Глава 2

Монах Брендан поднялся до зари. По его убеждению, так он делал всегда, с первого дня своей жизни. Он вставал затемно, чтобы встретить рассвет и произнести первую на тот день молитву. Глядя на светлеющую линию горизонта, он ждал самый первый, крохотный луч солнца, который нарождался неожиданно, затем стремительно расширялся, отвоёвывая у темноты всё новые и новые просторы, заливая светом округу и, наконец, превращался в ослепительно яркий, розовый в утренней дымке круг.

С таким же первым лучом солнца Брендан родился на свет. Двадцать восемь зим назад на восходе солнца в приземистой, выложенной из серых обточенных камней лачужке бедняка Финнлуга родился четвёртый ребёнок. Финнлуг и его жена были обычными ирландскими крестьянами, промышлявшими ловлей лосося, и никогда в жизни не покидавшими родного Трейли. Их небольшая деревушка, окружённая рвом и частоколом для защиты от ночных разбойников, огласилась первым воплем новорожденного, который кричал так пронзительно, что поднял на ноги всю округу и всполошил коров, мирно дремавших здесь же за частоколом.

– Он будет певцом или проповедником, – сказал тогда аббат Джарлат.

Когда Брендану не исполнилось и года, родители отдали его в монастырь в Кайлиди, к настоятельнице Святой Ите, которая с тех пор стала ему матерью и кормилицей. Монастырь стоял на высокой горе и по утрам Святая Ита уводила его на вершину, где они встречали солнце и совершали утренние молитвы. Брендан смотрел вокруг и думал о том, что лежало там, за горизонтом? Какие неведомые дали? Какие неизвестные города? Какие незнакомые люди? Тогда и появилась у него мечта однажды утром облачиться в дорожный балахон, собрать походный мешок, положить в него библию, грубого помола круглый хлеб, бутыль с монастырским пивом и пуститься в путь.

Сегодняшнее утро, забиравшееся утренней морской прохладой под согретый телом влажный балахон, вдруг напомнило ему те рассветы из детства. Совсем как тогда, небо было чистым и безоблачным и казалось, ещё немного, и Брендан увидит ангелов в этих нежно-голубых небесных просторах.

Монах сложил вместе сухие, холодные от ночной прохлады ладони перед грудью, упёрся безымянными пальцами в кончик своего носа, как он обыкновенно делал, поднял глаза навстречу солнцу и начал молиться.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…

На другом конце света, в далёкой теперь Ирландии, в этот утренний час за него, должно быть, молился и аббат Джарлат. В день, когда Брендан покинул Святую Иту и приехал в школу монахов Джарлата, он отправился осматривать окрестности. Он вышел к морю и побрёл вдоль скал, отважно нависавших над берегом. Один из утёсов показался ему настолько своим и знакомым, что Брендан подумал, будто бывал здесь множество раз. Возможно, он видел его во сне. На этом утёсе он устроил себе укрытие.

Брендан стал часто приходить туда. Целыми днями он сидел наверху и смотрел на воду. Он смотрел на воду так долго, что сам становился водой. Он плыл над водой, словно облако и видел себя, сидящего в сером монашеском балахоне на уступе, видел свой монастырь и аббата. Он улыбался себе, маленькому человеку, накрытому, как колпаком, копной рыжих волос, с узкими плечами и всклоченной бородой. Его улыбка обнаруживала рот с таким количеством зубов, что аббат иной раз шутил: «Они мешают ему говорить». Поэтому Брендан улыбался мало. Короткие ноги и большая голова делали его похожим на скирду сена. А на босых, изрезанных острыми камнями ступнях, можно было читать карты пройденных им троп и дорог.

Брендан быстро научился различать волны. Некоторые были похожи на молодых барашков, мирно пасшихся у берега. Другие были дозорными, проверяя побережье перед приходом большой широкой волны. Третьи были темны и свирепы, обрушиваясь на скалы всей своей мощью и обдавая Брендана тысячей соленых брызг. Тогда Брендан прятал саднящие от порезов ступни под себя.

В одно из своих путешествий над волнами он увидел на горизонте землю. Под прозрачными облаками возвышался остров, красота которого заставила замереть его сердце. Он знал – это был Тир-на-н-Ог. Земля Обетованная. Остров Всех Святых. Земля, где не было смерти, где все были молоды и совершенны, где цвели прекрасные сады, в лесах текли чистые реки и водопады, на лугах благоухали экзотическими ароматами цветы, а люди были добры и чисты. В римских писаниях, которые они изучали в монастырской школе, Тир-на-н-Ог называли Елисейскими Полями: здесь пребывали души усопших праведников. Здесь должен был теперь жить и сам Святой Патрик.

Брендан увидал Святую Землю лишь на мгновение. Тогда то, ещё не отойдя от восхитившего его видения, он поклялся Господу, что отыщет эту чудесную землю. Он избороздит семь морей и семь океанов, он будет плыть до тех пор, пока ветра не перестанут наполнять силой его паруса, пока волны не устанут гнать его лодку вперёд, он будет искать Тир-на-н-Ог пока силы не оставят его самого.

И вот он в пути. Из ученика-монаха Брендан скоро превратился в священника, он обратил в христианскую веру десятки людей, он творил чудеса в своей земле, он прославился за её пределами, он обрёл сподвижников, решивших испытать судьбу и отправиться на поиски Святой Земли вместе с ним. Они построили прочную большую лодку и сегодня встречают новый рассвет на открытом всем ветрам морском просторе.

Вот уже год Брендан и ещё семнадцать монахов плыли на юго-запад в поисках Святой Земли. Позади остались берега Ирландии, поселения галлов и высокогорные владения басконцев. День сменялся днём, волна сменялась новой волной, попутный ветер – мёртвым штилем. Цвет воды за бортом от недели к неделе светлел, от мрачного и темного становясь светло-голубым или нежно-зелёным. Однажды они проплывали через море водорослей, растущих столь густо, что казалось, выйди из лодки – и сможешь пройти по ним, как по земле. В другой раз их несколько дней сопровождали дельфины, плывшие так близко от борта, что монахи гладили животных рукой. Каждая следующая ночь была теплее предыдущей, а холод уже не доставлял таких неприятностей, как в первые месяцы плаванья.

Они видели острова. Они причаливали к их неизвестным берегам, чтобы пополнить истощавшиеся запасы продовольствия. Вороны, которых они взяли с собой, сидели в клетке под мачтой и, учуяв землю, взлетали в небо. Они кружили над парусом и летели к берегу, указывая Брендану путь. Мешки с взятою из дома вяленой рыбой, орехами, диким чесноком, луком и плоскими овсяными лепешками, давно опустели и сейчас монахи питались съедобными кореньями, ягодами и фруктовыми плодами, что набирали на островах. Они пили воду из пресных ручьёв. Один Бог ведал, сколько дней им придётся плыть до тех пор, пока они наткнутся на новый берег. Запасов иногда приходилось набирать столько, что на лодке почти не оставалось свободного места.

Брендан любил свою лодку. Они строили её тридцать дней, стругая деревянный остов, связывая лодочные «рёбра» жгутами, вымачивая куски телячьей кожи в густом пахучем отваре из коры дуба, промазывая их топлёным овечьим салом и высушивая на солнце. После их сшивали вместе, тщательно заделывая и промасливая швы, а затем натягивали кожу на деревянный лодочный скелет. Такие лодки у них в Ирландии называли «курраг» и его курраг был самым большим, который Брендану до сих пор доводилось строить.

Строили курраг так, чтобы тот смог вместить две дюжины душ и вдобавок запасы провианта и воды. Под обеими мачтами были устроены навесы и лежанки, где сейчас мирно дремали изможденные нелёгким походом монахи. Некоторые спали сидя, прочие – лежа своей головой к чужим ногам. Спальных мест на всех едва хватало и Брендан каждую ночь выставлял дозорного.

Сегодня ночью в дозоре стоял Кросан, который только что отправился спать. Лишь коснувшись головой одного из мешков, то ли с вяленой рыбой, то ли с вином для месс, Кросан мгновенно уснул, сморённый усталостью, качкой и чернотой беззвёздного неба.

В этот ранний час Брендан как всегда был один, наедине с бескрайним горизонтом, наедине с рождением солнца, наедине с черными волнами никем неизведанного моря. Шелест волн нарушали только хлопки белых парусов, развевавшихся на ветру и являвших миру красный круг, заключавший в себе крест – символ их ордена и их религии.

По обыкновению подобрав под себя ноги, Брендан устроился под мачтой и достал из-за пазухи исписанные мелкими буквами куски тонкой телячьей кожи. На этих листах он записывал события своёго долгого путешествия. Он знал, что когда-нибудь вернётся назад. Знал, что будет рассказывать людям о Святой Земле и старался не упустить из путешествия ни одной подробности.

Лодка всегда сильно раскачивалась и Брендану с трудом удавалось выводить буквы, сохраняя равновесие лишь потому, что его бока обыкновенно подпирали расставленные повсюду мешки. Под ровными и сильными ударами волны кожаные борта лодки то раздувались наружу, то съёживались внутрь, размеренно дыша, точно крепко спящий человек. За год плаваний, Брендан вжился в этот ритм и за мгновение до столкновения волны с лодкой поднимал над кожаным пергаментом перо. Буквы выходили ровными и стройными. Солёные брызги попадали на листы и Брендан прикрывал их мозолистой ладонью, огрубевшей от морской соли, вёсел и узловатых канатов.

Аккуратно разложив на коленях чистый кусок кожи, Брендан начал писать: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…»

Начинался четырнадцатый день апреля 512 года от Рождества Христова.

Глава 3

Под крылом самолёта тем временем показался какой-то остров. Он раскинулся на бескрайнем синем ковре океана большим полукругом и был испещрен холмиками затухших вулканов, темными потоками застывшей лавы и каёмкой белых песчаных пляжей.

– Это Лансароте внизу, – вытянув шею к иллюминатору, снова прокомментировал Андрей. – Был я тут. Классный остров! Пляжи – сказка, лучше, наверное, только на соседней Фуэртевентуре. Мы туда с Лансароте на пароме плавали: там совсем близко.

И, действительно, в иллюминаторе виднелась южная оконечность Лансароте, небольшой пролив и северная часть нового острова, видимо, как раз той самой Фуэртевентуры.

Было видно, как из небольшого с такой высоты прибрежного городка на Лансароте отчалил крошечный паром, направившись прямиком к Фуэртевентуре и оставляя за собой длинную полоску белоснежной пены.

– Видишь вон там черную землю? – Андрей показал на западную часть Лансароте, где на большой черной подпалине зияло бесчисленное количество кратеров.

– Вижу.

– Это Долина двадцати восьми вулканов. В этом самом месте триста лет назад извергались вулканы. И знаешь, сколько лет извергались? Тридцать! Без шуток – тридцать лет подряд! Мне когда рассказали, я сам не поверил. Сейчас в эту долину экскурсии возят. В некоторых местах нам запрещали из автобуса выходить: говорят, на расстоянии тридцати сантиметров под землей уже лава бурлит, то сё.

– До сих пор? – засомневался Герман.

– Представь! – уверенно кивнул сосед. – Лансароте – это самый вулканически активный остров на Канарах! И самый интересный после Тенерифе, как мне кажется.

Он подмигнул проходившей мимо стюардессе.

– Нам там ресторан понравился. «Эль Диабло» называется, «дьявол» то есть. Там еду готовят на вулканическом огне, представь! Берут курицу, на шампур её, то-сё, а потом кладут на дырку в полу. И курица шипеть начинает! И чаёк тебе потом так же кипятят…

– Да, здорово.

Андрей тем временем отхлебнул из фляжки ещё.

– Хорошие девушки в этой авиакомпании работают… А вон видишь островок между Лансароте и Фуэртевентурой? – и указал на небольшой остров, мимо которого как раз проплывал лансаротский паром. – Это остров Лос Лобос. Мы тоже там были. По пути на Фуэртевентуру. На этом острове, представляешь, отшельник живет!

Увидев удивленно поднятые брови, он доверительно положил свою лапищу Герману на руку:

– Весь остров – это шесть квадратных километров. Меньше него на Канарах нет. И живет на нём один перец. Антонио эль фареро, Антонио с маяка. Раньше с семьей жил, сейчас один остался. То ли разъехались все от него, то ли ещё что, не знаю. Живет себе, то-сё, на большие острова переезжать не собирается, сколько ему правительство не предлагает. Говорит: «Здесь, мол, я родился, здесь и помру».

– Чем же он там занимается?

– Коз разводит. Молоко доит, сыр делает козий. Сыр, кстати, вот такой вот! – Андрей оттопырил большой палец своей огромной руки. – Ещё за маяком присматривает – это единственное там каменное строение за исключением его дома. Сейчас, правда, отшельничать у него не очень получается. Постоянно туристов возят. Нас вот привозили.

Он доверительно накрыл руку Германа своей:

– Ты если соберешься, возьми с собой упаковочку пива: он страсть как пиво любит! Поменяет его тебе на сыр или на молоко. Денег-то там нет у него – натуральный обмен, – и, прыснув смешком, добавил. – Коммунизм, построенный на отдельно взятом острове.

– Почти как у Фиделя на Кубе, – отозвался Герман улыбнувшись. Ему нравился этот здоровяк: Герман любил бывалых, непоседливых и жизнерадостных людей, а Андрей, по всему получалось, как раз к такому типу и относился.

– Да, интересно. А ты много тут объездил… Ничего, что я на «ты»? – решил он сломать последний барьер на пути к завязавшемуся знакомству.

– Да, естественно, ничего, не придумывай, – отмахнулся Андрей. – Нет, не так и много я поездил. Только на этих двух островах был, да ещё на Тенерифе.

Он показал на удаляющийся берег Фуэртевентуры, вдоль которого тянулась бесконечная полоса белого пляжа.

– Здесь на Фуэртевентуре пляж есть, Сотавенто называется. Одиннадцать километров длина! Выходишь, а вокруг – ни души! И белый-белый песок вокруг!