Через степь бежит длинный товарный поезд. На одной из платформ стоит накрытый брезентом трактор. На краю брезента, спускающегося с трактора, спит Ванда, свернувшись калачиком. Игорь Чернявин сидит около ее ног, обнял руками свои колени и рассеянным взглядом посматривает по сторонам. Рыжиков, расставив ноги в тапочках, стоит против него. Ваня спустил ноги с платформы и мирно любуется степью, широкой дорогой, ползущей рядом, курганами на горизонте, первой весенней зеленью.
Выехали вчера вечером, долго укладывались спать, было холодно. Потом залезли под брезент, копошились там и ежились, наконец заснули. Под брезентом еще и тем хорошо, что на остановках ничьи любопытные взгляды не беспокоили пассажиров и никто не мешал спать. Игорь Чернявин, засыпая, сказал:
– Это самое лучшее купе, никакой давки и тесноты, свежий воздух и никто не говорит глупостей: предъявите ваши билеты!
Утром проснулись рано и вылезли из-под брезента в хорошем настроении. Только на больших станциях снова пользовались его гостеприимством, но уже не в качестве спального места, а исключительно для того, чтобы не волновать поездной прислуги. А потом Ванде захотелось поспать на солнышке.
Рыжиков молчал, молчал, наконец спросил:
– Зачем ты Ванду потащил в город?
– А тебе какое дело? – Игорь прищурил на Рыжикова глаза, может быть, потому, что из-за Рыжикова над крышей соседнего вагона поднималось чистое, словно умытое, солнце.
– Значит, есть дело.
– В городе что-нибудь найдем. Работу или что…
– Ты не хочешь работать, а ей нужно?
Рыжиков сказал это в упор, он лез в ссору.
– А ей нужно, – спокойно сказал Игорь, отвернулся от Рыжикова и покровительственно посмотрел на Ванду[80].
С края платформы убежденно-весело отозвался Ваня:
– Люди все работают. Кругом все работают.
Он медленным, круглым движением показал на степень. На далеком поле, действительно, что-то делали люди, разобрать было трудно, только яркими пятнами играли на солнце белые рубахи.
Рыжиков сказал, глядя туда:
– Ну и пусть! Наплевать на твоих людей.
Ваня поднял лицо, приоткрыл зубки, присмотрелся к Рыжикову улыбающимися глазами, протянул:
– И никто не крадет.
Рыжиков закричал на Ваню:
– Ты, пацан, замри[81], пока в рожу не схватил[82]! Много ты понимаешь!
Ванины зубки так и остались открытыми, но глаза потеряли улыбку, насторожились.
– А за что?
Игорь произнес в нос:
– Месье, в рожу можете только с моего письменного разрешения.
Рыжиков медленно навел на Игоря через плечо угрюмо-угрожающие глаза:
– С твоего разрешения?
– И притом письменного… Подайте мне заявление…
– Какое заявление?
– О том, что вы желаете заехать мне в рожу.
Рыжиков оживился, направился к Ване:
– Интересно! Интересно, как выйдет без разрешения.
Ваня испуганно стрельнул взглядом, быстро на руках вскочил, бросился к Игорю. Рыжиков протянул руку, чтобы поймать Ваню, но как-то так случилось, что Игорь стал между ними. Рыжиков не успел даже бросить на Игоря презрительный взгляд, не успел протянуть руку для защиты. Стремительный кулак Игоря Чернявина направился как будто в лицо Рыжикова, но с ног его повалил неожиданный удар в живот. Рыжиков свалился прямо на спящую Ванду. Ванда проснулась, вскрикнула в испуге:
– Ой! Что такое? Чего ты?
Игорь спокойно улыбнулся:
– Не беспокойтесь! Рыжиков спать хочет. Уступите спальное место. Ваня выглядывал из-за спины Игоря и серьезно, внимательно присматривался к Рыжикову:
– Как ты его ударил?
Ванда брезгливо обернулась к Рыжикову, но сейчас же и улыбнулась: вид скривившегося Рыжикова, очевидно, ей понравился.
– Ты его побил, да? За что?
Рыжиков приподнялся на локте, выпятил толстые губы. Рыжие космы в беспорядке спадали на лоб, почти закрывая наглые зеленые глаза.
– Ты чего скалишься? Он за тебя заступаться не будет[83].
Заложив руки за спину, Ванда покачала головой:
– А может, и будет!
– Смотри, Ванда![84] – Рыжиков вскочил на ноги, сжал кулаки.
Игорь улыбнулся, положил руку на плечо Вани, сказал в сторону, почти нехотя, скучно:
– Имейте в виду, сэр, в этом купе вы пальцем никого не тронете.
Рыжиков засунул руки в карманы, ухмыльнулся:
– Ты, наверное, не знаешь, кто она такая?
Игорь посмотрел на Рыжикова удивленно:
– А что такое?
– Ты, может, думаешь, что она вот какая барышня? Сказать, какая ты есть?
Ванда, ненавидяще, наморщила красные, припухшие от сна, губы…
– Пошел ты к черту! Жаба! Ну и говори! Все вы – сволочи!
Рыжиков обрадовался:
– Ха! Она же проститутка! Понимаешь, какое дельце?
Ваня вытянул к Игорю вдруг заострившееся лицо:
– Что? Что?
Ванда медленно пошла к краю платформы, подняла воротник жакета, втянула в воротник встрепанную голову. Игорь, гневный, двинулся к Рыжикову, но Рыжиков захохотал и, ловко перепрыгнув на другую сторону платформы, спрятался за трактором. Игорь звонко сказал ему вслед: – Там и сиди, покажешь нос, выкину на шпалы.
Ваня еле успевал следить за происходящим[85]. Он бросился, было, посмотреть, что делает Рыжиков, но передумал, подошел к Ванде, осторожно прикоснулся к ее локтю:
– Ванда, что он такое сказал? Как это?
Игорь легонько оттолкнул Ваню. Глядя в пол платформы, он спросил:
– Он правду сказал?
Ванда быстро повернулась, ответила с прежней ненавистью[86]:
– Ну, и пусть правду! А тебе какое дело? Может, поухаживать хочешь?
Игорь покраснел, скривил рот, отвел глаза от жадного взгляда Вани Гальченко.
– Да… нет! А только… сколько ж тебе лет?
Ванда кокетливо повела головой, чуть-чуть, через плечо, задела взглядом Игоря:
– Ну и что ж? Пятнадцать.
Игорь почесал медленно затылок, грустно улыбнулся и сказал:
– Хорошо… Больше ничего, синьора, вы свободны.
Ванда внимательно посмотрела на Игоря, но он не заметил этого.
Она тронулась с места, неслышно, медленно прошла к брезенту, зябко втягивая голову в воротник, медленно опустилась на брезент и тихонько улеглась, отвернувшись к трактору.
Игорь, тихо насвистывая, загляделся на степь. Далеко впереди встали из-за пологих холмов белые верхи зданий. Над ними нависло солнце. Оно своим хорошим, щедрым светом заливает землю, яркие, только что родившиеся, невинные, не знающие пыли озими, черные отвалы только что поднятых паров. Даже одичавший прошлогодний ток с бесформенными кучами грязной соломы, и тот молодился под солнцем.
Промелькнула внизу босоногая команда девушек, ноги у них были еще белые, не загоревшие. Одна из девушек что-то крикнула Игорю, другие засмеялись. Игорь проводил их скучным взглядом, отвернулся. Ваня взглянул на Ванду, осторожно прислушался к Рыжикову за трактором, стал рядом с Игорем, поднялся на носки, спросил шепотом:
– А кто это… проститутка? Скажи?[87]
Игорь ответил сурово, не глядя на Ваню:
– Малый ты еще… А только это… хуже всего, понимаешь?[88]
Ваня с испугом оглянулся на Ванду, подался вперед, но платформу сильно качнуло на стрелках.
– Приехали, – сказал Игорь.
Через многочисленные стрелки, мимо мелькающих просветов товарных составов поезд забирал вправо, быстро проходя пассажирскую станцию. Над крышами стоявших вагонов проплыли надстройка вокзала и длинные выпуклые кровли перронов. Поезд выскочил на узкую насыпь, которая правильной кривой огибала неожиданно широкий луг у самого края города. За лугом грелись на солнце соломенные крыши белых хат. Но снова стрелки дернули поезд, и он более осторожно начал втягиваться в широкую сеть товарных путей. Хат уже не было, на горе стояли и смотрели на поезд красные, серые, розовые дома города. Ваня сказал:
– Сан-Франциско? Да!
Ванда зашевелилась на своем брезенте, села, отвернула лицо к городу. Игорь ничего не ответил. Поезд вошел в узкую длинную перспективу других товарных поездов, очень медленно продвигался между ними.
Игорь задумался, глядя на проплывающую замасленную поверхность станионного полотна.
Сзади него что-то глухо стукнуло. Игорь быстро обернулся. На их платформе стоял, выпрямляясь[89] после трудного прыжка и внимательно разглядывая их[90], стрелок железнодорожной охраны. Ванда неслышной тенью слетела с платформы.
– Это ты – Игорь Чернявин?
– Я.
– Ага! Тут у нас телеграмма… Ты получил сто рублей по подложному переводу?
Игорь влепил в стрелка восхищенным взглядом:
– Ой, и народ же быстрый! Получил, представьте! Я отказывался, понимаете…
Стрелок грустно ухмыльнулся, кивнул:
– Идем.
Игорь почесал нос:
– Ах ты, черт! Жалко, Ванька, с тобой расставаться. Хороший ты человек! И Ванда… Вы понимаете, товарищ стрелок, некогда мне.
Ваня растерялся:
– А… куда ты?
– Я? Именем закона… арестован.
– За что?
– За бабушку страдаю.
Ваня вдруг понял:
– Так тебя в тюрьму? Да?
– Идем, идем, – повторил стрелок и тронул Игоря за плечо.
Игорь взялся за борт платформы, готовясь спрыгнуть. Оглянулся на Ваню:
– А ты, Ванюшка, иди в колонию. Здесь, говорят, приличная. Имени Первого мая.
Он спрыгнул. За ним спрыгнул стрелок. Опершись руками о колени, Ваня смотрел им вслед. Он еще не мог вместить в себя это горе.
Из-за трактора вышел Рыжиков. Он улыбнулся злорадно и играл:
– Будьте добры! Присылают записочку: дорогой Игорь, пожалуйста, возьмите сто рублей! Чистая работа! А Ванда где?
Ваня ответил испуганно:
– Не знаю.
– Куда ты пойдешь? – спросил Рыжиков, когда они подошли к остановке трамвая возле товарной станции.
Улица здесь была булыжная, изношенная, покрытая угольной пылью. Большое грузовое движение грохотало по ней. Из-под копыт и колес поднималось видимо-невидимо воробьев. У трамвайной остановки стояла очередь. У многих людей ботинки требовали чистки. Ваня не успел ответить: к нему подошел человек в форменной тужурке. Он добродушно кивнул к забору:
– Почистишь, что ли?
– Вам черной?
– Черной, а какой же? Вот спасибо, а то к начальству нужно, а ботинки…
Ваня присмотрелся к заборчику, там[91] сесть было не на чем. Подальше он увидел старое деревянное крыльцо.
– На ступеньках? Хорошо?
Человек, собирающийся к начальству, молча кивнул. Ваня побежал вперед, чтобы все приготовить. Когда клиент подошел, Ваня уже набирал мазь на одну из щеток…
– Э, нет, улыбнулся клиент, ты раньше пыль убери.
Ваня покраснел и приступил к работе. Рыжиков уселся повыше на том же крыльце и молча рассматривал улицу.
– Сколько тебе?
– Десять копеек.
– А сдача у тебя есть? С пятнадцати?
Ваня полез в карман. У него оказалось только четыре гривенника.
– Не рассчитаемся так. Ну, Бог с тобой, бери лишний пятак, ты парень, видно, не плохой.[92]
Ваня взял монету, улыбнулся.
– А я вам завтра почищу.
– Ишь ты какой? Ты думаешь, я у тебя каждый день буду красоту наводить?
Не успел клиент отойти, подошла девушка, попросила почистить туфли, потом – красноармеец. Красноармеец спросил:
– Сколько будет стоить, если вот сапоги?
Перед красноармейцем Ваня оробел. Он еще ни разу не чистил сапоги красноармейцам и не знал, сколько это стоит. Кроме того, почему-то ему стыдно было брать деньги с красноармейца. Ваня поперхнулся и произнес несмело:
– Де… десять копеек.
– Вот еще дурак, – прошептал Рыжиков, но красноармеец обрадовался, поставил ногу на подставку:
– Дешево берешь, малыш, дешево. У нас везде за сапоги двадцать копеек.
Ни тому, ни другому Ваня ничего не сказал. Он с большой охотой приступил к работе. Сначала смел пыль, потом основательно, долго намазывал сапог гуталином. Он забыл, правда, спросить: «Вам черной?» Работал он сильно, действовал глазами, бровями и даже языком. Быстро чистить двумя щетками он еще не умел, одна щетка вырвалась у него из рук и далеко отлетела. Рыжиков громко захохотал, но щетки не поднял. Ваня сам, кряхтя, поднялся и побежал за щеткой.
Красноармеец дал Ване гривенник и сказал:
– Спасибо тебе[93]. Дешево почистил, и блестит хорошо.
Он ушел, поглядывая на сапоги. У Вани заболели руки и спина, но было приятно, что красноармеец его поблагодарил. Опершись на локти, Ваня молча рассматривал улицу.
Дома на улице все были одинаковые, кирпичные, запыленные, двухэтажные. Между ними стояли короткие заборы, а в заборах ворота. Почти у всех ворот стояли скамейки, на скамейках сидели люди и грызли семечки. Ваня вспомнил, что завтра воскресенье. От этого стало как-то приятнее. По кирпичным тротуарам проходили люди по двое, по трое и разговаривали негромко.
Сзади открылась дверь, и скрипучий, неприятный голос спросил:
– А вам чего здесь нужно? Беспризорные?
Ваня вскочил и оглянулся. Лениво поднялся и Рыжиков. В открытых дверях стоял человек высокий, худой, с седыми усами:
– Беспризорные?
– Нет, не беспризорные.
– Чистильщик? Ага? А резиновые набойки у тебя есть?
В ящике у Вани было только две щетки и две банки черной мази. Ваня развел руками:
– Нет! Резиновых набоек нет!
– Хо! Чистильщик! Какой ты чистильщик! Ну, допустим! А этот чего?
Рыжиков недовольно отвернулся.
– Чего ты здесь? Ночи ожидаешь?
Рыжиков прохрипел еще более недовольно:
– Да никакой ночи… Вот… знакомого встретил.
– А… знакомого!
Старик запер дверь на ключ, спустился по ступенькам. Ткнул узловатым пальцем в направлении Вани:
– Этот, видно, трудящий. А ты – марш отсюда. Вижу, какой знакомый. Ты убирайся.
– Да я сейчас пойду. Что, и на улице нельзя остановиться? Ты, что ли, такие порядки выдумал?[94] – Рыжиков чувствовал свою юридическую правоту, поэтому обижался все больше и больше.
Старик усмехнулся:
– Плохие здесь порядки, а поэтому уходи, иди туда, где хорошие порядки. Я вот только в лавочку. Пока вернусь, чтоб тебя тут не было.
Он отправился по улице. Рыжиков проводил его обиженными глазами и, снова усаживаясь на крыльце, прогудел почти со слезами:
– Придирается! «Ночи ожидаешь»!
К ним подошел молодой человек и радостным голосом воскликнул:
– Какой прогресс! На нашей улице чистильщик! Да какой симпатичный! Здравствуй!
– Вам черной? – спросил Ваня.
– Черной! Ты всегда здесь будешь чистить?
Набирая мазь. Ваня серьезно повел плечами и сказал с небольшим затруднением:
– Да, я всегда здесь буду чистить.[95]
Этот клиент не спросил, сколько нужно платить, а без всяких разговоров протянул Ване пятнадцать копеек.
Ваня пропищал:
– Так сдачи нет.
– Ничего, ничего, я всегда буду платить тебе пятнадцать копеек. Мне только надо побыстрее.
Ваня опустил деньги в карман и снова начал рассматривать улицу. Приближался вечер, от этого на улице стало как-то уютнее и как будто чище. Ваню очень интересовал трамвай. Он много слышал об этой штуке, но никогда ее не видел, и теперь ему хотелось залезть в вагон и куда-нибудь поехать. Настроение у него было хорошее. Улица казалась своей, люди казались хорошими, а в душе разгоралась маленькая гордость: все проходят и видят, что на крыльце сидит Ваня и может почистить ботинки.
Рыжиков сказал:
– Ваня, знаешь что? Ты мне дай пятьдесят копеек, ладно[96]? А я тебе завтра отдам.
– А где ты завтра возьмешь?
– Чего это?
– Где ты возьмешь пятьдесят копеек?
– Это я уже знаю, где возьму. Надо пойти пошамать.
Ваня вдруг почувствовал страшный голод. Еще утром они съели на платформе остатки вчерашнего ужина.
– Пятьдесят копеек? А у меня есть сколько? У меня есть девяносто копеек. А, я и забыл про те деньги!
– Какие «те»?
– А мне Игорь дал… Только это… бабушкины.
Вася развернул бумажку, посмотрел на нее грустно и спрятал обратно. – А теперь его повели в тюрьму.
– Так дай пятьдесят копеек. Видал, сколько у тебя денег!
– Те нельзя тратить, – сказал Ваня и дал ему сорок пять копеек, поделив пополам имевшуюся наличность[97].
Рыжиков взял деньги:
– А ночевать… я приду.
О проекте
О подписке