Ступень первичного контакта. Триединая ступень наваждения: Волна, Маятник, Угол. Ступень входа. Ступень захвата. Ступень слома. Ступень инволюции.

Целых шесть. Всего лишь шесть.

Натягивая куртку и все еще дрожа от ни черта не освежающего душа из холодной воды, Джемма вышла из бани, чтобы обнаружить, что Блайт торчал где-то среди деревьев. Приглядевшись, она поняла, что он, кажется… Обрывал рябину?

– Эй! Алукард! Ты что, воруешь?

Блайт замер к ней полубоком, но стрельнул взглядом. Затем, возмутительно промолчав, вернулся к своему занятию: срывал ягоды с ветки у себя в руках. Джемма с топотом спустилась по ступеням и направилась к нему:

– Оглох?

– А, это вы мне, – вяло ответил Блайт, продолжая обдирать ветку. – Простите. Думал, вы обознались.

– Посмотрите на него. Тебе что, не нравятся клички? – Джемма взяла с его ладони оранжево-красную ягоду и закинула в рот. Тут же скривилась. Горькая. – Правда, они уже заканчиваются…

– Ну, у вас еще много вариантов, – пробормотал Блайт. – Лестат. Морбиус. Эрик Нортман. Дэймон Сальваторе.

– Дэймон Сальваторе? Серьезно?

– Сказал человек, назвавший меня Алукардом.

Что ж. Джемме нечем было это крыть.

Она обернулась на калитку – улица была пуста, – затем на дом. Отсюда он казался темным и покинутым, и снежная пелена вокруг только усугубляла его мрачный видок. Джемма задумчиво отряхнула промокшую от снега челку. Та начинала лезть в глаза, а значит, пора взяться за ножницы. Будет весьма паршиво, если наконец придет пора вытащить пушку и заняться делом, а челка попадет ей в глаз.

– Это было похоже на нормальный диалог, – тихо сказал позади нее Блайт.

– Знаю. Отвратительно. Чего ты выперся на улицу? – проворчала Джемма, не оборачиваясь. Она закинула в рот еще одну ягоду и раздавила ее зубами. – Ты тут пленник, а не в гостях.

Блайт же, вместо ответа на вопрос, какого черта он решил своровать бабкину рябину, неожиданно сказал:

– Вы постоянно сравниваете меня с вампирами, хотя я даже не пью кровь. Но вы…

Джемма обернулась на него. Он теребил ягоды в ладони, уткнувшись в них взглядом. Глаз видно не было. Что ж, в стрижке нуждалась не только Джемма. Она потянулась за очередной ягодой.

– Вы ни разу не пошутили так насчет мистера Доу.

Ее рука на секунду замерла над его ладонью. Громко цокнув, Джемма забрала у него всю ветку и тоже принялась обдирать рябину.

– Это Кэл тебе рассказал? – Молчание Блайта было весьма красноречивым. – Ну конечно. Кто же еще. Все восхитительнее и восхитительнее.

На деревню постепенно навалилась темнота. Ощущение было сюрреалистическим: Джемме казалось, что события этого утра – вот они поднимаются по холму, заходят в лес – произошли только что. А потом – щелк! – и вот она тут, с рябиной в руках, не знает, что делать с реальным Купером.

Очередная ягода наполнила рот горечью, в которой тем не менее угадывалась терпкая сладость. Джемма не могла вспомнить, приходилось ли ей когда-нибудь пробовать рябину, но в общем-то без разницы: ей не понравилось. Она предпочитала, чтобы у еды был один определенный вкус: или горькая, или сладкая. Не все вместе.

– Доу – неженка, – наконец сказала она. – Если я буду каждый раз ему напоминать, то он, идиот, подумает, что он в первую очередь кто-то другой, а не агент. А я работаю с агентом. И мне нужно, чтобы мою спину прикрывал агент, а не вампир.

Наверное, не стоило разоряться на объяснения. Это как с едой: нужно было придерживаться определенности. Вы или на одной стороне, или нет. А здесь… Получалось черт-те что. Горькая, блин, сладость.

– То есть вы не даете мне забыть?

Блайт поднял на нее глаза, глядя, как Джемма молча пережевывает ягоды. В целом вопрос был сформулирован верно, но с небольшой ошибкой, и, несмотря на то что можно было просто его поправить, Джемма решила соврать:

– Конечно. Мне не нужен здесь еще один с проблемами в памяти. – Она выкинула ветку. – Все, ланч окончен. Шагом марш в дом.

Эшли подошел ближе, видимо, чтобы встать с Сайласом лицом к лицу – зачем тебе это нужно, ну ей-богу, – и, оперевшись рукой на кухонную тумбу, предположил:

– Это может быть первичный контак…

– Не может это быть первичным контактом, – раздраженно перебил Сайлас, – не бывает при первичном контакте такого скопища симптомов!

– Не кричи, пожалуйста. У нас нет доказательств, – понизил голос Эшли, оглядываясь на дверь, – и это все косвенные симптомы. Я обдумал то, что ты сказал сегодня. Головные боли у нее могут быть от удара. Перепады настроения… Слушай, это Джемма. В один момент она с тобой флиртует, а в другой – выкидывает тебя из машины на полном ходу. А ее зацикленность на Купере, ну, это тоже объяснимо, ведь…

– Ты правда собрался игнорировать действительность? – разозлился Сайлас. – Я думал, хотя бы от тебя будет толк!

– Д… Сайлас, послушай! А если ты ошибаешься?

Оттого что Эшли решил, что назвать его по имени будет отличным рычагом для убеждения, раздражение в крови у Сайласа вскипело окончательно. Придурок понабрался у Махелоны? Только вот Махелона называет его Сайласом, потому что он гребаный дружелюбный социопат, а не из великих приятельских чувств. Сайлас терпеть не мог панибратство – и поэтому Махелона именно им и занимался. Ты-то что себе удумал, социальная бабочка?

Он ощутил, как за внешней стеной дома к крыльцу приближается знакомый раздражающий сгусток энергии: Роген возвращалась в дом.

– Тогда мы понятия не имеем, что с ней происходит, – мрачно ответил Сайлас. – Какой вариант тебе больше нравится, библиотекарь?

Судя по выражению лица, библиотекарю не нравился ни один. Сайласу, конечно, тоже. Роген была невыносимой занозой в заднице, но это не значило, что он желал ей смерти.

– Не говоря уже о гипотетической одержимости и Купера тоже. Люди не теряют память просто так. Та еще парочка…

Сайлас потер висок. Вообще-то, если гоэтик начинал видеть у всех окружающих признаки одержимости, в отделе это называли «синдромом переработки» и ультимативно отправляли в служебный отпуск – но это он озвучивать не стал.

С крыльца донесся топот. Эшли обернулся ко входу как раз в тот момент, когда открылась дверь на кухню.

– Эта старуха просто жесть какая стремная, – сказала Роген, прикрывая за собой дверь. «Да что ты, – подумал Сайлас, открывая древнюю банку с чайными листьями, – ну, с прозрением». – Наткнулась на нее в коридоре – чуть не поседела. Может, Кэл и прав. Такие стремные бабки по закону жанра должны быть сектантками. О чем шепчетесь?

– Перемываем тебе кости, – как ни в чем не бывало шутливо ответил Эшли. – Тут разве есть другие варианты?

Роген хмыкнула, проходясь по Сайласу взглядом. Тот отвернулся.

Неужели Эшли не видел? Пока все остальные засыпали на ходу, Роген была неестественно бодра для того, кто только что пережил обвал в шахте. А ведь утром еле поднялась с кровати. Может, симптомы и были косвенными, но игнорировать их? Нужно быть полным идиотом.

– Пойду растолкаю Кэла. Пройдемся вокруг деревни. Минут пятнадцать, не больше. Он хотел посмотреть, как они тут себя по ночам ведут.

– Не думаю, что дело в них, – Эшли со вздохом потер шею. Он все еще стоял рядом с Сайласом, только убрал руки, когда тот начал наливать кипяток в чашку. – Вы видели их лица? Они были изумлены и растеряны из-за обвала. Мы не в ремейке «Плетеного человека», как бы Кэл ни был уверен в обратном…

– Но в их лесу водится какая-то тварь, Норми. И, в отличие от остального здесь, она вполне реальна. Обход лишним не будет.

Норми. Сайлас скривился себе под нос. Вот поэтому он и не хотел, чтобы хоть кто-то из них называл его по имени: рано или поздно кто-нибудь додумается до «крошки Сая», чтобы его побесить.

Мысль о том, что, кроме Махелоны, его целую вечность никто не называл по имени, возникла и тут же исчезла, когда в коридоре раздалось:

– Бабушка! Ты уже спишь?

Чайник дернулся у Сайласа в руке. Дьявол! Так отвлекся, что пропустил появление в доме мальчишки? Черт-те что!

Послышались шаги, а затем приглушенный разговор. Быстрая речь на ирландском едва проникала в кухню, где все трое притихли. С ними не было Блайта, чтобы перевести, но общее настроение беседы было и так понятно: Брадан что-то лепетал, Мойра же говорила с яростью.

А потом глухо хлопнул звук пощечины, от которого Эшли рядом с ними вздрогнул.

Скрип двери, снова топот по ступеням. Ощущение присутствия Брадана быстро растворилось, оставив после себя слабый след. Мойра же еще немного постояла в столовой, но затем раздались и ее шаги – и хлопнула дверь ее комнаты.

Все трое переглянулись, но так и не заговорили. Эшли выглядел подавленным, Роген – заинтересованной. Сайлас понятия не имел, как выглядел он сам, и молча вернулся к своей чашке, вливая в кипяток настоявшийся чай из крохотного железного заварника. Сильно запахло травами – крапива, череда и мята, легко узнаваемые по форме листьев. Иногда в чае, который приносила Мойра, Сайлас различал змеиный корень. Интересный выбор – его часто использовали в защитных составах для оберегов, – но, видимо, или в такой глуши выбирать не приходилось, или Мойра от чего-то перестраховывалась.

– Ладно, – сказала Роген, когда удостоверилась, что бабка больше не покидала комнату. – Я за Кэлом. А вы двое, смотрите мне, – обвела она их пальцем, – только попробуйте подружиться. Я за вами слежу.

И вышла.

– Просто заноза в заднице, – пробормотал себе под нос Сайлас, поднося чашку к губам. – Когда-нибудь кто-нибудь ее прикончит. И это будет не нечисть.

– Будь у тебя другой характер, вы бы пола…

– Другой характер?

Сайлас так и не донес чашку до рта. Эшли запнулся:

– Я не это хотел ска…

– Послушай-ка сюда, библиотекарь. – Он в негодовании отставил чай, который ему не давали спокойно выпить. Надо было кое-что прояснить, раз уж по наитию до Эшли не доходило. – Я не ищу дружбы с Роген. Я не ищу дружбы с тобой. Мне не нужно копаться в ее тонкой душевной организации или выслушивать твои попытки направить меня на путь Доброго и Светлого. Не знаю, как у вас, а у меня здесь работа. – Эшли поджал губы, но Сайлас не собирался быть милосердным. – Я достаточно ясно выражаюсь? Твои гениальные мозги в состоянии это понять?

После его ухода Сайлас в одиночестве сел за стол и наконец приступил к своему проклятому чаю. Обжигая губы о нагревшийся от кипятка жестяной обод чашки, Сайлас яростно выскреб из головы осадок от случившегося разговора. Он был прав и знал это. Как он и сказал – у него здесь работа. О ней и нужно думать.

Симптомы, которые Сайлас начал замечать у Роген, прежде чем наконец озвучить свой вердикт Эшли, соответствовали ступени наваждения – или, как ее называли в документах, ступени предпороговой стимуляции. Он много раз видел подобное. Обычно именно на этой ступени родные начинали бить тревогу, что позволяло запросам попасть в систему УНР, а гоэтикам – попытаться приехать вовремя. На руку играло и то, что это была самая долгая ступень. Дух постепенно раскачивал психику жертвы – и медленно провоцировал тревожащие симптомы, неумолимо приводящие к ступени входа.

Гоэтики называли это Порогом.

Все ступени до Порога были обратимы, и Сайлас прекрасно знал, как с ними работать. Вовремя обратив внимание и приняв меры, можно было предотвратить трагический исход. Не самая тяжелая работа; у Сайласа почти не бывало осечек на этой стадии.

Порог – другое дело. Короткий, почти молниеносный. Переступив его, жертва полностью открывала свое сознание агрессивной сущности – и там, за Порогом, начиналась ступень захвата. Быстрый и катастрофический процесс вытеснения сознания жертвы из собственного тела. Всего семьдесят два часа было у гоэтиков, чтобы предотвратить спуск жертвы на ступень слома. Самую последнюю ступень для человека.

Потому что после слома наступала инволюция.

Личности жертвы-носителя больше не существовало. Теперь тело принадлежало только духу, вышедшему на новый уровень – уровень физической формы.

Мимо двери прошли Роген и Махелона – их топот было трудно не узнать даже без сигнатурной энергетики, – но, слава богу, заходить они не стали. Сайлас задумчиво выглянул в ночь, на улицу. Тусклый свет кухни не давал ничего увидеть, и за окном было черным-черно: ни домов, ни снега, ни неба, ни Махелоны с Роген. Ничего.

Одержимость – это процесс спуска, снова подумал Сайлас. Шесть ступеней. Целых шесть. Всего шесть. И если он прав, то Роген может прямо сейчас спускаться по ним.

А эта лестница, сколь бы длинной она ни была, всегда заканчивается темнотой.