В оформлении обложки использована фотография автора Inactive. “grayscale-photography-of-chessboard-game-957312” c https://www.pexels.com

“Это началось внезапно, без предупреждения: из неведомой норы, подобно крысе, метнулась одна тварь, раздалось дьявольское пыхтение и приглушенное хрюканье, и потом из отверстия под камином хлынули потоком омерзительные, словно изъеденные проказой, уродливые твари, страшнее самой смерти и самого безумия. Вскипая, булькая, пузырясь подобно змеиному яду, этот поток изливался из зияющего отверстия, растекался, как гной, и устремлялся из погреба, чтобы распространиться по проклятому полуночному лесу, неся с собой ужас, безумие и смерть. Бог знает, сколько их было…”

Говард Филипс Лавкрафт. Притаившийся Ужас

Пролог. Никогда больше.

…Неподвижность. Растерянность.

Было очевидно, что Модест Макри умер, вот только что. Тело ещё не успело остыть, грифель, отворивший алые ключи на запястьях – выскользнуть из ослабевшей руки. Гибель настигла Макри посреди площади, полной людей, готовых – хоть бы и вопреки собственным убеждениям – прийти к нему на помощь, и это было чудовищно само по себе. Но более чудовищной оказалась гримаса отчаяния на лице погибшего. Не ужаса – естественного, а потому неудивительного, но отчаяния! Отчаявшийся паррик мог решиться, на многое, в худшем случае – на предательство, но не на смерть…Впору было заорать – отдай грифель, провокатор! Сволочь, мерзавец, отдай грифель!

Солдаты только и могли, что искать ответы друг у друга, и на лице полковника, застывшего перед мертвецом – великан, обращённый в камень.

– Бумаги… бумаги премиор-генерала!

Спохватился, наконец, кто-то.

Он ещё не понял того, что убийца скончался в одно и то же время с жертвой, и что единственный свидетель, – полковник, – соучастник в той же мере, что и свидетель. Слово не развеяло кошмар,– как в тайне надеялись солдаты – напротив, подтвердило, – он столь же вещественен, как и записи премиор-генерала, лежащие на самом видном месте.

На столе.

Полковник пошевелился, словно кто-то скомандовал “отомри”. Действуя инстинктивно, как человек, проснувшийся не до конца, накрыл рукой окровавленные листы. Дисциплина властно (и вовремя!) напомнила ему – записи премиор-генерала Милитарии Сар-Паррик – дело не рядового ума, и, положа руку на сердце, не полковничьего, но случилось немыслимое – вместо того чтоб отпрянуть от запретного плода как от змеи полковник сгрёб всю стопку разом, и начал читать – вслух. Судя по лицу, напрягшемуся так, что казалось, вот-вот начнёт трескаться кожа, и взбугрившимся якорными цепями мышцам, усилий, потребовавшихся для этого, хватило бы на караван, пробивающийся сквозь топь.

… солдаты просто не знали, что и думать.

Капли крови ползли по рукам самоубийцы, как стрелки по циферблату опаздывающих часов.

Глава первая. Женитьба рядового

Чудовищный Иудефъяк…

Перед его преступлениями бледнеют жестокости гвардийских королей и митисийских Тенши. Никогда мы не сталкивались ни с чем подобным, и другие народы, судя по распространённости заблуждения о несовместимости гения и злодейства, не сталкивались тоже. Как реки что имеют и начало, и конец в океане поступки иных, меньших злодеев нашего времени проистекают от Иудефъяка и, в конечном счёте, вновь возвращаются к нему; обогащают и раскрывают его святотатственные свершения, подобно тому, как тысячи комментаторов раскрывают всё новые грани, значения и смысловые оттенки текста, однажды призванного священным.

Ответ на загадку этого существа – а его едва ли возможно отнести к человеческому роду – по всей вероятности, следует, искать не в женолетописи Великой Гвардии, устной истории Митисии или архивах Милитарии, но в “Unaussprechlichen Kulten”, -Неизъяснимых Культах – фон Юнтца, пнакотических манускриптах, или даже на страницах Некрономикона.

Биография Иудефъяка

“Рядовой солдат соответствует героям первой категории, по именам их”

В зеркале величиной в человеческий рост отражалось платье.

“Парадное платье” – то есть почти то же самое что обычное “военное платье”, за исключением того что воевать в нём Рыжему бы не хотелось. Фасад платья украшали разнообразные знаки и иероглифы, напластованные так плотно, что их можно было принять за экзотический вид брони. Каждый из них соответствовал подвигу, реально совершённому Рыжим, однако установить точные связи между списком, уставно повторяемым пять раз в день, и чешуёй нагрудного иконостаса он не мог. Из-за этого самому себе он казался змеем, сбросившим кожу и по ошибке вползшим в чужую.

“Особо выдающиеся рядовые солдаты соответствуют героям Джефферсу, Дарту и другим, соответственно списку, утверждённому и составленному господином генералиссимусом.

Кроме платья в зеркале отражались и ножны.

Они тоже были парадными, богато украшенными – не дать не взять хвост ящерицы молох. Рыжий до половины вытащил меч, – и резко, будто ставя восклицательный знак, вогнал обратно. Знакомый звук успокаивал. Мышцы помнили, как делали то, о чём “платье” только рассказывало. Рыжий забросил клинок на плечо и поправил пояс, показавшийся непривычно лёгким. Не хватало пистолетов, а ведь их тяжесть солдату паррику привычнее тяжести собственных рук. Оружье – неотчуждаемая деталь героического образа, но сегодня Рыжий мог носить только меч. Это порождало чувство неполноты и неправильности, как будто ему предстояло жениться одетым, но только выше пояса.

“Сержанты и полковники соответствуют героям второй и третьей категории по именам их. Генералы соответствуют генеральным героям”

Плюнув на ладонь, Рыжий пригладил волосы, едва не задев при этом потолок.

“Совокупно рядовые солдаты, офицеры, тыловые служащие, и генералиссимус составляют полное раскрытие Великого Военного Идеала народом парриков”

Надо было уже выходить, но солдат, позволил себе минуту задержки – впервые в жизни в его единоличном распоряжении оказалась такая роскошь, – зеркало величиной в человеческий рост и целый дом, которому не хватало только хозяйки. Мысль эта напоминала яблоко с червяком внутри,… Рыжий поспешно коснулся знаков отличия, – как и клинок, они были прежними, рядовыми, напоминавшими о том, что смена формы, к счастью, не тождественна изменению содержания. Собрался с духом, сказал (молча, не разжимая губ) последний пункт военного символа, добавленный позже прочих.

“Фердинанд Грека в Гвардии, Хорке Ишбала в Митисии и премиор-генерал Милитарии Модест Макри составляют вторичное воплощение господина нашего генералиссимуса”

И вышел на улицу, распрямляясь в полный рост.

Прямо у двери Рыжего подхватил Клаус Бриц, которого в глаза называли господином генералом государственной обороны, а за глаза Кляузником.

– Бдительность – дважды произнёс он – и ещё раз бдительность. Помните, что вам предстоит совершить…

Рыжий кивнул.

Ставка Генералиссимуса, или просто Ставка – Столица Милитарии Сар-Паррик, видевшая смерть родителей Рыжего – строилась из расчета, что врагов не удастся удержать на стенах.

Узкие улицы прихотливо петляли, то и дело, упираясь в тупики, идеально подходящие для засады. Развилки и перекрёстки прикрывали настоящие крепости, опоясанные рядами бойниц, заменивших окна, – протиснуться сквозь них внутрь не смог бы и ребёнок. Двери их, что крепче иных ворот, затворялись только по нужде – делать это по прихоти, как у других народов, – слишком тяжело, даже для не боящихся трудностей парриков. Стены, поднимавшиеся выше крыш, венчали их рядами зубцов – целые улицы серых королей окружённых войнами в островерхих шлемах. Плотью им, плотью Милитарии служил камень, и ничего кроме камня, кровью хваткий строительный раствор, – огонь не нашёл бы здесь не то что пищи, подаяния. И хотя врагам лишь единожды удалось ворваться в столицу парриков, город наращивал слои защиты, будто качал мышцу, – удобство, приносилось в жертву без размышлений. Страх перед Иудефъяком был очень велик.

Без Брица Рыжий, наверное, потерялся бы в этом саду, заполнившемся в тот день всклень туманом, – как будто все домохозяйки мира целый день стирали на улицах бельё.

Генерал привёл солдата к Штабу, громоздящемуся на площади Раскрытия Генералиссимуса как борец изготовившийся к схватке. Над ними тоже потрудились руки строителей, впрочем, уже без фанатизма. Все понимали, что если врага не остановят стены, если он пробьётся через вертограды улиц исход один – в землю.

Впрочем, сегодня тяжёлые врата Штаба распахнулись, будто руки радушного хозяина.

Перед ними заблаговременно выстроилась в шеренгу первая рота “победоносного” полка, – родная рота, родного полка Рыжего. Настало время прощания. Рыжий уже знал, что не вернётся в полк, скорее всего, никогда. Знали об этом и его полковые братья. Полковник Хёнинг не отрывал взгляда от Рыжего, как будто пытался сделать с него фотографию. Это нервировало рядового и заставляло его краем глаза наблюдать за полковником.

(Если Клаус Бриц, генерал государственной обороны, неведомым образом умудрялся вызывать у Рыжего ассоциации со всеми земными, небесными и водными хищников разом, то Хёнинг, бессменный повелитель лучшего на рыцарском фронте полка, – только со старым вороном. Возможно, дело было в грузе лет, заставляющем спину полковника кривиться, а голову всё более опускаться меж плеч, … Силы в руках Хёнинга, впрочем оставалось достаточно, чтобы задушить бойцового пса. Взгляд по-прежнему вызвал ассоциацию с пистолетом, – с пистолетом, спусковой крючок которого уже нажат, когда он смотрел на врага. Это означало – неизбежное нарушение героического соответствия вследствие естественного износа организма укладывается в пределы нормы)

Сержант Петер отдал честь своему солдату (“блин с клином Рыжий”, тут же вспомнилось Рыжему, “блин c раскладушкой”) и рядовой пошёл вдоль строя, пожимая протянутые руки.

Солдаты-паррики – семена, посеянные господином генералиссимусом на камнях и взошедшие; эхо его речей, сокрушившее стены гвардийских замков и вернувшееся – встречали Рыжего странной смесью гордости, сочувствия, торжества и чувства вины. У одного из них сочувствие вытесняло прочее, как тело, погруженное в воду – саму воду. Этим солдатом был Хнас, что заставило Рыжего задержаться чуть дольше.

– Иудифь! – скривился Хнас, кажется, Рыжий слишком сильно сдавил его руку.

– Иудифь с головой Олоферна! Эх ты, Рыжий, …

Рыжий был самым крупным, сильным и смирным братом в полку – весельчак и острослов Хнас, разумеется, не мог пройти мимо такого сочетания. Подчинённый Хёнинга ожидал, что от полкового брата роя насмешек, так как это происходило обычно.

А Рыжий не умел отвечать на насмешки – и знал, что не научится никогда. В его ненормально большом теле и костей оказалось больше, чем положено человеку, и лишние угнездились не где-нибудь, а в языке. Говорить для Рыжего было всё равно, что для женщины класть стены Ставки. Конечно, он мог бы просто отбить у Хнаса и ему подобным тягу к веселью за собственный счёт, да только не мог. Глядя на телесную мощь солдата, легко можно было представить обычную для чудо-богатыря историю – погладил по голове – отвалилась, приставил назад – не приросла, – но обошлось без этого. Первый на поле боя, со своими Рыжий не дрался даже в детстве, даже в приюте, из-за чего на нём клещами повисла целая тьма унизительных кличек, отвалившихся на войне.

Однако Хнас глядел так, словно только и думал, как бы помочь полковому брату. На миг солдат даже поверил, что выгорит. У Хнаса ум – острее языка.

– “считать её человеком” – поспешно вспомнил Рыжий полученный от Брица приказ.

Рыжему предстояло жениться на королеве – Хнас это знал. Но также он знал, что королева эта – гвардийская, и после победы, когда у всех парриков, а не только у заслуживших, будут жёны, его удачливый брат будет мыкаться с нечеловечкой. На взгляд Хнаса, карьерный взлёт, – если это можно было считать взлётом – обходился Рыжему чересчур уж дорого. Сам же Рыжий предстоящую женитьбу, воспринимал как осаду крепости. Осада это весело, поначалу – пока “корольки” (в полку Рыжего никто не называл многочисленных гвардийских правителей королями) посылают рыцарей – поединщиков, надутых от гордости, а он, Рыжий, неизменно лопает их под ободряющие крики парриков. Но потом она превращается в нескончаемое вытягивание больного зуба – редкие штурмы, регулярные потери, скука, пустой желудок, комарье, липнущее к телу мокрой одеждой, болезни… Рыжий пожалел, что не успел поделиться мыслями с Хнасом.

Он сказал бы ему, что хоть паррики и любят сражаться в поле, где им не нет равных, и ненавидят осады, да – но, тем не менее, замкам, взятым ими – несть числа. Он, Рыжий, не раз первым взбирался на упрямые стены. А значит, всё образуется в итоге,… наверное.

“Это ради всех парриков” – невысказанное повисло в воздухе как взвесь.

Рыжий всё ещё держал Хнаса за руку, переминаясь с ноги на ногу, и ветерок доносил до них аромат экзотической сигары Клауса Брица, стоящего поодаль. Рыжий не различал оттенков, но, сколько он видел генерала “госников”, тот всегда курил – как будто сигара была специфическим органом чувства, отращённым Брицем на его нелегкой службе. Службе, теперь включавшей в себя и его, Рыжего, облачённого ответственностью.

Хнас сглотнул, и надо же! – смахнул слезу.

“Бальтазар – его морда!” – вспомнил Рыжий с некоторых пор любимое ругательство Хнаса, значение которого не знал никто кроме самого Хнаса. Наверное, он почерпнул его из той книжки с крестиком, что Рыжий дисциплинированно избегал как запрещённую.

– А у тебя задница! – солдата, обычно передразнивавшего Хнаса, в строю не было. Его имя, то есть имя его героя, понесёт теперь другой паррик.

Мысль об этом заставила Рыжего сжать зубы – и поспешно расслабить мышцы – в противном случае он бы просто раздавил ладонь Хнаса.

Расчувствовавшийся рядовой не заметил, как подошёл Хёнинг.

Полковник развернул Рыжего к себе и крепко сжал его предплечья (чтобы сжать плечи Хёнингу пришлось бы стать на цыпочки). Такой благодарности Рыжий не удостаивался даже тогда, когда в одиночку перебил семь гвардийских рыцарей, столько же обратил в бегство, а их идола-кумира взял в плен и сгрузил к ногам полковника. “Герой! Герой Джефферс” – прошлый и будущий Хёнинг говорили в унисон – “настоящий паррик!”.

Растерявшись (в том числе потому что Джефферс был гвардийцем, и раньше Хёнинг этого не забывал) Рыжий не нашёл ничего лучше чем отдать честь. Хёнинг дёрнул кадыком, развернул Рыжего к распахнутым воротам Штаба и подтолкнул его в спину.

Солдаты проводили Рыжего криками “Слава!” и “Держись!”

***

В Штабе оказалось светло, как в прямом, так и в переносном смысле.

Так что даже зарябило в глазах.

От чинов, – Рыжий видел знаки отличия, но даже близко не понимал их значения, и тем более как они соотносятся друг с другом (правду говорят, что штабные размножаются почкованием!). От орденов, – заслуг и подвигов, переведённых по гвардийской моде на язык вещей, – узри Иудефъяк заблаговременно сей перечень, он бы, пожалуй, и не решился начать свой великий поход против всего человеческого. От телёс – не имей Рыжий такой склонности к тому, чтобы унаследовать землю, вспомнил бы не про “размножаться почкованием”, а про “разводятся на убой”. Наконец, от вещей – многим из них рядовой не знал названий, а иным затруднился бы их и дать, – из Митисии, что ли? Роскошь обстановки сделала Рыжего похожим на рыбу, вынутую из проруби.

На выручку снова пришёл Клаус Бриц. Он молча взял солдата под локоть, протащил сквозь галерею – скульптуарий? графские развалины? – штабных и усадил в мягкое как зыбучий песок кресло, в глубине стратегической залы.

– Счастлив вам сообщить, что жених на месте!

Кресло стояло перед странным, похожим на обрезанный по краям блин, возвышением. Чем-то оно напоминало алтари, на которых гвардийские рыцари плясали бесполезные жертвы предавшимся Иудефъяку богам, но было существенно шире и приземистей. По нему можно было ходить – три-четыре шага, почти как в рыцарской камере-одиночке…

Сбитый с толку – ни о чём подобном ему не говорили – Рыжий не заметил, как следом за ним вошли полковник Хёнинг, сержант Петер, а с ними отобранные рядовые солдаты, коим разрешили присутствовать на церемонии. Они быстро смешались с солдатами, точно также отобранными из других полков, и представителями службы государственной обороны, что пытались должным образом расставить вошедших промеж генералов и полковников так, чтобы итоговая картина знаменовала единство героев Милитарии.

Впрочем, Рыжий не заметил бы и большего – он увидел генерала Санрэя.

Он сидел наискось от странного возвышения, за одним столом с премиор-генералом Модестом Макри и незнакомым пожилым полковником с митисийского фронта – тот морщился и дёргался, как будто какой-нибудь Хнас подбросил ему в платье иглу. Поймав взгляд рядового, Санрэй подмигнул, что заставило Рыжего зардеться девушкой и поспешно отвернуться к возвышению. Рядовому было невыносимо стыдно смотреть в глаза генералу, ведь ранее он, вслед за сержантом Петером и полковником Хёнингом, считал его репутацию дутой, и уверовал только третьего дня, побывав в окружении.

Это Санрэй исправил ошибки ещё одного своего соседа генерала Эдмунда, спас “победоносный” и “стойкий” полки и вывез уже потерянное парриками сражение.

Да, теперь Рыжий мог бы рассказать (если бы мог!) скептикам как это было. Шипастые панцири рыцарей сжали полк так плотно, что пленником их оказалось даже зрение – не было просвета среди врагов. Не торопясь, гвардийцы наваливались на братьев Рыжего по нескольку за раз – так собаки рвут на части медведей. Сам Рыжий, полковник Хёнинг (он всегда сражался впереди, вопреки возрасту), сержант Петер, Хнас и другие могли только отбивать сыплющиеся со всех сторон удары, – пистолеты онемели, разряженные, смолкли гаубийцы – а через их головы птицами по весне летели стрелы, обрывая жизни парриков…

(– Переброску необходимо провести в кратчайшие сроки – генерал Санрэй отёр кровь с меча и с лязгом вогнал его в ножны – митисийские нечеловеки, узнав о наших успехах в Гвардии, ускорили подготовку к наступлению. Вы должны успеть до его начала.

Они стояли перед ним, все, кроме тех, кого раны вынуждали поступиться уставом – грязные, выжатые, с потемневшим от крови врагов оружием. Он стоял перед ними, такой же грязный, потный, торжествующий, улыбка – оскал! – коверкал красивое лицо. Между генералом и солдатами корчились связанные по рукам и ногам пленные рыцари, и среди них Рыжий узнал того, кто презрительно швырнул Хёнингу под ноги приказ о капитуляции, по гвардийскому обычаю в письменном виде, с печатью “королька”. Рыжий указал на пленника Санрэю, и тот, поставив ногу на голову побеждённого, вдавил лицо нечеловека в вымешанное солдатскими ногами тесто влажной гвардийской земли.