Один из местных, по жилам которого течет уже гораздо больше анисовки, чем крови, считает необходимостью на этот комментарий обидеться.

– Кем это ты себя вообразил, чтоб трепать здесь языком о чести девушек Тьонвиля, фанфарон?

Мермоз откидывает назад волну светлых волос, слишком длинных для военного. Местный житель вызывающе глядит на него остекленевшими глазами, и так как Мермоз не отвечает, петушится еще больше:

– В чем дело, переросток? Тебе мыши язык откусили? Или ты сам себе его со страху проглотил? Пойдем выйдем, если не боишься.

И мужчина направляется к выходу. Гийоме и Гарне начинают подниматься со стульев, однако Мермоз кладет свои ручищи на плечо каждого и усаживает их на место.

– Если нет классного перепихона, сойдет и добрая драка. Вернусь через минуту.

Он идет к выходу, а оба ефрейтора обмениваются взглядами. Не могут решить, что им делать: остаться в баре, как им было велено, либо пойти взглянуть, что там происходит. Но поскольку клиенты заведения уже дружно потянулись к выходу, при всем желании дойти до двери они не успевают. Мермоз уже возвращается с той же насмешливой улыбкой, с которой и уходил. Минуты оказалось более чем достаточно. На той стороне улицы явственно видны торчащие из мусорного бака ноги паренька, что взялся задирать сержанта, отчаянно дергающиеся в воздухе в попытках их владельца выбраться.

Подойдя к стойке, Мермоз обращается к хозяину:

– Включите в мой счет наше вино и то, что пил мой новый друг. – И кивком показывает на улицу.

До вечерней поверки в казарме есть еще время, и Гарне ведет всех на танцы, где громом грохочет музыка. У входа в зал входные билеты проверяет старик в ветхом смокинге. Маленький оркестрик-квартет играет что-то похожее на польку. На танцплощадке никого нет, но возле бара сгрудились стайки девушек и молодых людей, половина из которых – военные.

Экспертный взгляд Мермоза тщательно изучает все заведение, пока не натыкается на нечто привлекающее его внимание. В дальнем углу сидит одинокая женщина, на вид постарше, чем большинство порхающих вокруг девиц. В темно-синем платье до колена с бахромой по подолу и завязанной узлом нитью жемчуга на груди, она пьет воду с мятой из высокого стакана. Есть в ее облике что-то, что кажется ему знакомым: светлые кудрявые волосы, высокие каблуки, вызывающе высокая грудь… Мермоз как-то загадочно улыбается. Гийоме знает, что, когда Мермоз громко хохочет, все отлично, он просто развлекается. Но когда он улыбается – это означает, что случиться может что угодно. Прослеживает направление его взгляда и обнаруживает блондинку, на которую сержант пялится столь откровенно, что она ощущает его взгляд и реагирует едва заметным движением, выдающим заинтересованность.

– Прошу меня простить, парни. У меня тут дельце образовалось в углу за баром.

Гийоме хватает его за рукав.

– Не ходи туда. Это же невеста Пеллетье.

– Вот дела, а я так сразу и не понял!

И вот на этот раз – да, теперь Мермоз хохочет, да так заразительно, что вслед за ним заходится в приступе смеха и Гарне, просто складываясь пополам.

– Ой, какую же рожу скорчит Пеллетье, если ты его телку подцепишь! У него же в сей момент усы отвалятся!

А вот Гийоме абсолютно серьезен.

– Пеллетье может быть где-то здесь.

– Да нет, я уверен, – говорит Гарне. – Он всегда заранее в часть возвращается, я видел, когда в карауле стоял. Он же у нас как часы. Ровно в семь – уже обратно, чтобы к супу не опоздать, он так на ужине экономит.

– Да это неважно, здесь он или нет. Здесь его сослуживцев полно. И стоит тебе подойти к его девушке, он об этом все равно узнает.

– Дак еще и лучше! Гарне, ты бы сколько дал, чтобы увидеть его физиономию, когда ему об этом рассказывать будут?

– Миллион франков!

На его глазах, пока Мермоз идет к девушке, она отшивает наглеца, который пытался завести с ней разговор. На дела такого рода нюх у него практически безошибочный: он знает, что она ждет его.

В Сесиль он находит женщину веселую и раскованную. Гийоме с нескрываемой тревогой провожает взглядом эту парочку, когда они выходят вдвоем, и за этим событием наблюдает не только он, а еще не одна пара любопытных глаз.

– Я уже сыта по горло, мне надоело быть с Назером, – говорит она ему по дороге.

– Назер? Для нас он – Пеллетье! Склочный и мерзкий службист, что выбился в лейтенанты! Его и именем-то нормальным назвать нельзя – смешно выходит!

– На танцы ходить он не любит. Он вообще такой жадный, что соглашается только по площади гулять да на скамеечке сидеть, чтоб денег не тратить.

– А вот мне танцевать очень нравится.

– Да ну?

– И под музыку, и без музыки.

И сказав это, обнимает ее за талию и притягивает к себе. Она, хохоча, вырывается.

Прогулки сменяются свиданиями. Она любит мятный ликер со льдом, чтобы много-много заиндевевшего льда было, и вскоре он тоже к нему пристрастился. Свидания ведут к горячей, растапливающей лед страсти. С тех пор как несколько месяцев назад умерла ее мать, она живет одна; отец же как ушел на войну в 14-м году, так и пропал. Живет на крошечную ренту и щедростью чужих людей. Пока он еще не понимает, каковы его чувства к Сесиль, но его сводит с ума то обстоятельство, что стыдливость ей неведома. Порой он звонит ей в дверь, и она выходит открыть обнаженной, с фужером в руке, слегка навеселе.

– Ты ж пьяна.

– Ну так и ты выпей.

– Ты голая.

– Ну так и ты разденься.

Однажды вечером, когда он направляется к воротам, чтобы уйти в увольнение, перед ним, откуда ни возьмись, возникает лейтенант Пеллетье. Белки его глаз окрашены желтым. Цвет лица не смуглый, а серый. Пеллетье обо всем знает. Мермоз видит это по его глазам, горящим яростью. В них нет ни тени сарказма, как раньше, и чувства превосходства тоже нет. Он унижен, и это унижение горьким потом сочится из всех его пор.

– Я урою тебя, недоносок. Ты у меня пойдешь под трибунал, а потом до конца жизни просидишь в военной тюрьме.

Лейтенант уходит, оставляя за собой шлейф желчи. Мермоз уже некоторое время об этом раздумывал, но именно в тот момент принимает окончательное решение: в армии он не останется. Не может он выносить эту абсурдную иерархию, которая позволяет такому безумцу, как Пеллетье, измываться над парнями, единственный грех которых – их наивность.

У него уже давно записаны адреса пары предприятий гражданской авиации; завтра он по ним напишет, предложив свои услуги летчика. Ему всего лишь нужно вытерпеть несколько недель, оставшихся до конца воинской службы.

На следующей неделе за два дня он получает два взыскания в виде ареста: за грязные ботинки и за недостаточное усердие в приветствии вышестоящего. В выходной день Пеллетье возникает на пороге и, как только Мермоз идет к выходу, приказывает ему вернуться.

– Для усиления дежурства в мастерских требуется сержант.

– Что? Чей это приказ?

– Приказ мой! Два дня ареста за нарушение субординации!

Он делает глубокий вдох и сжимает кулаки – так сильно, что ногти вонзаются в мясо. Пеллетье хочет вывести его из себя, чтобы он потерял над собой контроль. Наброситься на офицера при исполнении им служебных обязанностей означает гарантировать себе почетную ложу в трибунале, который запросто может обеспечить тебе военную тюрьму на годы. У него руки чешутся, так хочется выбить гаду его гнилые зубы, но этого удовольствия он ему не подарит.

– Есть.

Разворачивается и идет в мастерские. В ангаре, где расположены мастерские, дежурный сержант уже есть, и он кроет Пеллетье последними словами. Никакой помощи ему не надо, так что Мермоз может делать что хочет, пусть хоть в столовку идет и там напьется.

– Пожалуй, так я и сделаю…

Но сначала идет в спортзал – дать выход злости. Наступит день, и Пеллетье окажется в зоне досягаемости его кулаков. И когда этот миг настанет, он его уничтожит. Никогда раньше не думал он о возможности лишить кого-то жизни собственными руками.

Пеллетье становится его неотступной тенью. На его голову дождем сыплются взыскания по самым немыслимым поводам: не встал по стойке смирно при поднятии флага, публично высказался на политические темы. И Мермоз начинает задыхаться от гнева. И поскольку излить злобу на Пеллетье нет никакой возможности, стоит какому-нибудь солдатику косо взглянуть на него в столовой – и вместо того, чтобы использовать свое звание и приструнить, он скидывает гимнастерку с сержантскими нашивками и набрасывается на того с кулаками. Если ему говорят, что он должен бриться два раза в день, он упорствует и не делает этого. Чем больше его наказывают за то, что не стрижется, тем длиннее волосы он носит. А если налагают взыскание за пьянство, на следующий же день он идет в бар при столовой и опустошает там все полки.

Мермоз всем и каждому рассказывает о своем намерении не продлевать контракт и как можно скорей унести ноги из этой дыры. И это – ошибка. Если и были какие-то влиятельные люди наверху, кто мог бы встать на его сторону, то, узнав, как громко он кричит о своем намерении вернуться к гражданской жизни и о насмешках и издевательствах над армией, все от него отворачиваются. Среди офицеров нашлось некоторое количество тех, кто присоединяется к его административному бичеванию. Его личное дело все больше разбухает от фиксации его грехов и полученных взысканий. Теперь он вынужден вести себя осмотрительно: на него устремлено слишком много глаз, и любой серьезный проступок может подвести его под трибунал с непредсказуемыми последствиями.

Казарма превратилась для него в каторгу. Он уже не военнослужащий, он – заложник армии. Больше всего в этом перманентном наказании его уязвляет то, что, посадив под арест, его тем самым отстранили от эскадрильи, и теперь он не может летать. Однако проблему своего ареста он решает по-своему: когда хочет, перелезает через ограду воинской части и уходит в город. Роль прячущегося по углам беглеца добавляет его вылазкам в город и свиданиям с Сесиль еще больше перца.

С самой первой секунды отношения их базировались на его стремлении отомстить, и он даже не вполне понимает, действительно ли ему нравится эта женщина. Бывает, что Сесиль раздвигает перед ним ноги, а перед ним встает перекошенное от ярости лицо Пеллетье, и он кончает с большим наслаждением. Бывает и другое: он уже принял на грудь несколько рюмашек, а она просит в очередной раз описать гневную физиономию Пеллетье, узнавшего о наставленных ему рогах, и громко хохочет. Есть в этой связи нечто порочное: сильнее, чем любовь, их объединяет ненависть.

Однажды вечером он приходит к Сесиль в обычное время, но дверь на его звонок она не открывает. При прошлой их встрече она дала ему запасной ключ, так что он сам открывает дверь и заходит. Она лежит на постели, уткнувшись лицом в подушку.

– Не смотри на меня…

Один глаз у нее заплыл, скула распухла, а губа разбита.

– Он сказал, что над ним никто и никогда не смеялся. Называл меня такими ужасными словами…

Внутри у Мермоза что-то взрывается. Затворки не выдерживают, ярость захлестывает. Со всех ног он мчится обратно в часть. Врывается туда прямо через главные ворота – потерявшим тормоза трамваем, обезумев настолько, что ему до лампочки, напишет ли капрал или младший офицер из караула рапорт о том, что арестованный безнаказанно выходит и входит в расположение части. Ему без разницы. Ему уже все на свете без разницы. Единственное, чего он хочет, так это стиснуть шею Пеллетье и задушить его собственными руками.

Увидев, что входящий – сержант, караульный солдат ему козыряет. Мермоз спрашивает, где в данный момент может находиться лейтенант Пеллетье, и солдат докладывает, что тот сейчас на плацу. Дежурный ефрейтор выглядывает из окна караульного помещения. И видит, как сержант на секунду останавливается, поднимает с земли ржавый железный прут и снова устремляется вперед. Взгляд его горит огнем, но глаза словно затянуты пеленой.

Дежурный ефрейтор устремляется в помещение, где отдыхают солдаты, ожидая своей очереди заступить на дежурство, и выбирает троих.

– Каждый взял по веревке и – за мной! Слушать меня, делать, что я скажу, вопросов не задавать. Быстро!

Мермоз решительным шагом идет на плац, зажав железный прут в руке, но вот нападения сзади он не ждет.

На него набрасывают веревки, словно на дикого зверя. Застав врасплох, оттаскивают на несколько шагов назад.

– К флагштоку!

Солдаты наваливаются на него со всех сторон. Мермоз успевает заехать одному из них кулаком и свалить на землю. Оставшиеся быстро обматывают его веревками, прикручивая к металлическому столбу. Он старается освободиться, но вдруг останавливается, осознав, что ефрейтор, что крутит ему руки, это не кто иной, как Анри Гийоме.

– Черт возьми, Гийоме, какого хрена?

Как раз нужный момент, чтобы Гийоме успел еще раз обвить вокруг его рук веревку, а оставшиеся на ногах два солдата – привязать к металлическому флагштоку без флага.

Мермоз понимает, что связан, и яростно пытается освободиться.

– Развяжите меня, сучьи дети! Да я каждому башку разобью! Клянусь! А тебе, Гийоме, кишки выпущу и по земле размажу!

Гийоме пытается к нему подойти, но Мермоз лягается. Тогда тот заходит сзади и накидывает на рот платок, а потом завязывает, чтобы сержант больше не орал. Но он все равно ревет и пытается порвать путы, с неимоверной силой дергаясь то в одну, то в другую сторону, так что им приходится пустить поперек его груди еще одну веревку, уворачиваясь при этом от его ног.

В центре расположения части, в полукилометре от флагштока, на учебном плацу можно разглядеть тщедушную фигурку Пеллетье, перемещающуюся вокруг призывников. Мермоз видит, как тот размахивает руками, и рвется на свободу с еще большей силой. Хочет кричать, закусывает платок. Приглушенными, задыхающимися словами, наполовину застрявшими в ткани, он выкрикивает оскорбления в адрес Пеллетье и клянется его убить. Мермоз прилагает титанические усилия, пытаясь вырваться, крутясь туда и сюда, словно пойманный в сети хищник.

Три солдата со смесью ужаса и восхищения наблюдают за этим колоссом, отчаянно пытающимся то ли порвать путы, то ли вырвать из земли мощный стальной флагшток. И у них вовсе нет уверенности, что ему это не удастся.

Гийоме приказывает им вернуться в караулку, и они уходят, то и дело оглядываясь, словно привороженные этой поистине мифологической фигурой. Мермоз напрягает мускулы, и веревки глубоко врезаются в тело.

– Развяжи меня! – властно велит он сквозь ткань платка, бешено вращая глазами.

Гийоме отрицательно качает головой.

Сержант рычит и снова рвется из пут мощными рывками, цель которых – порвать веревки. Результат – содранная кожа на шее, откуда начинает сочиться кровь. Гийоме смотрит на него с тревогой, замешанной на нежности.

– Если ты за Пеллетье…

– Убью его! Прикончу! – цедит он сквозь зубы. И резкими рывками снова пытается освободиться.

– Ясное дело, ты его прикончишь, но тогда победит он. Тебя до конца жизни закроют.

– Ну и что? Это будет моя победа.

– Да нет же! Партия останется за ним. Ты что, не понимаешь? Даже если ты раскроишь ему череп этой железякой, чтобы его мозги потекли на землю, он будет смеяться тебе в лицо. Ведь тогда он добьется как раз того, к чему всегда стремился: чтоб ты гнил в каталажке, чтоб ты не летал. И значит, он получит все, чего хотел.

На мгновенье воцаряется тишина, и Мермоз наконец затихает и перестает биться в путах.

– Не доставляй ему этого удовольствия. Оно того не стоит. Пройдет месяц, и ты выйдешь за ворота и там, за ними, станешь классным гражданским летчиком, а он навсегда останется в этой чертовой казарме, где и подохнет. И если ты на самом деле хочешь урыть Пеллетье, сделай это своим презрением, не обращая на него внимания.

Мермоз затих, замер у флагштока, выбившись из сил. Его рука наконец расслабляется, пальцы медленно разжимаются, и железный прут, звеня, падает вниз.

Гийоме вынимает положенное караульному мачете и перерезает веревки. Мермоз в разодранной, забрызганной кровью гимнастерке, с перекошенным лицом в изнеможении сползает по флагштоку, пока не садится на землю.

Ефрейтор поднимает железный прут и направляется к воротам.

– Гийоме!

Гийоме оборачивается, они смотрят друг другу в глаза. Слова им не нужны.

Мермоза окончательно отстраняют от полетов и переводят в малозаметное подразделение при ремонтных мастерских. Теперь под его началом полдюжины проблемных солдат, проштрафившихся или попросту ни к чему не годных, чья работа – очищать от масла разные оставшиеся без дела детали. Солдатики недоверчиво смотрят на своего нового начальника, прибывшего в сопровождении шефа ремонтных мастерских. «Сержант-пируэтчик», как его называют за глаза, с издевкой. Это никчемные ребята, низшая каста наземного персонала, люди без чести – военной или какой-либо иной, и летчики в их глазах – эдакие цацы, что слишком много о себе воображают.

– Каждый день вы обязаны начищать ящик подшипников.

Офицер показывает на ящик с измазанными в грязном масле металлическими шариками, который ассистенты капитана, два нарядных ефрейтора, оба, без всякого сомнения, отпрыски хороших фамилий, водружают на длинный рабочий стол.

– Держите этих голубчиков в ежовых рукавицах. – И презрительно косится на солдат в испещренных пятнами замасленных комбинезонах, с чумазыми, плохо выбритыми лицами, с растрепанными волосами, по виду – мелких жуликов.

Когда капитан с его свитой уходит, Мермоз заглядывает в ящик с тремя десятками металлических изделий.

– И это все, что нужно за сегодня сделать?

– Сержант, работы тут выше крыши, – лениво произносит один из солдат.

Ему вторит другой, и тон его комментария намеренно снисходительный:

– Вы ведь понятия не имеете, что это за детали. Вы, летчики, ничего в этом дерьме не понимаете, вы же рыцари на белых конях.

И слышатся смешки. Через секунду они стихают. Ровно через то время, которое Мермоз тратит, чтобы грохнуть по столу кулаком, да с такой силой, что ящик подскакивает и шарики картечью бьют по людям.

– Да я накостылял по шее куда большему числу недоумков, напивался вдрызг чаще и выгреб куда больше дерьма, чем все вы, вместе взятые!

И стреляет в них взглядом, и все вдруг вытягиваются в струнку, неподвижные и молчаливые.

– Когда вернутся адъютанты капитана, этот ящик должен сверкать, как будто там бриллианты. – И смотрит на них так мрачно, что никто и пикнуть не смеет. – Давайте проясним ситуацию. Нас – и вас, и меня – засунули в эту задницу. И мы будем делать то, что должны делать, – и вы, и я, – но будем это делать по-моему.

И смотрит на унылые лица солдат, на которых читается, как же им обрыдло возиться с грязью, на лица, огрубевшие от отсутствия желаний и от наказаний.

– Несмотря на всю ту лапшу, что вы вешаете на уши капитану, а он ее глотает, мне-то прекрасно известно, что с таким количеством материала за день справятся четверо-пятеро, причем не торопясь. Вас здесь шесть человек, так что один из вас может спокойно отдыхать, почесывая яйца хоть целый день. Но этот отдых ему придется заслужить.

– Как?

– Погодите секунду, сейчас скажу.