Проклиная «русских шпионов» и их «шпионские манеры», Адамски тем не менее поднялся и пошлепал в душ. Будучи человеком бессемейным, он жил в гостинице для сотрудников Центра Кеннеди, и часа ему вполне хватило, чтобы умыться-побриться, вывезти машину из подземного гаража и добраться до «континента» – то есть до города Орландо, находящегося в сорока минутах езды по шоссе номер 50.

Маринин действительно ждал его за столиком в кафетерии «У роз» – довольно непритязательной забегаловке на окраине, имевшей только одно достоинство: кофе здесь наливали круглые сутки.

– О’кей, – сказал Адамски, присаживаясь на свободный стул. – Надеюсь, были причины вытащить меня из постели в несусветную рань?

– Мне казалось, настоящие американцы никогда не спят, – без малейших признаков иронии заявил Маринин. – А причины у меня были. Вам кофе заказать?

– Не надо, – Адамски поежился, потому что по утрам во Флориде было довольно зябко. – Выкладывайте.

– После запуска «Колумбии» я собирался вернуться в Вашингтон. Но мое начальство… э-э-э… в Москве попросило задержаться еще на несколько дней. А этой ночью ко мне пришло письмо по электронной почте. В нем мне приказали оставаться в Центре Кеннеди до тех пор, пока не разрешится кризис…

– Кризис? – удивился Дэйв. – Какой кризис?

– Кажется, «Колумбии» угрожает серьезная опасность. Хазбанд и другие могут погибнуть.

– Что за чушь? Программа миссии выполняется в полном объеме…

– Уже не выполняется! – остановил собеседника Маринин. – Думаю, вам вскоре сообщат об этом. Однако я вызвал вас по другой причине. И это нельзя рассказывать по телефону.

Адамски всё еще не перекипел от обрушившейся на него новости, но больше от возмущения тем обстоятельством, что московский журналист знает больше, чем сотрудник пресс-службы Космического Центра, а потому принял новое высказывание Маринина в штыки:

– Уж не думаете ли вы, что у нас прослушивают телефоны? Здесь вам не Россия!

– Не Россия, – согласился Маринин. – Но предосторожность не помешает. Видите ли, Дэйв, я не хочу мутить воду в этой непростой ситуации. Зачем вашему руководству лишняя головная боль?

– Тогда зачем вам я? – сварливо осведомился Адамски.

– Я довольно слабо разбираюсь в американской космонавтике, – в который уже раз признался Маринин. – Но отечественную космонавтику знаю неплохо. Более того, у меня много друзей среди тех, кто работает в отрасли. Если ваше начальство не сумеет найти выход из кризиса, вспомните обо мне, Дэйв. Я буду в Орландо и постараюсь сделать всё, от меня зависящее, чтобы помочь установить нужные контакты.

– У нас и так неплохие отношения с Россией, – гордо сказал Адамски. – К чему эта игра?

Маринин, подумав, ответил так:

– Я опасаюсь только одного, Дэйв. Я опасаюсь, что руководство НАСА исчерпает все возможности решения кризиса и отдаст приказ, который неизбежно приведет к гибели «Колумбии». Потом придумают убедительную версию, почему так произошло. Но правда будет сокрыта. И никто не поверит тем, кто будет утверждать, будто «Колумбию» можно было спасти…

– Это бред!

– Надеюсь, что это бред. Однако обстоятельства таковы, что заставляют задуматься: а готовы ли высшие менеджеры НАСА признать свои ошибки и обратиться за помощью к другим космическим корпорациям? Ведь они уже засекретили информацию о проблемах миссии. Что будет дальше?

Адамски не нашел, что ответить на этот убийственный аргумент. Он только насупился еще больше.

– И я прошу вас по-дружески, – продолжал Маринин. – Вспомните обо мне в нужный момент. И если представится случай, намекните своему начальству, что русские знают о проблемах «Колумбии» и о мерах по спасению экипажа. И не станут молчать.

– Но почему я? – вскинулся Дэйв. – Почему именно я? Ко мне никто не прислушается – я недавно работаю в пресс-службе.

– Почему-то думаю, что прислушаются, – твердо сказал Маринин. – Ведь вы работаете с русскими, это профессия… В любом случае решать вам. Я не собираюсь ограничивать вашу свободу выбора.

– И на том спасибо, – отозвался Адамски по-русски, даже не пытаясь скрыть сарказм.

22 января 2003 года, мыс Канаверал, США

Сарказм Дэйва просуществовал недолго – до совещания, назначенного руководством пресс-службы Центра имени Кеннеди на девять часов утра.

Сразу бросалось в глаза, что глава пресс-службы чем-то озабочен. Он хмурился и всё время поглядывал на Роя Бриджеса – директора Центра имени Кеннеди, зачем-то явившегося на это заседание. Когда все собрались, а дверь закрылась, Рой Бриджес встал и, поприветствовав присутствующих, обратился к ним с краткой речью:

– Я уполномочен сообщить вам, что миссия STS-107 прервана по техническим причинам. Вышло из строя научное оборудование. Возможно, мы потеряем «Спейсхаб» – его придется выбросить в открытый космос. Однако астронавты не оставляют надежды спасти лабораторию. До выяснения всех обстоятельств официальная позиция НАСА такова. У нас есть проблемы, но они не угрожают безопасности экипажа «Колумбии». Не нужно поднимать шумиху из-за неполадок. Дайте команде Хазбанда возможность спокойно работать, и они спасут «Спейсхаб».

Рой Бриджес сел, а по рядам сотрудников прокатился осторожный шепоток.

– Задавайте вопросы, – разрешил глава пресс-службы, глядя на подчиненных исподлобья.

Первым поднял руку Лео Розенблюм, работавший с представителями израильских СМИ.

– Прошу вас, господин Розенблюм.

– То, что вы сказали, это действительно так? – спросил тот. – Или нам предстоит придерживаться легенды? Что если на наш комментарий журналисты скажут, что знают больше? Как тогда быть?

Глава пресс-службы сделался мрачнее тучи, но за него снова ответил Рой Бриджес:

– Это не легенда. У нас проблемы на орбите. Мы ускорили подготовку «Атлантиса». Но это делается на случай непредвиденной ситуации. Скорее всего, внеочередного запуска не потребуется. Я хочу еще раз подчеркнуть, у команды Хазбанда есть всё, чтобы справиться с проблемами. Лишняя шумиха вокруг этого дела может только помешать им и тем специалистам, которые будут помогать экипажу с Земли. Поэтому мы вводим особый режим работы Центра. Экскурсии будут продолжаться, но экскурсионный маршрут мы планируем изменить. Кроме того, всем посторонним лицам, без исключения, будет закрыт доступ в Здание вертикальной сборки, в ЦУП, в административный и жилой корпуса. Контакты с сотрудниками, занятыми в обеспечении STS-107, должны быть сведены к минимуму…

– Да и еще очень важный момент, – вмешался вдруг глава пресс-службы. – Тех, кто работает с иностранными изданиями, я прошу быть особенно осторожными. Прошу также докладывать обо всех странных вопросах и гипотезах, которые могут высказать иностранцы… Особенно это вас касается, господин Адамски!

Дэйва словно ударили наотмашь по лицу. Он вздрогнул и выпрямился, вперив изумленный взгляд в своего начальника. Неужели он знает об утренней встрече с Марининым? Неужели телефоны на Мысе действительно прослушиваются?

– Да-да, господин Адамски. Вы работаете с русскими, и вам нужно быть очень внимательным. Я даже попросил бы вас… – глава пресс-службы как-то странно подморгнул и оглянулся на Бриджеса, – я бы попросил вас присылать мне ежедневный отчет о контактах с русскими.

Адамски окончательно растерялся. За всё время его работы в Центре имени Кеннеди, глава пресс-службы впервые обратил внимание на молодого сотрудника, отвечавшего за русских журналистов, и от этого внимания отчетливо попахивало временами маккартизма и охоты на коммунистических «ведьм».

Поскольку обращались к нему, он приподнялся и, почувствовав, что краснеет, промямлил:

– Да, безусловно… Я буду информировать вас, сэр!

Бриджес посмотрел на молодого сотрудника заинтересованно. А глава пресс-службы смерил подозрительным взглядом.

– О’кей, господин Адамски. Я рассчитываю на вас.

Дэйв сел. Его раздирали сомнения. С одной стороны, он должен был немедленно доложить начальству о своем утреннем разговоре с Марининым. С другой стороны, ему очень не понравилось, что информацию о проблемах «Колумбии» скрывают не только от посторонних лиц, но и от штатных сотрудников пресс-службы. Значит, действительно кризис. Значит, действительно всё может обернуться катастрофой. И, значит, руководство действительно подстраховывается на случай провала.

Подумав, Адамски решил выждать. В конце концов встреча с русским журналистом произошла раньше, чем непосредственное начальство распорядилось бдить и доносить, и он не сказал Маринину ничего такого, что можно было бы использовать против НАСА или Америки…

22 января 2003 года, Хантсвилл, США

К полудню был извещен и скомпонован основной экипаж миссии спасения STS-300.

Командира экипажа, коммандера Скотта Альтмана, весть о подготовке новой экстраординарной миссии застала в Центре космических полетов имени Маршалла. Здесь уже несколько часов работала группа специалистов, которые по распоряжению Линды Хэм готовили гигантский бассейн к предстоящим испытаниям – на дне бассейна установили макет шаттла в натуральную величину, и теперь шла настройка вспомогательного оборудования. Доступ в здание бассейна был ограничен до предела, и Альтману (члену отряда астронавтов! старшему офицеру! ветерану НАСА!) пришлось подождать, когда ему выпишут новый пропуск. Когда бумажная волокита была закончена и коммандер прошел в здание, он был ошеломлен размахом работ. Альтман тут же попытался выяснить у одного из менеджеров, к чему конкретно готовят бассейн:

– Что мы будем репетировать?

Менеджер не понял вопроса.

– Мы будем репетировать эвакуацию?

– Нет, мы будем репетировать ВКД с ремонтом крыла.

Альтман не первый год работал в НАСА и понял, что имеет место конфликт интересов. Не вступая в дискуссию, он направился в кабинет заместителя директора Центра Дэвида Кинга.

– Я и сам в растерянности, – оправдывался Кинг. – Но таково распоряжение. Мы отрабатываем внекорабельную деятельность, включающую выход двух астронавтов, инспекцию крыла и его ремонт.

– А когда мы будет отрабатывать процедуру эвакуации?

– Когда поступит соответствующее распоряжение. Извините, господин Альтман, но другого макета у нас нет…

23 января 2003 года, околоземная орбита, высота 279 километров

Рассказывал Илан Рамон:

– …Я был тогда офицером навигации в эскадрилье. И было мне без малого двадцать семь лет. Молодой холостой пилот – самое обычное дело…

– Не самое обычное, – вдруг перебил командир Хазбанд. – Ты скромничаешь, Илан. Я читал твое досье. Он, друзья мои, удивительный человек, – обратился Хазбанд к другим астронавтам. – Настоящий супермен! В одном из учебных полетов у его машины отказала система управления – наш Илан и его инструктор катапультировались. Приземляясь, Илан сломал ногу, попал в госпиталь. Понятно, что его должны были отчислить из летной школы. Но Илан сражался и со своим недугом, и с недоверием медицинской комиссии. И победил, окончил школу с отличием. Поэтому в том, что Илан находится здесь с нами, нет случайности – он действительно лучший из лучших.

Астронавты похлопали в ладоши.

– Спасибо, командир, – поблагодарил слегка порозовевший Рамон, – но вы преувеличиваете мои скромные достижения. Я продолжу, если никто не возражает?..

Никто не возражал.

– Итак, я был штатным навигатором в одной из эскадрилий израильских ВВС. Единственная, но важная особенность. Наша эскадрилья занималась освоением «F-16». Эти машины стали со временем ударной силой нашей военной авиации. Потому мы считались элитой, и когда речь зашла об «Опере», так называлась эта акция, то выбор пал на нас… Главной боевой задачей, которую мы должны были выполнить в рамках «Оперы», стало уничтожение иракского ядерного реактора. Наше правительство не верило пропагандистам Саддама Хусейна, что атомная станция, которая строилась в Озираке, предназначена для выработки энергии. Дело в том, что Ирак обладает огромными запасами нефти. Это дешевая и очень качественная нефть. На месте Саддама логичнее было бы строить обычную тепловую станцию, которая использует в качестве источника энергии мазут. Но он предпочел другое. Эксперты предполагали, что электростанция Озирака будет производить оружейный плутоний. А если Саддам получит достаточное количество плутония, он сможет создать настоящую атомную бомбу. А если он создаст атомную бомбу, то применит ее против Израиля.

– Извини меня, Илан, но почему именно против Израиля? – удивилась Лорел Кларк. – Насколько мне известно, Саддам всегда считал своим главным врагом Соединенные Штаты.

– Не всегда, – поправил ее командир Хазбанд. – Когда-то мы считали Саддама отличным парнем. Но, к счастью, быстро поняли свою ошибку.

– Да, – кивнул Рамон. – А Израиль всегда был врагом Ирака. Во все времена. К тому же мы ближе, и первую свою бомбу Саддам наверняка сбросил бы на нас. Или угрожал бы сбросить, шантажируя наше правительство и добиваясь политических уступок. Так мы считали. И чтобы устранить эту угрозу, решили нанести превентивный удар – уничтожить реактор в Озираке до того момента, как он будет построен и запущен в эксплуатацию. Разумеется, все детали операции были строжайшим образом засекречены – только командный состав был в курсе подробностей «Оперы». Ну и я – как офицер навигации. Когда дошла очередь до распределения ролей, я, конечно же, претендовал на членство в группе. Молодой был, холостой. Горячий. Сейчас, наверное, раз пять подумал бы, прежде чем лететь, а тогда… Опыта боевых вылетов у меня не было, и наш командир вначале уперся: в эскадрилье хватало проверенных в деле парней. Но и я был непрост – доказывал, что вылет наш уникален, совершить его мы можем только один раз, повтора не будет, а потому всё должно пройти без осечек. И мне, как автору карт и маршрута операции, позарез нужно быть в гуще событий – чтобы лично удостовериться, что всё прошло как надо, задача выполнена в полном объеме и честные граждане Израиля могут спать спокойно. Наш спор дошел до вышестоящего командования, и в конце концов меня утвердили восьмым номером в строю. Я должен был идти замыкающим и произвести фотосъемку реактора уже после бомбометания. С одной стороны – ничего сложного. С другой стороны – если я где-то ошибся и просмотрел зенитно-ракетный комплекс, мне может достаться его залп… Но всё обошлось. Вылетели в назначенный срок, сбросили шестнадцать бомб. Я заснял результаты, сделал вираж влево со снижением и ушел в точку сбора. Иракцы пытались стрелять из зенитных пушек, а затем на перехват поднялся «МиГ-23», но, видно, не рискнул вступить в бой с группой… Хорошо помню черную тучу, которая поднялась над зданием энергоблока, и какие-то ярко-алые вспышки в глубине этой тучи. До сих пор не понимаю, что там могло так гореть… Позднее проводили разбор. Четырнадцать бомб упали прямо на реакторный зал. Две из них не взорвались. Одна бомба попала в лабораторию. И одна – затерялась. Решение атаковать в воскресенье оказалось правильным – персонал был на отдыхе и не пострадал. Нас, разумеется, заметили, опознали, и реакцию в мире этот налет вызвал неоднозначную… И всё же «Опера» прошла на удивление гладко. Тут сработало несколько факторов: тщательная подготовка, согласованная работа армии, ВВС, спецслужб, последовательная решимость правительства довести это дело до конца…

– О, я, кажется, вспоминаю подробности этой операции! – сказал Майкл Андерсон. – Только она в наших отчетах почему-то называлась «Вавилон».

– Как любая секретная военная акция, «Опера» имела прикрытие, – охотно объяснил Рамон. – «Вавилон» – это именно прикрытие.

– Понятно, – кивнул Андерсон. – Операция действительно уникальная. Но, насколько мне известно, она вызвала осуждение со стороны мировой общественности.

– Этого мы ожидали, – израильский астронавт улыбнулся. – Через две недели после уничтожения реактора нас осудил Совет Безопасности ООН. Ведь мы покусились на главный принцип – неприкосновенность границ нейтральных государств. Только Война в Заливе всё расставила на свои места. Представьте, как выглядели бы боевые действия девяносто первого года, если бы у Саддама была в наличии атомная бомба…

Астронавты, внимательно слушавшие Рамона, закивали в полном согласии. Все эти проблемы – иракское атомное оружие и давно закончившаяся Война в Заливе – были бесконечно далеки от них, однако неспешные разговоры с воспоминаниями позволяли отвлечься от беспокойных мыслей по поводу дальнейшей судьбы «Колумбии». В конце концов бывали ситуации и похуже, и каждый из них может вспомнить, как уже выкарабкивался из глубокой ямы невзгод, в которую столкнула его жизнь. А значит, надежда на благополучный исход есть, и не нужно предаваться панике. Всё будет хорошо…

24 января 2003 года, США

Специалисты НАСА, работавшие над проблемой на Земле, тоже верили в благополучный исход. Хотя режим секретности, введенный руководством, мешал им привлекать к консультациям коллег со стороны, они делали всё возможное, чтобы спасти «Колумбию» и ее скучающий экипаж.

Ударными темпами были завершены расчеты, окончательно подтвердившие вывод Кевина МакКлуни: без посторонней помощи шаттл не сможет вернуться на Землю – разрушится и сгорит в атмосфере на высоте, которая еще не позволяет воспользоваться системой аварийного покидания корабля по выдвижному шесту.

Группа Линды Хэм предварительно отработала процедуру ремонта и теперь составляла поэтапную инструкцию, которую предполагалось проверить в бассейне Центра имени Маршалла и переслать экипажу «Колумбии» по электронной почте.