О том, как нелегко писать сценарии для сериалов, которые, что ни делай, все равно получаются дурацкими, глупыми и никчемными. О том, что от нее ничего не зависит: идея достается сюжетчикам, диалогистам, продюсерам, американским партнерам – и они все, будто нарочно, делают все, чтобы сделать фильм как можно тупее. Актрисы влюбляются в главных героев и забывают, что по сценарию их следует ненавидеть, американцам кажется, что они одни во всем мире умеют работать, продюсеры от жадности нанимают таких гримеров и костюмеров, что хоть святых выноси. И единственное, что ты получаешь после того, как сериал заканчивается, – ощущение полной бессмысленности своей работы и некоторое материальное благополучие – контракт с дьяволом.

– Но ты ведь можешь писать сценарии для кино, – посоветовал Богдан после того, как Варя, разбавляя жалобы всхлипываниями, выложила ему все свои сомнения.

– Не могу, – буркнула Варя.

– Почему?!

– Потому что я боюсь, – мрачно заявила Варя. – И я не знаю, куда его нести, сценарий этот. И вообще я не знаю, как его придумать. Я могу сочинять дурацкие сериалы, а чтобы настоящее кино…

– Ой, да ладно! – хохотнул Богдан. – Хочешь, познакомлю тебя с продюсером?

– Хочу, – согласилась Варя и оглушительно высморкалась. – Кстати, Богдан, а ты чем занимаешься?

– Строю, – ответил он.

– Что строишь?

– Дома, здания под офисы, загородные особняки… – Он пожал плечами. – Кучу всего.

– Ух ты! То есть ты богат и страшно влиятелен?

– Вроде того, – усмехнулся Богдан. – Куда поедем?

– Давай к тебе, – предложила Варя. – Я влюбилась в твою террасу.

– Значит, я тут ни при чем? – в шутку рассердился Богдан.

– Ни при чем, – подтвердила Варя.

* * *

Варя лежала в шезлонге на террасе и думала о том, что такие мгновения стоят десяти лет жизни. Вспомнив, что ей уже тридцать, Варя переосмыслила замечание насчет десяти лет и остановилась на годе. Потом года тоже стала жалко, и Варя решила, что это просто один из самых счастливых вечеров за последнее время. Богдан долго ругался по телефону, употребляя малопонятные слова и выражения, а потом уехал, сказав, что на стройке – катастрофа.

И Варя осталась одна. Минуты две она боролась с искушением залезть во все ящики и шкафы, но искушение повергло ее в нокаут, и Варя, с подозрением оглядев стены, на которых вроде бы не оказалось видеокамер, решительно пошла в спальню.

– Странно, – произнесла она вслух.

Нигде – ни в гардеробе, ни на письменном столе, ни в комоде, ни в секретере – не было ничего личного. Аккуратные, пахнущие жасмином стопки белья. Деловые бумаги. Ни клочка, ни письма, ни фотографии.

«Может, это потому, что он недавно переехал?» – подумала она, но засомневалась. По Вариным представлениям, новосел должен жить в окружении коробок с бессмысленным, но дорогим сердцу хламом. «Может, он педант?» – испугалась она.

Педантов Варя боялась до жути: они заставят ее складывать носки парами, помнить, куда она положила ключи от квартиры, выключать свет в ванной, класть на одно и то же место пульт от телика, уносить грязные чашки на кухню, а не прятать за монитором, они обязательно найдут под кроватью коробки от «Доширака» и использованные салфетки, а в холодильнике остатки борща, который Варя варила три месяца назад… В общем, превратят ее жизнь в ад.

Но так как очень уж сильно переживать было лень, Варя стянула с дивана плед, бросила его на шезлонг, смешала коктейль и устроилась так, чтобы смотреть на реку.

Зрелище было невероятное. Варя немедленно поняла, что деньги могут быть смыслом жизни – если на эти деньги ты покупаешь себе такой вид из окна.

Вся ее жизнь вдруг показалась Варе такой скромной, почти убогой, все достижения, приобретения и цели – ничтожными, мелкими, смешными. Сейчас ее окружала роскошь – настоящая роскошь, а не то, что Варя обычно называла роскошью – платье с распродажи из «Подиума», лампу из антикварного магазина – не шедевр, просто старая лампа, ужин в «Лалуне» – чтобы до отвала.

В этой квартире все было первоклассное: мраморная отделка, мебель из настоящего дерева, пледы из ламы, дорогое-дорогое постельное белье. Но главное, все было таким чистым, свежим, как будто новым, что от этого перехватывало дыхание.

Варя встала, прошлась по террасе, которая была, наверное, чуть меньше палубы «Титаника», заглянула на кухню и открыла двустворчатый холодильник.

«Что лежит в холодильнике миллионера?» – хихикнула она про себя.

В правом отделении были соки, воды и фрукты. Слева Варя обнаружила курицу с рисом, салат из креветок, белужью икру, зеленый суп, разные сыры, невероятное количество колбас и копченого мяса, молоко и йогурты.

Варя положила себе салат из креветок, сыр без плесени, буженину, налила стакан сока и вернулась на террасу. Сытую, укутанную в плед Варю разморило, и она, кое-как перебравшись в гостиную, заснула. «Пожить бы так хоть недельку…» – подумала она, проваливаясь в темноту.

* * *

Лиза любила музеи. В прохладных залах, где стояла старинная мебель, висели полотна старых мастеров и даже воздух казался особенным, ей было удивительно спокойно. Связь времен, уважение к традициям, вещи, которым люди словно отдали душу… Она блаженствовала.

И у Феди дома она ощущала то же самое – благоговение перед стариной, перед историей. Неловкость исчезла – осталось уважение к прекрасным вещам и к человеку, который все это бережно хранил и собирал.

Да! Она мечтала именно о таком мужчине! Не о каком-нибудь выскочке! Ей нужен был мужчина с корнями, с пониманием жизни.

Прабабушка Лизы была дворянкой. Хоть и не особенно богатой, но все-таки благородного происхождения. Прадед умер еще до революции, а прабабка предусмотрительно эмигрировала в Италию, где несколько лет жила с каким-то маркизом. Вместе они прогуляли его наследство, после чего маркиз женился на дочери газетного магната, а прабабушка познакомилась с известным русским художником-графиком и вернулась в Москву. Лизина бабушка была женой влиятельного чиновника из Госстроя, домохозяйкой и счастливой матерью, а мама Лизы, посредственная актриса, вышла замуж за режиссера и всю жизнь провела, разыгрывая домашнюю драму. У бабушки было трое братьев: один – ученый, теперь жил в Англии, второй стал главным редактором политического еженедельника, третий некогда считался одним из лучших кинооператоров «Мосфильма».

Двоюродная тетя Лизы жила в Англии, выйдя замуж за англичанина, двоюродный дядя стал банкиром, а вторая двоюродная тетка имела собственный торговый центр.

В этой большой, дружной, успешной семье Лиза, которая так и не поняла, что ей делать – удачно выйти замуж или взяться за карьеру, – была белой вороной, ее все любили, помогали и волновались о том, как сложится ее жизнь.

Лиза очень гордилась своей семьей, своими предками и раньше часто ходила на Остоженку – смотрела на трехэтажный дом, который некогда принадлежал ее прабабушке. Потом дом снесли, выстроили что-то большое и красивое, но Лиза знала, что она – одна из немногих, кто действительно может похвастаться своей семьей. И больше всего на свете ей хотелось, чтобы семья ее уважала, чтобы ею гордились.

– А где ты раньше жил? – поинтересовалась она, запивая любопытство прохладным белым вином.

– Здесь рядом, на Пречистенке, – лениво ответил Федя. – А до того в Испании, Мексике, Калифорнии и Бейруте.

– Что ты делал в Бейруте? – переспросила Лиза.

– Жил. И работал.

– О! – Лиза выразила недоумение и восхищение. – А это трудно – все время работать в разных местах?

– Я думаю, легко, если хорошо зарабатываешь, – хмыкнул Федя. – Вообще-то во Франции, в Нормандии, у меня основная резиденция. Я ее так чувствую – мой дом. Там спокойно, красиво, неподалеку живет разная богема. Там у меня есть Милен – экономка, две горничные, садовники, охрана.

– А ты сам русский?

– Я сам… не знаю кто. – Он усмехнулся. – Сейчас и не разберешь.

– Ну да… – кивнула Лиза.

– А ты бы хотела жить со мной в Нормандии? – спросил он, откинувшись на стуле.

– Странный вопрос, – мрачно констатировала Лиза. – Мы знакомы без году неделя.

– Ну чисто теоретически, – упрямствовал Федя, – ты бы хотела жить в Нормандии, среди яблоневых садов, в большом загородном доме…

Лиза задумалась.

– Не уверена, – медленно ответила она. – Все-таки город… Знаешь, хоть здесь и суета, и пыль, и грязь, и всякая морока… Я люблю город. Я бы согласилась жить, как ты. И знать, что где-то в Нормандии есть дом. Есть… приют.

– Здорово! – пылко воскликнул Федя. – Мы с тобой похожи. Очень трудно найти человека, который бы уважал кочевую жизнь. Пойдем в гостиную.

В гостиной они устроились перед камином, разожгли огонь, и Лиза погрузилась в истому.

– Ты довольна своей жизнью? – спросил Федя, глядя на пламя.

– Не совсем.

Это был сложный вопрос. С одной стороны, у нее были порядочные сбережения. И она всегда могла выйти за кого-нибудь замуж (в том, что по городу ходят десятки мужчин, желающих вступить с ней в официальные отношения, Лиза не сомневалась). В конце концов, она была известным фотографом.

Но во всем прослеживалась какая-то неустойчивость. Все браки распались – семью она так и не создала. И не была уверена, что готова создать. Ее фотографии покупали, некоторые ими восхищались, но осторожные журналы заказывали снимки только в крайнем случае. Журналы боялись рекламодателей, которым подавай гламур, а Лиза была капризной, не умела подстраиваться. При желании на те деньги, что она зарабатывала съемками, можно было бы прожить, но жить на эти деньги у Лизы не было никакого желания. Жить в одно время с Мадонной, Юлией Тимошенко и Скарлетт Йохансен и при этом быть полуфотографом, полусветской дамочкой, полуженой было как-то несерьезно. Лизе хотелось большего – все вокруг хотят большего. А как этого большего добиться, и вообще что такое это большее, Лиза не понимала.

Все это ей очень не хотелось никому рассказывать – она даже Варе ни разу не проговорилась, и только Маша однажды вытирала ей пьяные слезы и уверяла, что все получится.

Но Феде она почему-то все рассказала. Было в нем нечто, что давало надежду на то, что он поможет. Не делом, так словом. И Лиза сначала нехотя, а потом все с большим отчаянием выкладывала все свои страхи и сомнения.

«Если он скажет, что мне пора взрослеть, я его брошу прямо сейчас», – закончив исповедоваться, подумала Лиза.

– Я не хочу тебя ни в чем убеждать, – начал он, открыв новую бутылку французского вина. – Но мы думаем, что весь мир всегда будет относиться к нам, как папа с мамой. Для родителей мы – самые лучшие, что бы мы ни сделали. Но в жизни так не бывает. То есть бывает, но это надо заслужить. Чтобы тебя признали лучшим, нужно добиваться этого. Даже если ты Херб Ритц, тебе придется соглашаться с другими. Ты можешь оставаться собой, но зачастую тебе необходимо считаться с мнением рекламодателей или редактора журнала. Коллектив.

– Но я это ненавижу! – возмутилась Лиза. – Почему тогда я, а не кто-то еще, если все равно приходится подстраиваться?

– Ты сама ответила, – улыбнулся он. – Почему не кто-то еще? Потому что выбрали тебя. Тебя хотят. Надо этим пользоваться.

– Но я не могу общаться со всеми этими девицами, которые готовы повеситься, если у них трусы не из последней коллекции! – Лиза всплеснула руками.

– Рожай детей. Будь матерью. Подстраивайся под мужа.

– Н-да… Пони бегали по кругу, – пробормотала Лиза.

– Слушай, мои знакомые купили половину торгового центра. У них будет грандиозная реклама – по всему городу, во всех журналах. Хочешь, я тебя порекомендую?

– Да что ты? – ахнула Лиза.

– Да, но только там придется выслушивать их указания, – предупредил Федя. – Ты готова?

– Да. То есть нет. Или да. Не знаю, – растерялась Лиза.

– Слушай, попробуй, а? – предложил Федя. – Считай, что это игра.

– Шахматы? – улыбнулась Лиза.

– Бокс, – усмехнулся Федя.

Он встал с широкого кожаного дивана, подошел к ней, наклонился над креслом, оперся руками на подлокотники, и Лизу окатило горячей волной. Федор коснулся ее губ, и у нее по затылку побежали мурашки – она закрыла глаза, положила руки на его мускулистые плечи и подумала о том, что он лучший мужчина в мире. Первый раз у них был теплый, а не горячий, спокойный, а не страстный секс, и Лиза чувствовала такое доверие, такую нежность и такую глубину чувств, что ей хотелось разрыдаться от переполнявших ее эмоций, но она лишь крепче прижимала его к себе и чаще заглядывала в глаза, словно хотела найти в них ответ на свою, а может, на их общую жизнь.