Природа и люди

И. Крамской. Поэт Аполлон Николаевич Майков. 1883

Лунная ночь

 
Тихий вечер мирно над полянами
Сумрак синий в небе расстилал,
Главы гор оделися туманами,
Огонек в прибрежье засверкал,
И сошло молчанье благодатное.
Дремлет, нежась, зеркало зыбей:
Лишь в поморье эхо перекатное
Вторит глухо песням рыбарей.
 
 
Чудный миг! Вечерние моления
С фимиамом скошенных лугов
День увлек к престолу Провидения,
Будто дань земных его сынов.
Ангел мира крыльями звездистыми
Навевает сон и тишину
И зажег над долами росистыми
Стражу ночи – звезды и луну.
 
 
Вот пора святая, безмятежная!
Взор, блуждая, тонет в небесах…
Эта глубь лазурная, безбрежная
Говорит о лучших берегах.
Что же там, за гранию конечного?
Что вдали сиянье звезд златых?
То не окна ль храма вековечного?
То не очи ль ангелов святых?
 
 
Не живая ль летопись вселенныя,
Где начертан тайный смысл чудес?..
Кто постигнет руны довременные
Этой звездной хартии небес?
Слышу, грудь восторг колеблет сладостный,
Веет на душу безвестный страх,
Будто зов знакомый ей и радостный
Ей звучит в таинственных словах…
 
 
То не глас ли от глубокой вечности,
Голос Божий? то не он ли нас,
Пред лицом туманной бесконечности,
Поражает в полунощный час?
Дух наш жаждет в этот миг молчания
В сонм святых архангелов взлететь
И в венце из звезд Отцу создания
С ними песнь хвалебную воспеть.
 

1838

Ораниенбаум

Призыв

 
Уж утра свежее дыханье
В окно прохладой веет мне.
На озаренное созданье
Смотрю в волшебной тишине:
На главах смоляного бора,
Вдали лежащего венцом,
Восток пурпуровым ковром
Зажгла стыдливая Аврора;
И с блеском алым на водах
Между рядами черных елей
Залив почиет в берегах,
Как спит младенец в колыбели;
А там, вкруг хо́лма, где шумит
По ветру мельница крылами,
Ручей алмазными водами
Вкруг яркой озими бежит…
Как темен свод дерев ветвистых!
Как зелен бархат луговой!
Как сладок дух от сосн смолистых
И от черемухи младой!
О други! в поле! Силой дивной
Мне утро грудь животворит…
Чу! в роще голос заунывный
Весенней иволги гремит!
 

1838

Ораниенбаум

Картина вечера

 
Люблю я берег сей пустынный,
Когда с зарею лоно вод
Его, ласкаясь, обоймет
Дугой излучистой и длинной.
Там в мелководье, по песку,
Стада спустилися лениво;
Там темные сады в реку
Глядятся зеленью стыдливой;
Там ива на воды легла,
На вервях мачта там уснула,
И в глади водного стекла
Их отраженье потонуло.
 

1838

Санкт-Петербург

Сон

 
Когда ложится тень прозрачными клубами
На нивы желтые, покрытые скирдами.
На синие леса, на влажный злак лугов;
Когда над озером белеет столп паров
И в редком тростнике, медлительно качаясь,
Сном чутким лебедь спит, на влаге отражаясь, —
Иду я под родной соломенный свой кров,
Раскинутый в тени акаций и дубов;
И там в урочный час с улыбкой уст приветных
В венце дрожащих звезд и маков темноцветных
С таинственных высот воздушною стезей
Богиня мирная, являясь предо мной,
Сияньем палевым главу мне обливает
И очи тихою рукою закрывает,
И, кудри подобрав, главой склонясь ко мне,
Лобзает мне уста и очи в тишине.
 

1839

Зимнее утро

 
Морозит. Снег хрустит. Туманы над полями.
Из хижин ранний дым разносится клубами
В янтарном зареве пылающих небес.
В раздумии глядит на обнаженный лес,
На домы, крытые ковром младого снега,
На зеркало реки, застынувшей у брега,
Светила дневного кровавое ядро.
Отливом пурпурным блестит снегов сребро;
Иглистым инеем, как будто пухом белым,
Унизана кора по ветвям помертвелым.
Люблю я сквозь стекла блистательный узор
Картиной новою увеселять свой взор;
Люблю в тиши смотреть, как раннею порою
Деревня весело встречается с зимою:
Там по льду гладкому и скользкому реки
Свистят и искрятся визгливые коньки;
На лыжах зверолов спешит к лесам дремучим;
Там в хижине рыбак пред пламенем трескучим
Сухого хвороста худую сеть чинит,
И сладостно ему воспомнить прежний быт,
Взирая на стекло окованной пучины, —
Про зори утренни и клики лебедины,
Про бури ярые и волн мятежный взрыв,
И свой хранительный под ивами залив,
И про счастливый лов в часы безмолвной ночи,
Когда лишь месяца задумчивые очи
Проглянут, озлатят пучины спящей гладь
И светят рыбаку свой невод подымать.
 

1839, Санкт-Петербург

Раздумье

 
Блажен, кто под крылом своих домашних лар
Ведет спокойно век! Ему обильный дар
Прольют все боги: луг его заблещет; нивы
Церера озлатит; акации, оливы
Ветвями дом его обнимут; над прудом
Пирамидальные, стоящие венцом,
Густые тополи взойдут и засребрятся,
И лозы каждый год под осень отягчатся
Кистями сочными: их Вакх благословит…
Не грозен для него светильник эвменид:
Без страха будет ждать он ужасов эреба;
А здесь рука его на жертвенники неба
Повергнет не дрожа плоды, янтарный мед,
Их роз гирляндами и миртом обовьет…
Но я бы не желал сей жизни без волненья:
Мне тягостно ее размерное теченье.
Я втайне бы страдал и жаждал бы порой
И бури, и тревог, и воли дорогой,
Чтоб дух мой крепнуть мог в борении мятежном
И, крылья распустив, орлом широкобежным,
При общем ужасе, над льдами гор витать,
На бездну упадать и в небе утопать.
 

1841

Прощание с деревней

 
О други! прежде чем покинем мирный кров,
Где тихо протекли дни нашего безделья
Вдали от шумного движенья городов,
Их скуки злой, их ложного веселья,
Последний кинем взгляд с прощальною слезой
На бывший наш эдем!.. Вот домик наш укромной:
Пусть век благой пенат хранит его покой
И грустная сосна объемлет ветвью темной!
Вот лес, где часто мы внимали шум листов,
Когда сквозит меж них луч солнца раскаленной…
Склонитесь надо мной с любовью вожделенной,
О ветви мирные таинственных дубров!
Шуми, мой светлый ключ, из урны подземельной
Шуми, напомни мне игривою струей
Мечты, настроены под сладкий говор твой,
Унывно-сладкие, как песни колыбельны!..
А там – там, на конце аллеи лип и ив,
Колодезь меж дерев, где часто, ночью звездной,
Звенящий свой кувшин глубоко опустив,
Дочь поля и лесов, склонясь над темной бездной,
С улыбкой образ свой встречала на водах
И любовалась им, и тайно помышляла
О стройном юноше, – а небо обвивало
Звездами лик ее на зыблемых струях.
 

1841

«Для чего, природа…»

 
Для чего, природа,
Ты мне шепчешь тайны?
Им в душе так тесно,
И душе неловко,
Тяжело ей с ними!
Хочется иль словом,
Иль покорной кистью
Снова в мир их кинуть,
С той же чудной силой,
С тем же чудным блеском,
Ничего не скрывши,
И отдать их миру,
Как от мира принял!
 

<1845>

К. Богаевский. Пустыня. Сказка. 1903

Весенний бред

 
М.П. З<аблоцкому-Десятовском>у
Здорово, милый друг! Я прямо из деревни!
Был три дня на коне, две ночи спал в харчевне,
Устал, измучился, но как я счастлив был,
И как на счет костей я душу освежил!
Уж в почках яблони; жужжат и вьются пчелы;
Уж свежей травкою подернулась земля…
Вчера Егорьев день – какой гурьбой веселой
Деревня выгнала стада свои в поля!
Священник с причетом, крестом и образами
Молебен отслужил пред пестрыми толпами
И, окропив водой, благословил стада —
Основу счастия и сельского труда.
И к морю я забрел: что плещутся уклейки!
В бору застиг меня весенний первый гром,
И первым дождиком облитый, как из лейки,
Продрогши, ввечеру согрелся я чайком
В трактире с чухнами среди большой дороги.
Но сколько испытал я в сердце новых чувств!
Продумал сколько дум о мире и о Боге,
Проверил наши все теории искусств,
Все перебрал, о чем с тобой мы толковали,
Искали истины – и беспощадно врали!
Поверишь ли, мой друг, что на коне верхом,
Или ворочаясь в ночи на сеновале,
Меж тем как вкруг шумел весь постоялый дом,
Проезжие коней впрягали, отпрягали,
И подле же меня до утренних лучей
Я слышал чавканье коров и лошадей, —
Я, друг мой, нашу всю науку пересоздал!
Ученым и тебе – всем по заслугам воздал!
Я думал: Боже мой! Ну вот, меж тем как я
С душою, раннею весною обновленной,
Так ясно вижу все, и разум просветленный
Отвагой дышит, полн сердечного огня, —
Ты, в душной комнате, боясь сквозного ветру,
О мире, может быть, систему сочинил…
О, вандал! Ты весну не сердцем ощутил —
Прочел в календаре, узнал по бароме́тру!
Ведь так и с истиной в науке-то у вас!
Вы томы пишете, начнете свой рассказ
С ассириян, мидян и кончите Россией, —
И что ж? Толкуя нам, как думали другие,
Сказали ли хоть раз, как думаете вы?
Ну что бы подойти к предмету просто, прямо,
Чем споры древних лет поддерживать упрямо
С надменной важностью бессмысленной совы?
О, эрудиция! О, школьные вериги!
Да что за польза нам, что поняли вы книги!
Нет, дайте истины живое слово нам,
Как виделась она старинным мудрецам
Еще блестящая восторгом вдохновенья
И окропленная слезами умиленья!
Она – дитя любви и жизни, – не труда!
Ученость ведь еще не мудрость, господа!
Системы, сшитые логически и строго, —
Хитро созданный храм, в котором нет лишь – бога!
Но, впрочем, вы враги восторга и мечты!
Вы – положительны! Для вас в науках точность
Ручательство за их достоинство и прочность,
И, изучая жизнь, что вам до красоты!
«Все бред, что пальцами ощупать невозможно!
Нам греки не пример: они учились жить
И мир невидимый старались объяснить;
Мы ценим только то, что твердо, непреложно», —
И в цифрах выразить готовы вы весь мир!..
Что я пойму, когда, описывая пир,
Ты скажешь – столько-то бутылок осушили?
Нет, было ль весело, скажи, и как вы пили?
И в грязном кабаке бутылкам тот же счет,
Что у дворецкого в Перикловом чертоге,
Где пировал Сократ и поучал народ
О благе, красоте и о едином боге.
И много стоит вам и муки и трудов,
Найти у греков счет их сел и городов
Или республик их определить доходы…
О, близкие еще к младенчеству народы!
Ведь о грамматике не думали они,
А пели уж стихи великой Илиады,
И эта песнь жива еще по наши дни
И служит нам еще, как ключ в степи, отрадой…
 
 
Я каюсь, милый мой, брани меня, ругай,
Иль действием весны на разум объясняй,
Но мысли странные в уме моем рождались,
Представил живо я наш непонятный век,
Все, что мы видели, чем жили, вдохновлялись
И, как игрушкою наскучив, в быстрый бег
От старого вперед все дале устремлялись;
Припомнил лица я, и страсти, и слова,
И вопль падения, и клики торжества,
Что вырывалося внезапно, вдохновенно,
Что было жизнию, казалось, всей вселенной,
В чем каждому из нас была и роль, и честь, —
И вдруг подумал я – пройдет столетий шесть,
И кинется на нас ученых вереница!..
Я думал – Боже! как их вытянутся лица,
Когда в громаде книг, что наш оставит век,
Ища с трудом у нас Сократов и Сенек,
Найдут какие-то печальные заметки —
Сухого дерева раскрошенные ветки!
Увидят кипы книг, истлевшие в пыли,
Где правила ремесл в науки возвели;
Там сочинение, под коим гнется полка, —
«О ценности вещей в правленье Святополка».
Увидят, что у нас равно оценены
За остроту ума и реалист, и мистик;
Там цифры мертвые безжизненных статистик,
Романы самые статистикой полны…
Найдут, как тщилися тугие корнесловы
Язык наш подвести под чуждые оковы;
Откроют критиков и важных, и смешных;
Грамматиков – и, ах! несходство между них!
Историков идей, историков событий,
Историков монет, историков открытий…
 
 
Но, исчисляя тут познаний наших круг,
Одну припомнил я науку, милый друг,
И так захохотал среди ночного мрака,
Что спавшая в сенях залаяла собака.
Ведь мало нам наук и сложных, и простых!
Нам мало даже книг, хоть перечесть их мука!
Для нас нужна еще особая наука —
История… чего?.. Да этих самых книг!..
 
 
Но мой шутливый смех и грустию сменялся,
И с горем пополам, ей-богу, я смеялся,
Покуда крепкий сон меня не уломал.
Когда ж проснулся я, восток зарей сиял,
Летели облака с зардевшими краями,
Как полчища, пройти пред царскими очами
Готовые на смотр; и несся пар седой
Над сталью озера; земля ночным морозом
Была окреплена с подмерзнувшей травой,
И тонкий лед звенел, дробяся под ногой.
Пора уж двигаться ночевщикам-обозам!
Взъерошенный мужик уж вылез на крыльцо
Расправить холодком горячее лицо
И мрачно чешется… Там мальчуган пузатый
Впросонках поднялся и выскочил из хаты,
И стал, как Купидон известный у ключа…
Весь дом задвигался, зевая и ворча.
Пора на рынок в путь ленивому чухонцу…
Телеги тронулись… И мне коня! И в путь!
Куда?.. Куда-нибудь! Да хоть навстречу солнцу!
О, радостная мощь мою подъемлет грудь!
Дыханье так свежо и вылетает паром!