– Забудем об этом, – прервал ее Алексей. – Отец был взрослым человеком и мог вести себя так, как считал нужным. То, что они с мамой давно стали чужими, ни для кого не секрет. Катя, ты сама понимаешь, что сейчас я не могу отвезти тебя домой, но и одну отпускать ночью тоже не хочу. Тебя доставят прямо к подъезду, я распоряжусь. Но до этого тебе надо побеседовать со следователем, он уже здесь...

Алексея окликнули, и Катя отметила, что к нему почтительно обращаются «Алексей Германович». Король умер – да здравствует король! Катя машинально ответила на вопросы следователя, который, предупрежденный Алексеем, не стал вдаваться в подробности того, что именно делала Катя с Вараввой-старшим в ресторане и в каких отношениях она с ним состояла. Но ведь отношений у нее никаких с Германом Петровичем и не было – разве что он пытался ее поцеловать и несколько раз хватал за коленку.

Затем один из подручных Алексея отвез Катю на джипе домой. Глядя из окошка на пустынные улицы спящего Волгограда, Катя думала, что должна быть отчасти благодарна неизвестному убийце. Он спас ее от Германа Петровича. Иначе бы Варавва от нее бы не отстал ни за что, и ей бы пришлось или бежать сломя голову из города, или подчиняться его воле. Но ей не хотелось, чтобы избавление пришло именно так – от выстрела наемного убийцы...

Катя поднялась по лестнице на третий этаж пятиэтажки, в которой обитала семья Ипатовых. Рядом, всего в ста метрах, возвышался возведенный только пару лет назад элитный небоскреб, огромная квартира в котором принадлежала Герману Петровичу. Катя, стараясь не шуметь, открыла дверь, прошла в коридор – и наткнулась на всклокоченного отца, который в тренировочных штанах и майке ждал ее.

– Наконец-то, – сказал он. – А то я уже собирался идти к Светке, она все уверяла, что ты у нее, а позвать тебя к телефону не могла. Мы с мамой так беспокоились, уже почти два часа ночи...

Появилась облаченная в ночную рубашку Дарья Ипатова. Она прижала к себе Катю и, чуть не плача, произнесла:

– Ой, Катюша, мы как на иголках. Хоть отец и говорит, что наша девочка выросла, но все равно страшно, сейчас время такое, на улицах грабят, насилуют, убивают...

– Да все в порядке, мы со Светкой праздновали, – сказала, снимая шубку, Катя. – Заговорились, а там уже и транспорт не ходит, она же живет на Пархоменко, я пока пешком оттуда добралась... Да все нормально, там везде фонари, – соврала Катя и, поцеловав родителей, исчезла в своей комнате.

Жизнь Екатерины Александровы Ипатовой, появившейся на свет 3 октября 1979 года в городе Шверин, Германская Демократическая Республика, была обыкновенной жизнью вполне ординарной студентки.

Впрочем, Катя никогда не задумывалась над подобными вопросами. Настоящая красавица – шелковые светлые волосы, которые Катя отращивала с девятилетнего возраста, огромные бездонные синие глаза и потрясающая улыбка сделали ее всеобщей любимицей в школе и в университете. Она не была отличницей, несколько раз на экзаменах даже пользовалась шпаргалками. Однако кто этого не делает?

У Кати были две лучшие подруги – полноватая, боевая и знающая настоящую жизнь Света Храповалова и ранимая и задумчивая Олеся Тарасова. С обеими она познакомилась в Волгоградском гуманитарном государственном университете, где Катя постигала сложности немецкого и английского языков. До трехлетнего возраста Катя жила в Германии – разумеется, в Германии служили родители Кати, отец, Александр Александрович Ипатов, прапорщик, и мама Дарья Гавриловна, врач-гинеколог. Родители познакомились именно там, в Шверине, там же сыграли и скромную свадьбу, там же на свет появилась и Катя. Иногда девушка сожалела, что у нее нет больше братьев и сестер, однако она всегда знала: родители обожают ее, не чают в ней души и готовы ради нее на все. Все же не так плохо быть единственным ребенком!

Мама, Дарья Гавриловна, родилась в Волгограде, в ту пору, когда город этот носил еще имя вождя всех времен и народов. У Кати имелась замечательная и горячо любимая бабушка, Анна Васильевна. Старушка даже в самые суровые времена гонений на религию, когда за хождение в церковь можно было поплатиться свободой, соблюдала православный пост и многочисленные православные каноны, крестила всех своих детей (их у нее было четверо). Странное дело, но ей вместе с мужем, дедом Кати, повезло. Анна Васильевна всю жизнь проработала на одном из гигантских заводов, которыми славился город-герой, в соседнем цехе трудился ее супруг. Катя знала, что стоит ей прийти к бабушке, как та, угощая деточку-внучку ароматным чаем и удивительно вкусным малиновым вареньем, начнет охать и причитать:

– Как же так, внученька, и почему твоя мама не соблюдает пост?! А иконы у вас висят? И телевизор вы смотрите? Ну надо же! Какой грех!

Катя, памятуя наказы мамы, никогда не вступала с бабушкой в споры.

Катин отец был родом из уральского города Глазова. Александр Александрович Ипатов числился по паспорту удмуртом, хотя этой крови в нем было на самом деле всего на одну восьмую. Когда-то он думал, что редкая национальность поможет ему поступить в институт. Так и произошло, однако, отучившись два курса в политехе, он бросил это занятие и ушел в армию. Судьба занесла его за границу. По неизвестной причине за рубеж в первую очередь посылали нацменов, считая, видимо, их более идейно благонадежными.

Глазов, старинный русский городок, находился на Урале. Александр Александрович, попав после приезда из Германии с женой в Волгоград, был чрезвычайно удивлен – оказывается, в Советском Союзе существует дефицит и, более того, имеются громадные очереди! Дожив почти до тридцати лет, он не имел об этом представления. Он, счастливец, вырос в Глазове, закрытом режимном городе, где на секретных военных заводах собирались стратегические континентальные ракеты, наводящие ужас на буржуазный Запад. По причине закрытости в Глазове царил настоящий рай – в магазинах в любое время года по бросовым ценам продавались бананы, молоко и творог, а также раритетные даже в столице сорта колбас. Правительство явно заботилось о процветании городка, который работал на укрепление мощи Советского государства. И попасть в Глазов было сложно. Купить билет можно в любой железнодорожной кассе, однако, сделав это, путешественник моментально становился мишенью особых служб. И к тому моменту, когда он садился в поезд, про него было известно все и даже больше – а не является ли этот товарищ на самом деле американским шпионом, который едет в Глазов, дабы выведать секреты боеспособности державы? Случалось и так, что, оказавшись на провинциальном вокзале, человек не успевал выйти в город – его брали под локти суровые и мужественные люди в неброских костюмах и уводили в неизвестном направлении. Человек, нужно успокоить волнующихся за его судьбу, вовсе не исчезал (как это было тремя десятилетиями ранее), его просто допрашивали, а затем следующим же поездом, если состава преступления в его действиях выявлено не было, отправляли восвояси.

Попав в голодный и степной Волгоград, Александр Ипатов познакомился с многочисленной волжской родней, знаменитым на весь мир архитектурным ансамблем «Мамаев курган», а также с очередями и дефицитом. Он быстро научился вставать в шесть утра, чтобы занять длинную (почти как в Мавзолей) очередь в продуктовый магазин. Часто случалось, что никто не знал, за чем именно стоят, однако это не мешало обывателям терпеливо ждать, что же выбросят на прилавки – синелапых бройлеров, помятые жестяные баночки со шпротами, слипшиеся пельмени, разбить которые можно только молотком и стамеской, или похожее на тальк сухое молоко.

Александр Александрович ударно трудился на заводе, потом вступил в молодежный жилищный кооператив, встав в очередь на квартиру, семь с половиной лет работал разнорабочим – раскидывал горячий асфальт, мостил улицы, занимался озеленением сухого и раскаленного долгим летом иногда за пятьдесят градусов города. Мучения его увенчались двухкомнатной квартирой в новом доме. А мама Кати, Дарья Гавриловна, устроилась гинекологом в поликлинику.

Таким образом, семейство Ипатовых не отличалось от тысяч ему подобных. Два родителя, один ребенок, двухкомнатная квартира, дача, но зато никакой вам машины.

Катя еще в Шверине начала лопотать по-немецки. Потом эти знания улетучились, однако в школе она стала изучать немецкий язык, так как почувствовала к нему необычайную тягу. Как шутил Александр Александрович Ипатов, говорил голос крови. Дарье Гавриловне подобные замечания почему-то не нравились, и она вечно одергивала мужа. Тот отбивался, заявляя, что это шутка.

Поэтому, окончив одиннадцатый класс обыкновенной средней школы весьма неплохо, всего с тремя четверками – по алгебре, физике и геометрии, Катя, не долго думая, приняла решение поступать на факультет немецкой филологии. До этого в течение года с небольшим она регулярно ездила в отдаленный Красноармейский район города, где когда-то, до революции, располагалась община немцев-геренгутеров, переселившихся в калмыцкие степи еще во времена тезки Кати, императрицы Екатерины. Силами потомков колонистов была восстановлена уютная площадь, на которой возвышалась отреставрированная лютеранская кирха (бывший склад), музей-заповедник (промтоварный магазин), немецкая библиотека (экс-венерологический диспансер), а также дом самого богатого колониста Грегора Штуттендудена, в котором по-прежнему располагался военкомат. Эти самые потомки теперь опять возвратились в Германию. Кате нравилось перебирать книги на немецком языке, иногда воображать себя жительницей общины в середине девятнадцатого века, помечтать о золоте колонистов, которое, согласно городскому фольклору, находилось где-то в полуразрушенных подземельях.

Помимо этого Катя занималась на курсах немецкого языка, так как цены там были приемлемые, а родители ее не могли позволить себе нанять дорогостоящего репетитора, преподавателя вуза.

Одна из них, самоуверенная дама, которая, поговорив с Катей пару минут на немецком, скривив губы, сказала, что «материал сырой», но «при желании можно попытаться его доработать». Под желанием она понимала пятнадцать долларов за академический час три раза в неделю. Ипатовы, посовещавшись, отказались от ее услуг. Дама, которая работала в педагогическом университете, пророчествовала:

– Если вы думаете, что кто-то за меньшие деньги подготовит вашу дочку к поступлению в вуз, то жестоко ошибаетесь. Она девочка неглупая, однако теперь все зависит не от абитуриента, а от репетитора. Вы же знаете, я старший преподаватель на кафедре, кандидат наук, кроме того, мой муж – член приемной комиссии. Так что лучше соглашайтесь, а то идти вашей Кате учиться на воспитателя детского сада или преподавателя начальной школы.

Катя же, девушка в общем-то покладистая, жизнерадостная и добрая, иногда могла проявить невыносимое упрямство. Так получилось и в тот раз. Дарья Гавриловна сбегала к своей маме, бабушке Кати, и та сказала, что поможет с деньгами – им с дедом как участникам войны платили большие пенсии. Дарья Гавриловна сообщила об этом Кате, думая, что обрадует дочку, но та ответила:

– Мама, не нужно мне никаких репетиторов, я поступлю в вуз своими силами!

– Ну, ну, – скептически поцокала языком дама из педагогического университета, чей муж сидел в приемной комиссии. – Видали мы таких, упрямых. Деточка, вам русским языком сказали – без связей все равно не поступишь. Или тебе по-немецки еще сказать? Витамин Бэ нужен, витамин Бэ!^[2]

Катя одарила преподавательшу лучезарной улыбкой, которая сводила с ума всех одноклассников Ипатовой, и поставила перед собой цель – во что бы то ни стало поступить в вуз. При этом она сказала родителям, что не пойдет в педагогический, а намерена сдавать экзамены в Волгоградский государственный гуманитарный университет.

– Он и выше котируется, и язык там лучше преподают, и готовят не учителей, а лингвистов-переводчиков, – сказала Катя, которая уже приобрела рекламную брошюру этого вуза.

– Но дочка, – попыталась возразить Дарья Гавриловна. – Учитель же – это так хорошо! Иностранный язык всегда поможет тебе жить, иметь кусок хлеба и даже с маслом и икрой. Посмотри на нашу соседку, тетю Киру, она преподает математику, ну и какая разница, у нее учеников два десятка. Кира ездит летом за границу, шубу из песца купила, квартиру обставила дорогущей мебелью. Такой шик!

– Тоже мне, предел мечтаний, – фыркнула Катя. – А я стану переводчиком, устроюсь в крутую московскую фирму и вообще выйду замуж за немца!

– Катя-то выросла, – говорили потом вечером на кухне Ипатовы. Дарья Гавриловна даже всплакнула, однако Александр Александрович поддержал дочь, сказав, что та молодец и не должна пасовать перед трудностями.

– Ты им, дочка, еще покажешь, – сказал он. – Я в тебя верю. И мама тоже верит, просто она боится, что твои мечты разобьются вдребезги.

– Ничего не разобьются, – упорно твердила Катя. – Я поступлю в университет сама, вот увидишь, папка!

И сдержала слово! Кажется, никто, кроме самой Кати, действительно не верил, что это у нее получится. Она набрала тринадцать баллов, сдав три экзамена – два по немецкому, письменный и устный, на «пятерки», и сочинение по русской литературе на твердый «трояк». Судя по слухам, единственный человек, который получил в универе за сочинение на вступительном экзамене пятерку, потом рехнулся и оказался в сумасшедшем доме.

Сумасшедший дом, она же известная всему городу психушка номер семнадцать, ставшая притчей во языцех и поводом для местных шуток, располагался тут же, всего в ста метрах от университета. Безымянный высокопоставленный чинуша, чья легкая рука поставила подпись под планом строительства гуманитарного университета, возведенного в конце семидесятых одним из последних в стране до того, как сверхдержава развалилась, наверняка скончался от непрекращающихся пароксизмов икоты. Ибо его поминали недобрым и иногда совсем даже непечатным словом все – начиная от студентов и их родителей и заканчивая водителями рейсовых автобусов.

Университет возник в географическом центре города Волгограда. А сам город растянулся по берегу Волги чуть ли не на сто километров – почти как Нью-Йорк или Лос-Анджелес. Однако условия жизни в городе были весьма далеки от американских.

Между относительно плотно застроенными островками многоэтажек, магазинов и школ зияли пустынные буераки, полные многолетнего мусора камышовые заросли и кривые домишки, которые восходили даже не к сталинградской эпохе города, а к ее предшественнице – царицынской. Именно на одной из таких пустошей и было решено возвести университет. Причем не где-нибудь, а на Лысой горе, как она именовалась в народе.

Когда-то, во времена Второй мировой, эта возвышенность являлась плацдармом ожесточенных боев советских и нацистских войск. На горе до сих пор было полно извилистых окопов, в которых местная ребятня находила ржавые патроны, дырявые каски, штыки и побелевшие человеческие кости. Именно там стояли несколько мрачно-сизых корпусов психиатрической клиники номер семнадцать. Однако сама Лысая гора, казалось, ждала стройки десятилетия.

Таковой и стало возведение здания университета. Говорят, что местные бюрократы, рисуя столичным контролерам прелести данного места, указывали дланями на Волгу, бегущую внизу, за лесопарком, железной дорогой и пятиэтажками.

– Наши студенты смогут любоваться великой русской рекой, – восторженно говорили они. – Посмотрите, товарищи, какой великолепный вид! А если присмотреться, – они указывали в другую сторону, – то можно увидеть и статую Матери-Родины. Этот монумент будет вдохновлять наших студентов на новые подвиги!

Московские гости, от решения которых зависел исход дела, позволили себя уговорить. Впрочем, утверждают, этому способствовал вовсе не идиллический вид с Лысой горы на Волгу, а шикарный банкет и завершившие его эксклюзивные ночные празднества, на которые были допущены только избранные.

Никто не учел, что Лысая гора была, пожалуй, самым продуваемым местом в городе. Иногда, когда ветер дул с горы, подняться вверх по пологому склону даже на двести метров было очень сложно. Зато спуститься, особенно зимой, когда дорога покрывалась толстенной коркой блестящего льда, было проще простого – только скользи вниз, не задерживаясь, к остановке, чтобы дождаться редко курсирующего автобуса. Сколько во время этого экстремального слалома было сломано ног, разбито носов и вывихнуто ключиц, никто толком не знает. Одно слово – много! Но чиновники этого не учли, они посещали место будущей стройки поздней весной, сами наверх не карабкались, их везли, весело пофыркивая, черные «Волги». А то, что студенты немного напрягаются – так это даже полезно, им, молодым, это нужно, не все же время ломать голову за учебниками, мускулы тренировать надобно!

Так-то оно, конечно, так, однако само здание университета не способствовало укреплению здоровья студентов. Ладно, гора, по ней можно как-нибудь вскарабкаться. Даже если гололед и студенческие автобусы выгружают ватаги ребят и девчонок внизу, так как водители отказываются гнать машину наверх. Тихонько, по снежной обочине, по цепочке, след в след, можно взобраться к зданию университета, украшенному барельефами великих мира сего – Маркса, Энгельса, Ленина, равно, правда, как и Лобачевского, Ломоносова, Толстого... Но если кто-то надеялся, оказавшись за надежными и не подвластными ветрам стенами университета, согреться и прийти в себя, то он жестоко ошибался.