Юлька зигзагами двигалась в сторону дома, пытаясь обходить лужи и сомнительные островки жидкой снежной каши, наступив на которые можно было запросто провалиться если уж не по колено, то по щиколотку точно. Еще выходя из трамвая, она поняла, что вряд ли попадет домой с сухими ногами. Когда двери скрипящего и стонущего каждым своим винтиком вагона наконец-то распахнулись, гостеприимно предлагая основательно помятым пассажирам выматываться, она в отчаянии вцепилась в поручни, предприняв нечеловеческие усилия по удержанию гомонящей толпы, желавшей во что бы то ни стало покинуть эту консервную банку и дорысить до теплых квартир. Прямо перед выходом поблескивала угрожающих размеров лужа, перепрыгнуть которую без хорошей спортивной подготовки было довольно затруднительно. Таковой подготовки у Юльки не имелось, равно как и сил удержать напиравших сограждан, поэтому она совершила отчаянный прыжок, надеясь на то, что напор толпы придаст ей необходимое ускорение и она успешно приземлится на сухой тротуар. Карлсон из худенькой Юльки вышел никудышный, поэтому приземление состоялось не совсем удачно. Его скорее можно было охарактеризовать как приводнение. Она с коротким уханьем шлепнула сапожками в самую середину лужи, обдав окружающих ледяными брызгами. Народ возмущенно забурлил, и несостоявшейся парашютистке пришлось спасаться бегством от праведного гнева «подмоченных» пострадавших. Похлюпывая водой, попавшей в обувь, она еще около часа бегала по магазинам в поисках продуктов, ощущая себя хозяйственной «хлопотушкой».

Юля была обязательной, исполнительной и пунктуальной, за что на работе ее любили и ценили. Внешностью ее бог не осчастливил: длинные темно-русые волосы, обычное лицо, приятное, но не более, стройная фигура без выдающихся деталей, даже с некоторой нехваткой в нужных местах. Она считала себя обычной серой мышкой, теряющейся в толпе, и комплексовала на фоне подруг, которые казались ей более достойными мужского внимания. Хотелось думать, что она просто недооценивает себя, но жизнь постоянно убеждала в обратном. Девчонки влюблялись, выходили замуж, бурно выясняли отношения с любимыми и разлюбленными, в общем, жили интересно и ярко, чего нельзя было сказать о Юльке. Она всегда внимательно выслушивала, пыталась помочь, но абсолютное отсутствие опыта обесценивало ее рекомендации. Ее теоретические познания подруги поднимали на смех и отвергали советы, вычитанные в книгах, приводя примеры из жизни. Девочки искренне желали добра самой Юльке. Диапазон вариантов изменения ее судьбы колебался от «пойди к магу и сними венец безбрачия» до «познакомься в театре». Осуществить эти наставления на практике не удавалось. Записаться на прием к потомственной колдунье можно было только за несколько месяцев, чему Юлька невероятно обрадовалась и с легким сердцем отказалась от этой затеи. Походы в театр принесли лишь разочарование: мало того, что постановки оставляли желать лучшего, так еще и соседями каждый раз оказывались разновозрастные особы женского пола или семейные пары. Знакомиться в транспорте или на улице она опасалась, да никто, собственно, и не изъявлял желания пообщаться. В молодежных компаниях, куда подруги усиленно зазывали непристроенную невесту, кавалеры ею не интересовались. Ночами она плакала от обиды и не понимала, почему жизнь столь несправедлива. Горестные всхлипы были услышаны, и судьба сделала реверанс в Юлькину сторону.

Уже полгода она жила с Костиком. Ради него Юлька готова была на любые подвиги. Она даже купила толстенную кулинарную книгу и регулярно баловала своего ненаглядного всяческой экзотикой. Она радовалась, что у ее любимого нет денег на рестораны, ей было так приятно готовить для него, а потом, красиво накрыв стол, уютно устраиваться с ним рядом и поедать собственноручно сделанные кулинарные шедевры, щелкая пультом телевизора и с восторгом слушая разглагольствования своего высокоинтеллектуального бойфренда. Правда, теперь ей приходилось подрабатывать по выходным, поскольку она кормила двоих, да и съемная квартира, несмотря на габариты скворечника, обходилась ей недешево. Костя был еще студентом, своих доходов не имел, жутко уставал на лекциях и не мог ей помочь, хотя очень убивался по этому поводу. Юльке было приятно чувствовать себя взрослой. У многих ее подруг дети уже ходили в школу, они часто обсуждали разные хозяйственные вопросы, а ей, жившей с родителями на всем готовом, приходилось стыдливо отмалчиваться. И вот теперь она была на уровне. Как все.

…Юлька ощутила невероятное облегчение, попав наконец в теплый подъезд, и на минутку припала озябшими руками к горячей батарее. Еле волоча неподъемные сумки, она заползла на свой этаж и долго примеривалась у дверей, как бы сунуть ключ в замок, не опуская пакет с продуктами на грязный пол. В результате ручки порвались, и буханка хлеба все-таки шмякнулась в грязь. Хорошо хоть теперь продают хлеб, завернутый в полиэтилен. Он не испачкался, но настроение почему-то испортилось. Ввалившись в коридор съемной однокомнатной хрущевки, Юлька хотела заметить Костику, что она замерзла, промокла, а он не встретил, не помог донести тяжести… В нос ударил запах чего-то вкусного, жареного.

«Ужин делает», – умилилась она, тут же забыв про усталость.

Захотелось подбежать, обнять сзади, прижаться и сказать, как она его любит, как ценит, какой он самый-самый… На этой романтической ноте Юлька влетела в крохотную кухоньку и, образно говоря, стукнулась рогами о косяк. Она застыла в дверях, ощущая дикую беспомощность, отчаяние, обиду и черт знает что еще. Было такое чувство, как будто ее со всей силы ударили чем-то тяжелым по затылку, не просто больно, а исподтишка.

Стол был накрыт праздничной скатертью, которую она долго с любовью выбирала на рынке, хлюпая сапогами по растаявшему снегу и то и дело возвращаясь то к одному, то к другому лотку. Эту прелесть она нашла, когда замерзла окончательно и уже видела свой нос, фиолетовый и распухший от мороза, как слива. За столом, накрытым этой самой скатертью, сидел Костик с неизвестной медноволосой девицей, кормившей его с ложечки чем-то зелено-майонезным. Девица даже не повернула головы, а Костик, не покраснев, не выказав никакого, абсолютно никакого замешательства, с досадой сказал:

– Чего ты трубку выключила, я дозвониться не смог: предупредить хотел – переночуй сегодня у родителей, у меня дела.

Это была откровенная наглость. Он даже не попытался соврать или дать Юльке возможность достойно выпутаться из этой ситуации! Слезы подступили к глазам, запекло в солнечном сплетении, и Юльку захлестнула безграничная ярость: захотелось немедленно прибить их обоих и пойти сдаться властям. Но это так же быстро прошло, как и накатило. Ноги стали ватными, голова закружилась. Где-то внутри рождалось чувство безграничной потери, но она еще не могла осознать ее глубину. Юлька летела с обрыва и не видела, что там внизу.

Только не рыдать… При них. Как деревянная, она повернулась на низких стоптанных каблучках и промаршировала к дверям. Спиной она чувствовала его взгляд и даже не ждала, что он побежит, как в мексиканских сериалах, рвя на себе волосы и причитая о погибшей любви. Она вообще ни о чем не думала, хотя мысли бились в голове, как рой диких пчел, они жужжали, сталкиваясь и перекрывая друг друга хаотичным гулом. Мысли были отдельно от нее. Она просто заставляла себя не сосредотачиваться на них, иначе… Можно просто сойти с ума.

К родителям она не поехала. Ей не хотелось объясняться с мамой, которой всегда не нравился Костя. Она сделала то, чего не делала никогда: приехала без звонка к Ане и сказала, что переночует у нее, едва Анька открыла дверь. Под обалделым взглядом хозяйки Юлька протопала к дивану в гостиной, легла на него и стянула на себя со спинки покрывало, закрывшись с головой. Анька, надо отдать ей должное, не стала выяснять, что это за номера откалывает подруга на ночь глядя, а просто выключила свет и прикрыла дверь. И тут, в темноте, под душным диванным покрывалом Юлька дала волю слезам. Она оплакивала свои несбывшиеся мечты, своего неродившегося ребенка, некупленную кроватку… Свою единственную, первую и последнюю в жизни любовь, которая осталась, как разбитое вдребезги блюдечко, в той хрущевской кухне. Когда первые эмоции улеглись, утекло и высохло вместе со слезами горе, стало полегче и даже подумалось, что он уже пожалел, ищет ее. Ну конечно! Он ее ищет, волнуется, он же любит. Какие у него глаза… Глаза не лгут, Костик ее любит… А медноволосая – это временное помутнение рассудка. Какая она бесчувственная, у него же экзамены, стресс, а она…. Юльке стало стыдно, и она на цыпочках прокралась к телефону. Сейчас она позвонит, все недоразумения выяснятся, и они снова будут вместе… Будут… Трубку никто не снимал.

Не туда попала, решила Юлька и набрала еще. Длинные гудки. Точно, он ищет ее. Ходит по улице, мерзнет… Слезы опять хлынули градом. Юлька еле дождалась семи утра и позвонила маме: «Костик не звонил?» Заспанная Галина Даниловна долго не могла понять, чего дочери от нее надо, наконец ее голос стал более вменяемым – нет, не звонил твой Костик, – и последовал вопрос, которого Юлька так боялась: «А что случилось?»

Юлька торопливо попрощалась, пробормотав нечто невнятное и пообещав позвонить с работы. Положив трубку, она медленно опустилась на пол и сухими глазами уставилась в стену. Рисунок на обоях она изучала до тех пор, пока в коридор не выползла встрепанная спросонья Анька со словами: «А не пора ли на работу?»

Больше она ничего не спросила, и Юлька была ей за это благодарна. Ответов она еще сама не знала. Но острая потребность все выяснить до конца не давала ей окончательно упасть духом: «Сегодня или никогда – до завтра в этом диком неведении я не проживу!»

В какой-то судорожной надежде она ухватилась за мелькнувшую мысль: «Он же будет звонить мне на работу. Костик знает, как к нему относится моя мама, он просто не мог ей позвонить. Наверное, он ждет у офиса, с цветами…» Юлькины мысли понеслись куда-то в розовую даль. Она сама себе не верила. Или верила? Единственное, что она знала теперь точно – что значит выражение «едет крыша». Юлькина крыша именно ехала, это надо было немедленно остановить. Любой ценой.

На работу она добиралась на такси. Хотелось приехать раньше всех, пока в приемной никого нет и можно будет спокойно поговорить. Она будет держаться независимо, делать вид, что ей все равно. Она угостит его кофе и с непроницаемым лицом будет слушать его сбивчивые объяснения. Пусть Костик помучается. Мысли опять понеслись паровозом, Юлька одернула себя и стала планировать, что и как она скажет. По всему получалось, что сыграть равнодушие не получится, потому что из нее просто лезли всякие упреки, как фарш из мясорубки. Безудержно хотелось, чтобы ему стало стыдно, чтобы он осознал, раскаялся, бросился в ноги, в конце концов…

У входа в офис было пусто. На посту охраны ее никто не спрашивал и ничего для нее не оставлял. Прямо в дубленке она плюхнулась на стул и растерянно застыла. Тщательно продуманный план разговора не пригодился. Он не приходил. С решимостью самоубийцы она схватила телефонную трубку и набрала номер Костика.

– Алле, – ответил хриплый и заспанный голос. Его голос.

– Костя… – И пауза, что говорить, она не знала. Он спал и даже не собирался каяться. Молчание затянулось.

– Слушай, если тебе нечего сказать, позвони потом, мы спим. – И отчетливый ленивый зевок…

– Мыыыыыыы?! – ахнула Юлька и отсоединилась.

Когда появился шеф, она так и продолжала сидеть одетая, в приемной даже не горел свет. Валерий Михайлович привык приходить по утрам в уже освещенное и обогретое помещение, поэтому довольно долго не мог нашарить выключатель. Когда свет наконец вспыхнул, он поднял голову, наткнулся взглядом на Юльку и вздрогнул.

– Юля? Вы что, ночевали здесь? – то ли он пытался шутить, то ли так растерялся.

– Здравствуйте, извините, сейчас сделаю кофе, – как робот, произнесла Юлька и пошла раздеваться.

Вешалка выскользнула у нее из рук и грохнула о дно шкафчика. Она резво подбежала к календарю и, шевеля губами, стала считать дни. Потом медленно вернулась, аккуратно повесила дубленку и опять застыла, глядя на большую круглую пуговицу.

«Так не бывает, – с отчаянием подумала она. – Бред какой-то. Нет. Только не это. Не хочу сейчас об этом думать, не могу…»

Уйти с головой в работу не получалось. Даже слегка погрузиться не выходило. Голова просто не работала, из рук все валилось. Шеф, которому она в очередной раз ответила невпопад, задумчиво смерил ее взглядом, открыл уже было рот, чтобы спросить что-то, но раздумал и ушел к себе.

«38 дней… Это похоже на диагноз». Но советоваться ни с кем не хотелось. «Надо ему позвонить и сказать, ведь это меняет все, – тупо соображала Юлька. И тут же отвечала сама себе: – А что это меняет – ни-че-го!»

День тянулся бесконечно долго. Внутренняя борьба, звонить – не звонить, переросла в неудержимое желание позвонить и все выяснить. Немедленно! Но в приемной постоянно толклись люди и не давали возможности решать личные вопросы. Наконец сотрудники угнездились в кабинетах, наступило затишье, и Юлька опять схватила телефонную трубку.

Костик бодро алекнул и тут же отчетливо досадливо вздохнул, услышав Юлькино «Привет, это я…». Она в этот момент судорожно решала: делать вид, что ничего не случилось? Но это же глупо… Или начать с места в карьер, тогда можно будет расставить все точки над «и». Победило второе.

– Ну и как это все понимать? Объясниться не желаешь? – максимально нейтральным голосом сказала Юлька. Руки бешено тряслись, и вообще весь организм основательно потряхивало, как при лихорадке.

Как выяснилось, объясниться Константин желал: «…Чтобы ты наконец поняла и перестала звонить». То, что последовало дальше, не могло присниться даже в самом кошмарном сне: Юлька узнала про себя столько всего, что сообщать Костику о задержке уже просто не имело смысла. То ли она выбрала неверную тактику, то ли это была судьба, толкавшая ее, как паровоз, по заранее проложенному пути, который скрывался за линией горизонта и вел в неизвестность.

Оказалось, что Юлька никогда не была нормальной женщиной, такой, какой должна была быть в понимании Кости: она не следила за модой, не была экстравагантной, не делала маникюр…

Она вдруг вспомнила, как на каких-то переговорах видела переводчицу с шикарными полированными ноготочками, после чего Юлька завалилась в ближайший салон красоты с единственной мыслью – сделать хоть раз в жизни вот такое же чудо на своих руках. Но, увидев цену, она вспомнила о том, что до зарплаты еще 11 дней, а денег осталось мало, занимать она принципиально не хотела, а Костя на свою стипендию купил компьютерные диски со стрелялками. Так что красота оказалась не по карману. В памяти всплыло лицо Катюхи и ее сердитый, выговаривающий голос: «Ты обалдела, как можно так себя унижать, мужик должен зарабатывать! Мужик! А не ты… Не, рехнулась девка – альфонса завела. Да кошелек у мужика – вторичный половой признак, усвой это, а то так и будешь этого дармоеда до старости кормить!»

– Ты же не зарабатывал, – понесло ее оправдываться, хотя она понимала, что сейчас это уже бесполезно и глупо, – на какие шиши за модой-то следить!

Обида и оскорбленная гордость набирали обороты:

– Ты жил за мой счет: за квартиру, за еду, за трубки, за шмотки твои – за все платила я. Мне же по выходным работать приходилось, чтобы нам на еду хватало, чтобы ты, гад, соки себе свежие давил по утрам….

Только бы не заплакать, не заплакать…

– Во-во, – отреагировал Константин. – Ты только про деньги и думаешь, в тебе же ни грамма женственности, духовности…

– Какой духовности? У тебя совесть есть – ты же не духовной пищей питался, ты жратвы требовал.

Это была уже кухонная разборка, глупая и некрасивая, но Юлька не могла остановиться. Злость, отчаяние, обида. Сколько времени потрачено на этого… Господи, ведь не девочка уже. Так хотела устроить судьбу, родить ребеночка. Ну не было у нее любви никогда, ну поверила, что вот оно – чувство. Просто ей очень хотелось поверить. Была ведь счастлива, недолго, но была. И вот такой финал.

Костю тоже несло. То ли он не понимал, что говорит, то ли спятил:

– Ты на белье свое посмотри: как у бабки деревенской. Как будто у тебя куча детей и тебе не про эротику, а про сенокос думать надо. Пионерка, тоже мне. Да и в постели ты – не фонтан, бывает и получше…

Это была уже та грань, за которую ему заходить не следовало. Может, он проговорился, может, специально решил ее позлить, но в любом случае сделал он это зря.

– Да пошел ты!.. – рявкнула Юлька. – А ну выматывайся из моей квартиры, чтобы к вечеру духу твоего там не было, пускай тебя твои «получше» теперь содержат! Альфонс!

– С каких щей «выматывайся», – спокойно парировал Костик. – Квартира не твоя, мы ее снимаем, ближайший месяц оплачен, так что не понимаю, что за наезды.

Она вдруг почувствовала, что он улыбается: самодовольно, с превосходством. «Слепая я, что ли, была, как я не видела, какой он на самом деле», – обалдело подумала Юлька. Злость душила ее, но сделать было ничего нельзя, он был абсолютно прав: она даже ни разу не видела хозяйку, у которой они снимали эти «полукомнатные» апартаменты. Просто давала Косте деньги, а он расплачивался.

Совсем некстати вспомнилось, что у нее там вещи, и как их теперь забирать – непонятно. И задержка!.. С этим-то что теперь делать? На нее накатила такая усталость, такая безысходность.

– Значит, ты окончательно решил… – Юлькин голос предательски засипел и сорвался. Эмоции захлестнули невезучую в личной жизни секретаршу, и она с такой силой хрястнула телефонной трубкой об аппарат, что тот должен был расколоться. Но не раскололся. Он стоял, матово поблескивая бежевыми боками, на красивом офисном столе, между компьютером и принтером, в приемной а-ля «европейский стандарт». По экрану монитора периодически пролетала на помеле бабка-ёжка, подаренная Юльке на прошлый Новый год компьютерщиком Андреем и принятая ею сначала за вирус. Обычный телефонный аппарат, кусок пластмассы, набитый электроникой, только что разрушил Юлькину жизнь.

«Ах ты гад, ах ты гад…» – эта единственная мысль, как заезженная пластинка, на огромной скорости прокручивалась в Юлькиной голове. Никаких других мыслей не было: ни конструктивных, ни просто других. Никаких.

Звонкая трель вырвала ее из состояния ступора, рука автоматически потянулась к аппарату. Поднося к уху трубку, внутри которой что-то с шуршанием перекатилось, Юлька вяло отметила про себя, что, вероятно, она все-таки что-то в этом чертовом телефоне сломала. По ушам ударило гуденье Василия Степановича, занудного дядьки лет шестидесяти, у которого были какие-то дела с шефом. Юлька не любила его солдафонский юмор и постоянные натужные попытки пофлиртовать с ней.

– Юляша, здравствуй, – забубнил Василий Степанович. Вот под этот его бубнеж Юлька и начала медленно приходить в себя. Вежливо улыбаясь раненой трубке, она кивала головой, как китайский болванчик, и повторяла «да-да, конечно», «обязательно» и прочую дежурную вежливую ерунду. Отсоединившись, она с ужасом поняла, что абсолютно не помнит, о чем только что говорила и что именно успела пообещать.