Венецианскую книгу мог знать и ценить другой представитель высоких кругов – Семен Кириллович Нарышкин, которому Писарев посвящает один из своих переводов греческой духовной литературы. Хотя это посвящение относится к позднему периоду (1773 г.), высказывается убедительное предположение, что два ровесника – эрудированный аристократ-эллинофил и культурный чиновник при дипломатическом ведомстве – уже общались в Петербурге в 1730‐х гг.²⁰ При этом Нарышкин, как известно, имел весьма близкие отношения с Елизаветой Петровной: сразу по ее восшествии на престол он начинает блестящую дипломатическую карьеру.

Нельзя исключить и некую роль князя Антиоха Дмитриевича Кантемира, тоже дипломата-эллинофила и тоже ровесника Писарева, хотя сведений об их возможном знакомстве нет.

В любом случае представляется, что именно в кругу этих молодых «русских европейцев» (в момент восхождения Елизаветы на престол им чуть более 30 лет) с их связями на Западе (при особом внимании к средиземноморским и греческим делам) и осуществился выбор венецианской книги в качестве первой биографии Петра на русском и ими же было сформировано благожелательное мнение только что воцарившейся императрицы²¹.

Писарев с энтузиазмом берется за «Житие Петра Великого». Давно замечено, что его труд – это больше, чем простой перевод. Исследователь этого текста пишет: «Сравнивая рукописи русского „Жития“ с итальянским оригиналом и с русскими печатными изданиями, я пришел к выводу, что „Житие“ – не простой перевод sine ira et studio²², а до некоторой степени переделка, приноровленная к потребностям и взглядам русского читателя XVIII века»²³, поясняя далее: «Такая „переделка“ вместо перевода книги сама по себе ничего оригинального не содержит – <…> такие „переделки“ были широко распространены»²⁴.

Автор этих строк, взявшийся, вслед за Писаревым, за перевод венецианской биографии Петра, с таким форсированным выводом согласиться не может: все-таки это была не «переделка», а верный добросовестный перевод, с некоторыми (редкими) изъятиями и дополнениями. Пользуясь своими знакомствами и положением при дипломатическом ведомстве, Писарев порой подключает документы (всегда с указанием источников), уточняет, комментирует. Он приспосабливает терминологию Катифоро к отечественной, исправляет личные имена, топонимы, чины и звания, в которых венецианский автор иногда путался, но никаким «приноровлением к потребностям и взглядам русского читателя» Елизаветинской эпохи Писарев не занимался.

Приведем некоторые замеченные нами отличия оригинала от перевода.

Катифоро в местах с церковным дискурсом для паствы Русской православной церкви употребляет западный, католический термин «рутены», а саму Церковь именует «Церковью Рутении», так как в католическом обиходе долго использовалось латинское обозначение Руси – Ruthenia. Стефан Писарев везде переводит «рутенов» как «россияне», и, соответственно, Церковь Рутении – Российская. Иллирийцев, как тогда в Италии именовали балканских славян, входивших в юрисдикцию римских пап, переводчик обозначает просто как «славян». Императора Священной Римской империи Писарев титулует «цесарем Римским», а его подданных – «цесарцами», как это было принято в Московии. Катифоро часто использует звание «маршал», которого тогда в русской армии не было, и Писарев иногда по смыслу переводит это как «вождь», а иногда уточняет звание – для Б. Н. Шереметева, называя его «фельдмаршал». Вице-канцлер П. П. Шафиров у Писарева становится «подканцлером», атаман Мазепа – «гетманом». В одном рассказе про казаков он добавляет «запорожские». Там, где Катифоро говорит о подмосковном «замке» Петра, Писарев ставит топоним – Преображенское; Livonia он переводит как «Лифляндия» и т. п., в целом точно подыскивая русские географические названия.

Ряд хронологических неточностей Катифоро, неизбежных при таком обширном труде в ту эпоху, Писарев исправляет: например, в одном месте, где описываются европейские войны с Оттоманской империей, 1686 год он меняет на 1688‐й; в других случаях просто деликатно опускает ошибочные даты. К примеру, Второй Крымский поход венецианец отнес к 1688 г., а не к 1689, и Писарев ставит – «следующий Крымский поход», без даты, и т. д.

Он опустил поверхностную справку Катифоро об утверждении патриаршества на Руси, избыточную для русского читателя. Радикальную правку он вносит в цифру погибших при строительстве Петербурга – у Катифоро, внесшего свою лепту в миф города на костях, – 200 тыс., у Писарева – 20 тыс., в десять (!) раз меньше.

Особенно переводчик внимателен к сведениям о доме Романовых, что было вызвано желанием пройти цензурные запреты и понравиться императрице. В рассказе о первом царе из этой династии, Михаиле Федоровиче, вместо ошибочного определения его отца как «патриарха» он ставит «митрополит Ростовский». Он выпускает обстоятельный биографический рассказ о Екатерине I (включая сведения о ее низком происхождении), лапидарно поставив: «Сия есть достодивная жена, которая, произшедши от рода Скавронских, знатного Лифляндского Шляхетства, достигла быть Самодержавною Императрицею Всероссийскою». Там, где Катифоро ошибочно пишет, что царь Иоанн «оставил после себя только двух дочерей», он исправляет цифру – «трех дочерей», добавляя про неупомянутую дочь: «Меньшая Параскева Иоанновна в девицах скончалася»²⁵. В ряде случаев, когда венецианец преждевременно называет Петра императором, Писарев находит близкие определения – «царь», «государь», «самодержец»²⁶. Автор часто называет своего героя, еще до официального присуждения титула, «Петром Великим», и переводчик, дабы избежать анахронизма, остроумно делает в таких случаях инверсию: «великий Петр». Фаворит Меншиков из «сына пироженщика» у Писарева становится «сыном мельника» и т. п.

В ряде случаев Писарев дополняет сюжеты Катифоро документами. Он вставляет в перевод грамоту к нидерландскому правительству (1697 г.): «Высокомочные Господа Генеральные Статы достохвальных, превосходительных и вольных соединенных провинций!» и т. д. Описывая один из эпизодов Северной войны, имевший место в 1702 г., он вставил пространный текст «ведомости, присланной к великому Петру от генерала-фельдмаршала Шереметева». В описание 1705 г. включена «Ведомость о сем действии, присланная от вице-адмирала Крейса к генералу Роману Брюсу», а в сюжете об одном дипломатическом инциденте с Англией в 1708 г. – пространный текст «речи, говоренной Посланником [Чарльзом Уитвортом]», а также «ответ от великого Петра оному Посланнику данный».

Уже после кончины Елизаветы, при Екатерине II, готовя рукопись к печати, он прорабатывает свежую русскую историографию и в своих комментариях ссылается на эти более поздние источники – «В Летописце г. Ломоносова²⁷» и «В российской истории, называемой Ядро²⁸».

Однако все эти случаи лишь показывают профессионализм переводчика и его прекрасное знание предмета. Он никогда не меняет ни оценки, ни структуру оригинала. Вопреки выводу В. В. Буша о «переделке» Писарева, представляется, что тот и не мог пойти на отсебятину: в конце концов, он сформировался на канцелярской работе в Коллегии иностранных дел, занимаясь переводами официальных документов, и отдавал себе отчет в важности следования документу.

В целом обстоятельная статья В. В. Буша, посвященная труду Писарева, страдает серьезным изъяном: исследователь посчитал предуведомление переводчика о том, что он переводил венецианский трактат не с итальянского, а с греческого, «выдумкой», характерной для «литературных нравов XVIII века» и понадобившейся Писареву для ублажения цензоров. Полагая, что греческого перевода книги Катифоро вообще нет, Буш тщательно сравнивал русский текст с итальянским, а не с греческим, придя в итоге к необоснованному выводу о «переделке»²⁹. Особенно дурную услугу эта его ошибка оказала в части, посвященной делу царевича Алексея: Буш составляет перечень корреспонденции между Петром и царевичем, которая отсутствует у Катифоро, но наличествует у Писарева. Это позволяло последующим исследователям думать, что переводчик якобы имел доступ к делу царевича и активно им пользовался. См., к примеру, такое утверждение: «Писарев значительно дополнил книгу Катифоро фактами и документами, в частности материалами по „делу царевича Алексея“»³⁰. В действительности он просто переводил греческий текст, который в этой части был намного пространнее, чем итальянский (что, заметим, указывает на деятельное участие Катифоро в подготовке греческой версии своего труда)

***

После выхода первого русского перевода книги Катифоро прошло два с половиной столетия, и отечественному читателю, как мы полагаем, пришла пора вновь открыть для себя это интереснейшее жизнеописание Петра I, составленное просвещенным европейским автором.

Опубликованное впервые в 1736 г., оно впоследствии не раз переиздавалось, при этом если самые первые переиздания повторяли первоначальный текст, то в 1748 г. вышла дополненная публикация, куда автор добавил несколько первоначально отсутствовавших фрагментов, в частности – пространное, с богословским уклоном, описание встречи монарха с сорбоннскими теологами и порожденные этой встречей документы: очевидно, что автор, православный священник, живший в католическом окружении, с годами стал более чувствительным к проблеме расхождения Западной и Восточной Церквей. Взяв за основу именно это итальянское издание, при нашей работе мы сверялись как с греческим переводом (1737), так и с русским переводом Писарева, о котором мы подробно написали выше. Это существенно помогло прояснить ряд пассажей автора.

Немалую трудность представляли искажения в русской ономастике, характерные и до сих пор для западной славистики. Преодолев соблазн оставить все имена собственные, как их написал Катифоро, мы все-таки предпочли дать правильную форму, сопровождаемую авторским написанием на латинице, в квадратных скобках. Мы также решили не архаизировать русский язык «под Осьмнадцатый век», хотя такое искушение (особенно при наличии текста предшественника) существовало. Уверены, что труд венецианского историографа может органично войти в современную петровскую библиотеку.