Цитаты из книг автора «Антон Секисов»

я переезжал в город, одно из неофициальных имен которого – Чертоград

Вот оно, первое по-настоящему свободное поколение, никак не связанное с Советским Союзом, в отличие от меня, хотя и не заставшего его в сознательном возрасте, но все-таки я, цитируя Олега Газманова, рожден в Советском Союзе, сделан я в СССР. Или словами Юрия Шевчука: у-у-у-у, рожденный в СССР! Значит, вирус этого мрачно-диковинного государства есть и в моей крови. А вот у поколения Риты его не было. Про Ритино поколение писал упрямый диссидент Владимир Буковский: «Неужели теперь, на пороге гибели страны, произойдет чудо и возникнет из хаоса новое племя бунтарей, которые сделают то, на что их трусливым отцам пороха не хватило, – покончат с остатками тоталитарного режима, превратившегося в мафию, отстранят поколения, испорченные десятилетиями рабства, и начнут строить новое общество?» Нет, не начнут. Ведь это поколение сломанных роботов, травянистых детей без крови, стержня, чувств, морали, владеющих всеми дискурсами, но не верящих ни в один из них, вечно веселых и таких ироничных всезнаек, но почему-то пичкающих себя антидепрессантами без остановки! Отребье, гниль, падаль, навозные насекомые!

попал в худшую из ловушек, в которую может вляпаться пишущий человек, – журналистику. Сперва репортерская работа и так называемое профессиональное выгорание, явно предшествовавшее овладению профессией. Затем работа редактором – и исправление заметок, написанных небывало плохо, от которых в конце концов и я сам стал терять слух к слову.

Хотя одиночество было самым меньшим из зол, а может, наоборот, единственным благом

Но стоит ли лишний раз рассуждать о том, как часто чистая правда бывает похожа на самую примитивную, наскоро слепленную и оттого непоследовательную ложь.

За всего несколько встреч с ним я успел заметить привычку, выдававшую в нем многолетнего сотрудника оппозиционного медиа. Временами во время бесед, которые касались политики, Отелло резко бледнел. Кося одним глазом под стол, где мигал черный роутер, похожий на сытого паука, он злым полушепотом обращался ко мне: «Скажи это погромче, а то товарищ майор не услышал».

Что с тобой сделала русская литература, бедный седой мальчик?

Я не слышал слов, но видел лица людей, таких же, как я, запутавшихся во времени, как в гамаке, не родивших детей, не построивших убедительной карьеры. Мы вертелись, поджариваемые обстоятельствами, болтались, как пустые бутылки в пене Невы, рассчитывая на какой-то очень туманный счастливый случай. Мы не повзрослели, не пережили инициации взрослости и теперь обречены опухать и стареть, волоча детские неразвившиеся мозги по тускнеющему коридору жизни.

Как я уже говорил, он стал поэтом. Поэзия поразила его, как энцефалит. И если кому-то в наш иронично-пессимистичный век еще нужны доказательства, что занятия поэтическим творчеством скорее уродуют душу, чем возвышают ее, то вот еще один пример в подтверждение.

Иногда я просыпался с чувством своей невероятной силы. Сейчас я сяду за стол, за свою прихрамывающую конторку, и напишу пять – десять страниц, от которых будет исходить такой жар, что можно обжечь руку. Я садился за стол прежде, чем надеть линзы, сходить в туалет и почистить зубы. Я набирал вслепую первую фразу. В нее, в эту самую обычную фразу, уходила вся моя сила. Больше я не хотел писать. Голос свыше мне ничего не нашептывал, зато были слышны на минимальной громкости чьи-то другие голоса, время от времени сливавшиеся в один. Он не сообщал мне ничего нового, а только то, что я знал гораздо лучше него: что мне уже много лет, но я растрачиваю года неталантливо и без сердца, если и были зачатки того и другого, то ссохлись давно, как та бабка в окне, как цветок алоэ.