, а как померла, так и вовсе подурнела. Ну-ка, посчитай, сколько с весны-то прошло? Да и как бы покойница сюда пробралась? Ещё и с гробом? – дядь Вася почесал затылок.

– С-с-с-с… – засвистела возле меня Зинаида, которая от испуга ухватила меня за руку и теперь не отпускала.

– Чего ссыкаешь? Нормально говори, – буркнул Митрич.

– Степанида! – выкрикнула Зиночка.

– Чего Степанида? Думаешь, она приволокла гроб с покойницей? А что, Стёпка может, – задумчиво протянул Митрич. – Она по молодости ого-го, огонь-баба была… А со Таиской они завсегда в контрах были. Мужика по молодости не поделили, вот и лаялись на пустом месте, – пояснил знаток женской натуры.

Я молчал, не встревая в дискуссию, разглядывал бабку, лежащую в гробу, и что-то в ней казалось мне неправильным. Вот будет весело, если я оказался в какой-нибудь альтернативной реальности, и сейчас покойница восстанет из гроба, да как пойдёт всех кусать. Хотя нет. Это уже на апокалипсис с зомби похоже.

– Это из-за кого, из-за дядь Коли, что ли? – полюбопытствовала Зина, дослушав до конца рассуждения Митрича.

Я с удивлением покосился на девушку: интересно всё-таки устроен женский мозг, только что орала, вон, даже руку мою до сих пор не выпустила, а стоило услышать сплетню, сразу весь страх прошёл.

– Не, Стёпка за Кольку назло мне вышла! – горделиво приосанившись, заявил дядь Вася. – А Таисия…

– Да кому ты сдался, конь плешивый! – раздался сердитый незнакомый женский голос. – Я за Колю маво по любви вышла! А Таська твоя стерва была, стервой и померла!

– Ы-ы-ы-ы… – завыл Иван Лукич, выпучив глаза, тыча пальцем в сторону гроба.

– Лукич, ты чего глаза пучишь? Сердцем, что ли, плохо? Зинка, хватит орать, не видишь, председателю поплохело. Давай, качай его. Ещё помрёт, неровен час, куда нам без председателя тогда?

Я переводил ошалелый взгляд с бабки, восставшей из гроба на заикающегося Ивана Лукича, который побледнел до синевы и застыл памятником Ленину, вытянув руку вперёд. Только впереди у него оказалось не светлое будущее, а сухонькая старушонка с цветами, презрительно скривившая губы.

– Ты, Митрич, дураком был, дураком и помрёшь, – фыркнула бабулька.

– Говорю же, любила меня, – дядь Вась выкатил грудь гоголем. – Вона как ярится!

– Степанида Фёдоровна! – воскликнула Зиночка, и покрепче прижимаясь пышной грудью к моей руке.

– Какого чёрта, дуры ты старая?! – внезапно заорал председатель отмерев. – Ты зачем сюда гроб притащила? А?

– Дык примерить, – спакойненько так заявила бабка. – Слышь, сынок, подай-ка мне руку. Что-то вылезти не могу.

– Я? – уточнил я.

– Ты, ты. Митрич старый конь, а Лукич – председатель! – пояснила бабка.

Я аккуратно отцепил от себя Зиночкину ладошку, шагнул к гробу. Легко подхватил бойкую старушку подмышки, вытащил её из домовины и поставил на деревянный пол.

– Ох, ты ж, силён! – совсем по-девичьи хихикнула недавняя покойница. – Спасибо, милок. – Так, ты, стало быть, наш новый…

Договорить Степанида не успела, позади меня раздался глухой стук, я стремительно обернулся и увидел на полу председателя.

– Слабак, – чиркая спичкой о каблук сапога, констатировал Митрич.

– Да вы чего стоите? – рявкнула Степанида. – А ну, Михална, сердце глянь! Ох, ты ж, несчастье-то какое! – запричитала бабулька.

– Ой! – пискнула Зинаида и кинулась к посиневшему Ивану Лукичу.

Дрожащими пальцами девчонка принялась развязывать тугой узел галстука, короткие ногти цеплялись за ткань и срывались. Не раздумывая, я присел рядом, дёрнул, освобождая горло председателя.

– Спасибо! – Зиночкины пальцы прижались к вене на красной шее Звениконя. – Фух… Стучит!

– Стучит? – грозно переспросила Степанида.

– Стучит! – уверенней произнесла Зинаида. – Его надо положить куда-нибудь… Не на полу же… Нехорошо как-то…

Девушка растерянно окинула взглядом пустую комнату, а потом мы все как-то не сговариваясь, посмотрели на пустой гроб.

– Ну а что, хорошая домовина. Качественная. И подушечка красивая, – высказал всеобщее мнение Митрич. – Хватай за ноги, Ляксандрыч, а я за плечи.

– Нет, Митрич, давай ты за ноги, я-то помоложе буду, – не стал говорить и посильнее, чтобы не обидеть мужичка.

– Ишь ты… помоложе, – добродушно буркнул дядь Вася. – Посмотрю я, как ты с топором управишься, потом и поговорим. Раз, два, взяли, – скомандовал Митрич.

Мы подхватили обмякшее тело председателя и под руководящие реплики женщин перенесли и уложили Ивана Лукича в гроб.

– Фух, ну и здоровый же лось, – прихватив поясницу ладонью, прокряхтел Митрич. – Отъелся на жениных пирогах, на председательском месте. Ты чего, Степанида? Чего делаешь-то?

– А что? Хороший букетик, не на пол же его ложить.

Старушка недолго думая сложила председателю на груди руки крест-накрест, под них засунула цветы. Я потряс головой, пытаясь примирит себя с этим театром абсурда. Может, я всё-таки в реанимации, и вот это все – галлюцинации?

Я посмотрел на Степаниду, которая поправляла подвядшие листики, на Зиночку, которая колдовала над телом Ивана Лукича, щупала пульс, прикладывала своё ухо к сердцу. На Митрича, который с невозмутимым видом курил самокрутку. И… ущипнул себя за запястье.

– Чёрт! – вырвалось у меня, я поморщился.

– Что такое? – всполошилась Зиночка. – Вам плохо, Егор Александрович?

– Мне хорошо, – торопливо заверил я. – Как Иван Лукич?

– Пульс в норме, просто обморок, – ответила фельдшерица.

– И долго он так… лежать будет? – уточнил у девушки.

– Ну-у… – уклончиво протянула Зинаида. – По-разному бывает. Нашатырь надо, – решительно произнесла Зина. – Да где его тут взять?

Мы невольно оглядели пустые стены комнаты. Из мебели в помещении находился один цветочный горшок с землёй, но без цветка, выгоревшие занавески и табурет, сиротливо стоящий в углу. На него чья-то заботливая рука уложила постельное бельё. Видимо, для нового учителя, то есть для меня. Только на что новый жилец будет его стелить, никто от чего-то не подумал.

– Может, по морде его того-самого? – выдвинула предложение Степанида.

– Ты чего, Стёпка, – Митрич изумился до такой степени, что едва не выронил изо рта папироску. – Всё ж таки председатель! Не абы кто! Тут понимать надо! – для пущей важности дядь Вася задрал вверх указательный палец, пожелтевший от табака. – Не, тут с лекарской точки зрения надобно подходить. Медицина, что скажешь? – обратился к Зине.

– Да что тут говорить! – всплеснула руками Зинаида. – Нашатырь надо! Или скорую вызывать.

– Скорую вызывать резону нет, – скривился Митрич.

– Почему? – полюбопытствовал я.

– Да пока доедет, председатель окочурится, – доверительно пояснил мужичок.

– Дурак, ну, как есть дурак, – покачала головой бабка Степанида, аккуратно вытерла кончиком белого платка уголки губ, сурово сдвинула брови и приказала. – А ну-ка, Михална, хватит мямлить. Сынок, – обратилась ко мне. – Глянь-кось на кухне в ведёрке, вода стоит, али нет?

Два шага, и я уже в так называемой кухне. Оглядел нехитрые пожитки и обнаружил эмалированное ведро на печке. В нём действительно оказалась вода, и даже ковшик свисал с железного бока. Набрав немного, вернулся к честной компании.

– И зачем тебе вода? – проворчал Митрич. – Чай, не ведьма деревенская, заговоров не знаешь.

– Тьфу на тебя, дурак старый! У-у-у, так бы и дала в лоб!

Степанида закатила глаза, приняла из моих рук ковшик, набрала в рот воды. Щёки у старушки раздулись, я едва сдержался, чтобы не улыбнуться. До того боевая бабулька стала поводить на хомяка. Боевой такой худощавый хомяк.

Недолго думая, старушка подскочила к неподвижному председателю и фыркнула водой прямо ему в лицо.

– Степанида Фёдоровна! – ахнула фельдшерица.

– Ай, молодца! – задорно выкрикнул Митрич. – Ну, Степанида, ну огонь-баба!

– Тьфу на тебя, конь плешивый, – вернула комплимент бабулька.

– Пампушечка моя, дождик пошёл, бельё занести бы… – забормотал Иван Лукич, утёрся ладонью и попытался перевернуться на бок.

– Это он кого пампушечкой обозвал? – оживлённо воскликнула Степанида. – Люську свою, что ли?

– Так она ж вобла воблой, – поддержала Зиночка.

– Корма у неё что надо, да и спереди порядок, – хохотнул Митрич.

– Корма? Что корма? Помокли? Сгорели?

Иван Лукич подскочил в гробу, как подорванный. Попытался подняться, но у него не получилось. Председатель с размаху завалился на спину и замер, таращась в потолок.

– Что со мной, Люсенька? – простонал Звениконь голосом смертельно больного человека. – Что-то нехорошо мне, голова кружится и общее недомогание…

– Какая я тебе Люсенька? – передразнила Степанида. – Глаза разуй-то! Да и не дома ты!

– Степанида Фёдоровна? – слабо удивился Иван Лукич. – Вы как здесь? А я где? – заволновался председатель, приподнялся в гробу и тут сообразил, где он лежит.

Со щёк мужчины, только что пышущих деревенским здоровьем, опять стекли все краски.

– За что? – проблеял Звениконь.

– Хватит ныть! – рявкнула Степанида. – Пришёл в себя? Вылазь! Не для тебя гроб готовила. Ишь, разлёгся в грязной обуви! А мне стирай потом! Вона, и кружавчики помял, ирод. А ну, вылазь! Кому говорю!

Старушка смотрела на очнувшегося односельчанина, сурово поджав губы.

– Гроб? Какой гроб?

Председатель растерянно глянул на нас, потом опустил глаза вниз, обнаружил себя, сидящим в домовине, и букетик цветов, скатившийся ему в ноги. Подпрыгнул на месте, плюхнулся обратно, неудачно завалился на бок. Деревянный ящик перевернулся и под ругань Степаниды перевернулся.

Председателя накрыло кружевным покрывалом и домовиной. Я шагнул к мужику, подхватил гробовину за край, приподнял и поставил на пол. Тихо подвывая, то и дело поминая какую-то мать, Иван Лукич распластался на полу в позе большого неуклюжего жука, шевеля руками и ногами. Чуть погодя председатель поднялся на четвереньки, затем с моей помощью принял вертикальное положение.

– Ты какого чёрта, дура старая, в гроб залезла? – без перехода, моментально озверев, заорал Звениконь на Степаниду.

– Ты кого дурой старой назвал, Лукич? – взбеленился Митрич, подскакивая к председателю. – А ну, извинися перед женсчиной! – потрясая кулаком, завопил дядь Вася.

– А ну, цыц, петухи ощипанные! – командным голосом рявкнула бабулька божий одуванчик. – Раскукарекалися!

Да так рявкнула, что я не зааплодировал от восторга. Воплем примерно такой же мощи будил нас старший сержант Рыбалко, когда я служил в армии. Сколько лет прошло, а до сих пор помню, как вскакивал с койки, не продрав глаза, на чистом автомате. Просыпался уже на бегу, по дороге к умывальнику.

– Учётчица! – гордо приосанившись, крякнул Митрич, подкрутив несуществующий ус.

– Фёдоровна! – раненым зайцем заверещал Иван Лукич, тут же сменив тональность. – Ты с какого ляду в домовину полезла, а?

– Так примерить, – внезапно засмущалась старушка, вмиг растеряв весь боевой пыл.

– Чего? – в три голоса завопили председатель, фельдшерица и дядь Вася.

Я тихо давился смехом, наблюдая за бесплатным цирком из первого ряда, так сказать. Отошёл к окну, облокотился на стенку и не отсвечивал. Присесть на подоконник не рискнул, не дай бог, обвалится.

– Чего ты сделала? – в абсолютной тишине переспросил Иван Лукич.

– Примерить решила, – огрызнулась Степанида.

– Да с какого рожна, Степанида Фёдоровна? – устало вздохнула Зинаида.

Бабулька зыркнула на неё, недовольно поджала губы, но потом всё-таки поведала нам свою душещипательную историю.

– Иак, а что? – начала она. – Я у тебя на приёме надысь была?

– Была, – подтвердила фельдшерица.

– Вот! – бабка обвела нас взглядом победителя.

– И что? – встрял Митрич.

– А то, старый пень! Михална мне сердце-то послушала, и говорил: хикардия у меня. Вот! – Степанида гордо выпрямилась. – Так и помереть, говорит, недолго. Нервничать нельзя, отдыхать больше, – перечисляла старушка, старательно загибая пальцы. – А когда тут отдыхать? То уборка, то засолка, то огород! Помочь ить некому! У всех свои дела! Где тут матери дела поделать? – распалялась бабулька. – На работе суета, дома полно людей.

– Да тише ты, угомонись, – поморщился председатель.

Митрич стоял и восхищённо таращился на раскрасневшуюся Степаниду. На лице его застыла блаженная улыбка, дядь Вася явно вернулся мыслями в свою молодость. В ту саму пору, когда сцепились из-за него Стёпка и покойная Таисия.

– Степанида Фёдоровна, я ж вам капельки прописала, – встряла Зинаида. – Вы их пьёте?

– Пью, всё, как велено, утром и вечером, – кивнула бабушка.

– Да ты ещё нас переживёшь Стёпушка. Какие твои годы! – ухнул Митрич.

– Тебя так точно, конь плешивый, – хмыкнула подруга дней его суровых.

– Ну, хорошо, – повысив голос, снова заговорил Иван Лукич. – Решила ты, Степанида, гроб примерить. Тьфу ты, и ведь взрослая баба… женщина! А ума… – Звениконь махнул рукой и продолжил. – Домовину ты откуда взяла?

– Так я Рыжего попросила, он и притащил, – с готовностью объяснила старушка.

– Пьёт? – печально вздохнул Митрич.

– Пьёт, – кивнула баба Стёпа.

– Но почему сюда-то? У тебя что, своего дома нет? Тащи к себе и выставляй во дворе. Там и примеряй сколько влезет! – рявкнул председатель, не выдержав накала страстей.

– Да ты что, Лукич, белены объелся? Михална, он головой-то не сильно повредился, когда бухнулся? – возмутилась Степанида.

– Теперь-то что не так? – устало вздохнул Иван Лукич, вытащил из кармана огромный клетчатый платок и промокнул лоб.

– Всё! дома у меня что?

– Хозяйство, – первым откликнулся Митрич.

– Хозяйство имеется, верно, – фыркнула Степанида. – Дома у меня семья! Дочка с зятьком, да внуки на побывке. Ну и Коленька мой, куда ж ему деться.

В этот момент мне показалось, что бабулька едва сдержалась, чтобы не показать Митричу язык. Мол, проворонил своё счастье, теперь локти кусай. Дядь Вася печально вздохнул и полез за очередной цыгаркой. Надо бы выяснить у него, где такой знатный табачок берёт.

– И что? – прервал мои мысли председатель.

– А то, дурья твоя башка! – Степанида упёрла руки в бока и сверкала глазами. – Коленька мой увидит меня в гробу, опечалится. А то и с перепугу помрёт, родименький! Останусь без кормильца!

– Ну, дура баба, как есть дура! – плюнул председатель, махнул рукой и вышел из комнаты, не оглядываясь.

За ним побежала Зинаида.

– Иван Лукич, вы меня до дома-то подвезёте?

– Подвезу, чего уж… – пробурчал председатель уже на выходе.

– Чегой-то я дура? А? Ты сам подумай, Лукич! Дом-то пустой, нет тут никого. Вот я и того! А тут вы! Я ж не знала! А всё ты, конь плешивый!

Степанида зыркнула на опешившего Митрича и метнулась вслед за Зиной и Звениконем.

– А я-то с какого боку?

Дядь Вася отмер и пошёл следом за весёлой компанией. Через минуту я остался совершенно один в комнате с домовиной по центру.