Что произошло далее, известно мне по рассказам моих сотоварищей. Священник не прервал наказания, а завершил его только тогда, когда палка в сороковой раз опустилась мне на спину. Затем меня передали на попечение интернатского врача. Он констатировал, что я впал в беспамятство. Поднялась температура, я бредил. Два или три дня я находился между жизнью и смертью, урывками приходя в себя и открывая глаза. Мне казалось, что я снова нахожусь в цирке, как будто ничего не произошло, калейдоскоп лиц вертелся в моем воспаленном сознании, и центральным в нем был лик сеньора делла Кьянца. Сознательно я бы никогда не проговорился и не обратился бы к отцу, однако под воздействием лихорадки я постоянно выкрикивал его имя и в бреду несвязно рассказывал историю своего появления на свет.

Когда лихорадка прошла и жар спал, я обнаружил, что подле меня находится тот человек, которого я любил и ненавидел одновременно, – мой отец. Только под угрозой нового, гораздо более сурового наказания директору и священнику удалось вытянуть из меня правду, и сеньор делла Кьянца соизволил припомнить мимолетную интрижку с моей матушкой (однако назвать ее имя он был решительно не в состоянии!).

Батюшка проявил благородство и щедрость, коих я в нем не предполагал. Он регулярно навещал меня в интернате, каждый раз расспрашивая о тех приключениях и невзгодах, что выпали на мою участь. А через пару месяцев он пожаловал в интернат вместе со своим адвокатом, который известил, что сеньор делла Кьянца желает взять меня на воспитание к себе в дом. Я и представить себе не мог, что мои мечты сбудутся и я обрету семью.

Впрочем, этот филантропический эксперимент быстро завершился. Супруга моего отца, та самая, что выставила за дверь беременную матушку, возненавидела меня с первой секунды и обращалась со мной, как с нахлебником. А однажды сеньора делла Кьянца, заявив, что у нее исчезли чрезвычайно ценные изумрудные серьги, вызвала полицию и приказала обыскать мою комнату. Излишне говорить, что украшения, завернутые в тряпицу, отыскались в одном из моих башмаков. И напрасно я уверял полицию, что не прикасался к серьгам (тогда я еще думал, что произошло ужасное недоразумение – кто-то другой, похитив драгоценности, воспользовался моей обувью как тайником).

Меня отправили в особый интернат для детей-преступников. Только там, размышляя на досуге, я пришел к выводу, что сеньора намеренно подложила мне серьги, чтобы выжить меня из дома. Я пытался связаться с отцом и сообщить ему это, но каждый раз, когда дворецкий слышал в телефонной трубке мой голос, он тотчас отключался. Позднее я узнал, что таков был приказ сеньоры.

В возрасте шестнадцати лет я покинул интернат, годы в котором закалили мой характер.

Некоторое время я перебивался случайными заработками, затем мне удалось найти место мальчика на побегушках в большой автомастерской, в которой я обучился многим премудростям и к девятнадцати годам занял место одного из младших механиков. Я был доволен жизнью, у меня появилась возлюбленная, с которой мы планировали пожениться и завести с полдюжины детишек.

Надо же было тому случиться, чтобы как-то в мастерскую доставили на ремонт «Мерседес-Бенц», принадлежащий семейству делла Кьянца. Я давно оставил попытки связаться с отцом, осознав, что он никогда подлинно не интересовался моей судьбой и взял к себе в дом, поддавшись порыву, как некоторые берут с улицы жалкого пищащего котенка, чтобы через пару дней, устав от его мяуканья и проклиная собственное милосердие, снова выкинуть его.

Воспоминания всколыхнулись во мне с прежней силой, однако я принял решение – никаких контактов с семейством моего отца. У меня была иная фамилия, полученная в католическом интернате, и ничто не связывало Фелиппе Ортега с благородным родом делла Кьянца. Но я начал собирать вырезки из газет, в которых сообщалось о моем отце и единокровных братьях с сестрами. Так я узнал, что Антонио, которому вообще-то следовало стать наследником большей части миллионного состояния и возглавить семейные предприятия, сделался священником и к тому времени был самым молодым епископом Коста-Бьянки.

Мой отец скончался от внезапного инфаркта на приеме в президентском дворце. Газеты вышли с длинными некрологами, в которых перечислялись его заслуги перед Отчизной, по больше части выдуманные, упоминались имена его горевавших детей – обо мне, разумеется, там не нашлось ни строчки.

Мы с Ритой поженились, и через три месяца она заявила, что ожидает ребенка. Я был на седьмом небе от счастья, и все горести, казалось, исчезли из нашей жизни. О, как же я ошибался! Господь послал мне, как Иову, возгордившемуся собственным благополучием, тяжелые испытания.

Как сейчас помню тот невыносимо жаркий вечер, он накрепко врезался мне в память. Рита, находившаяся тогда на шестом месяце, продолжала работать, поскольку я хоть и стал старшим механиком, но зарабатывал немного. А нам был важен каждый реал, ведь оставались считаные недели до появления на свет нашего первенца.

И вот моя жена отправилась на работу в ресторан, расположенный в нескольких кварталах от квартирки, что мы снимали, я стал менять колесо одной из машин в гараже. Вскоре хозяин мастерской, на лице которого застыла странная мина, смущаясь и отводя взгляд, подошел ко мне и сообщил, что с Ритой произошло несчастье.

Быстрее, чем в тот знойный вечер, я никогда не бегал. Я добрался до больницы через двадцать минут. Меня допустили к Рите, она лежала в реанимационном отделении. Врачи сделали все, что смогли, но спасти мою жену и нашего ребенка не удалось.

Полиция сообщила мне, что Риту сбил лихач, игнорировавший правила дорожного движения. Немногочисленные свидетели заявили, что это была дорогая гоночная машина красного цвета. Субъект, находившийся за рулем, даже не остановился после того, как сбил Риту, а, увеличив скорость, скрылся в неизвестном направлении.

Мне как механику, знавшему все салоны по ремонту автомобилей в столице и ее окрестностях, не составило труда навести справки и обнаружить в одной захолустной мастерской автомобиль, описание которого совпадало с описанием машины, сбившей мою жену. Я осмотрел этот «Порше» и обнаружил помимо вмятин на капоте разбитую фару, осколки которой очень походили на те, что нашла полиция на месте происшествия. Обнаружил я и затертые пятна крови, и длинный черный волос, прилипший к днищу, который – я мог поклясться! – был волосом с головы моей Риты.

Потрясение мое было огромным, когда я узнал, на чье имя зарегистрирован «Порше». Его хозяином был Грегор делла Кьянца, двадцатитрехлетний оболтус, младший сынок моего отца и, таким образом, мой брат. Этот самый Грегор, плейбой и ловелас, получив по завещанию отца изрядное состояние, прожигал жизнь и предавался всевозможным развлечениям, интересуясь только одним – удовлетворением своих низменных желаний.

Я немедленно обратился в полицию, которая была вынуждена отреагировать на мое заявление и, обнаружив автомобиль, взять под стражу Грегора. В столице разразился небывалый скандал – еще бы, ведь перед судом должен был предстать отпрыск одного из благородных и богатых семейств!

Сеньора делла Кьянца наняла сыну лучшего адвоката по уголовным делам. А меня посетил его преподобие архиепископ Антонио делла Кьянца. Он пытался увещевать меня и обещал выплатить десять тысяч реалов в обмен на то, если я публично заявлю, что ошибся. Я ответил, что его и мой брат должен ответить по закону.

Процесс, на который я возлагал столько надежд, оказался фарсом. Я думал, что стоит мне рассказать обо всем суду и присяжным, как будет вынесен обвинительный приговор и Грегор отправится на долгие годы в тюрьму. Однако ловкий законник, нанятый семейством, первым делом потребовал изъятия из дела улик, обнаруженных мной на «Порше». Полиция, как затем выяснилось, неправильно оформила бумаги – затребовала ордер на обыск постфактум, то есть после того, как машина была осмотрена полицейскими. Это означало, что доказательства добыты незаконным с точки зрения права путем и суд не должен был учитывать их.

Обвинение рушилось на моих глазах. Сеньора делла Кьянца под присягой подтвердила, что в тот вечер, когда ее Грегор сбил Риту, он неотлучно находился в их столичном особняке. Слово богатой пожилой дамы было против моего.

Но адвокат на этом не остановился. Он выкопал старую историю о том, что покойный сеньор делла Кьянца был моим отцом, вывернул ее наизнанку, представив мою матушку и меня самого мошенниками и аферистами, припомнил обвинение в краже изумрудных серег и мое пребывание в тюремном интернате, причем подал информацию так искусно, что после перекрестного допроса, длившегося почти полтора часа, ни у судьи, ни у присяжных не оставалось ни тени сомнения: подлинный преступник не Грегор, а я, очернивший благородное семейство с единственной целью – заработать как можно больше денег. Под конец адвокат намекнул, что Риту мог сбить или я сам, или кто-то из моих дружков-головорезов. Тут уж чаша моего терпения переполнилась. Я бросился с кулаками на адвоката и до того, как меня скрутили судебные приставы, успел порядком расквасить его лощеную физиономию.

Я снова предстал перед судом – в качестве обвиняемого. Мне вменялись в вину нападение на адвоката и неуважение к закону. Я отправился на полгода в тюрьму и был вынужден выплатить большой штраф. А Грегор... Присяжные, посовещавшись неполных пять минут, вынесли вердикт: «Невиновен».

В тюрьме я вел внутренние монологи с Богом, задавая несчетное количество раз на дню один и тот же вопрос: «Если ты всемогущ, то почему допускаешь подобное?» Я был на грани отчаяния и подумывал о самоубийстве, ибо не видел смысла в дальнейшем существовании. Но за неделю до освобождения, когда я уже твердо решил, что навещу Риту и нашего сыночка на кладбище, вдрызг напьюсь, а затем брошусь с железнодорожного моста головой вниз, на рельсы, мне был знак свыше.

В газете я обнаружил статью о том, что Грегор делла Кьянца погиб в автомобильной катастрофе. Я, как гурман, смаковал каждую ужасную подробность: молодой человек, в крови которого обнаружили огромную дозу кокаина, врезался на полной скорости на своем новеньком «Ягуаре», подаренном ему матушкой взамен смертоносного «Порше», в бензоколонку. В результате мощного взрыва от Грегора осталось только пара головешек. Самое удивительное, что несчастный случай, приключившийся ранним вечером, унес жизнь только одного Грегора – никто более не пострадал!

То и был знак! Я понял, что Господь, чьи мельницы, как известно, мелют медленно, но верно, излил свой гнев на голову грешника. Прозрение снизошло на меня: высшие силы покарали убийцу моей жены и сына. И Бог не допустил, чтобы вместе с ним умерли и другие, безвинные, иначе чем объяснить, что взрыв бензоколонки убил только Грегора.

Мое отношение к религии было до той поры сложным. Ведь так уж получалось, что именно священники, те самые люди, которые кладут свою жизнь на алтарь служения Господу, оказывали влияние, как позитивное, так и негативное, на мое существование. Только в тюрьме я понял, что с самого рождения Господь посылал мне знаки, которые я, слепец, не мог разглядеть. И даже смерть Риты и нашего сыночка была именно таким знаком, ведь только узрев божественный свет истины, я встал на верный путь.

По выходу из тюрьмы вместо того, чтобы привести в исполнение свой жуткий план суицида, я обратился к священнику одной из столичных церквей и признался ему, что вижу свое призвание в служении Господу.

Принять сан было не так-то легко, и мне пришлось приложить усилия, усмирять плоть и дух, решительно отказаться от прежней жизни и открыть свое сердце для всеобъемлющей любви. Последнее было тяжелее всего. Ведь, следуя заветам Господа, я должен был возлюбить своего врага (Грегора!) так же, как и самое себя. Ибо, как учит церковь, мы должны следовать примеру Иисуса, безропотно отдавшего себя врагам веры и принявшего мученическую смерть на кресте, а через три дня воскресшего.

Спустя четыре года, после обучения в католической семинарии, я принял сан. Моим начальником стал монсеньор Антонио делла Кьянца, к тому времени уже архиепископ Эльпараисский. Я несколько раз встречался с его преосвященством и заверил его, что злоба, которой исходило мое сердце раньше, прошла.

Антонио, как я заметил, был, с одной стороны, рад моему решению, с другой же – сконфужен. Он ведь когда-то предлагал мне деньги, оценив жизнь моей Риты и неродившегося малыша в десять тысяч. Словно замаливая этот грех, он пытался покровительствовать мне.

Я, в отличие от моего брата Антонио, никогда не стремился к власти, поэтому мне не составило ни малейшего труда отвергнуть его заманчивые предложения, приняв которые, я бы вместе с ним мог вознестись к вершинам церковной власти. Я просил его об одном – направить меня в провинциальный приход, считающийся проблемным, лучше всего в бедной местности. Одни, как Антонио, рождены, чтобы повелевать, другие, как я, чтобы служить, – вот что я думал тогда.

Мой брат не без сожаления выполнил мою просьбу, заметив, что я мог бы стать его личным секретарем. Но я оставался тверд и вскоре после того, как Антонио отправился в Ватикан, на автобусе поехал в далекий штат на юге республики. В пути меня застала небывалая весть: сеньора делла Кьянца, матушка Антонио, которой было за семьдесят, стала жертвой разбойного нападения – бандиты, вломившись ночью в особняк, похитили деньги и драгоценности, а ее саму, желавшую поднять тревогу, убили.

К тому времени я уже был в мире с призраками прошлого и, оказавшись в своем новом приходе, первым делом отслужил заупокойную мессу по сеньоре делла Кьянца. Мне было невыносимо жаль Антонио, который был вынужден вернуться на похороны матери, однако, сознаюсь, я не мог отделаться от мысли, что Господь снова проявил свое великомудрие и призвал к себе, хотя бы и таким жестоким образом, старую женщину, на чьей совести было немало грехов.

Работа в приходе увлекла меня, но тайное беспокойство не давало мне покоя. Я ощущал, что не даю страждущим всего того, что им требуется. Да и было ли мне по плечу столь неподъемное задание? Мои прихожане, бедняки, в основном негры и мулаты, видели во мне святого, я был готов помочь им советом и делом двадцать четыре часа в сутки, и они знали, что в любой момент могут прийти в церковь, где найдут утешение. Сомнения терзали мое сердце, и я чувствовал, что еще немного, и я потеряю веру.

Но Господь, как всегда, бесконечно изобретательный, послал мне новый знак.

Я, после долгих раздумий, выложил на исповеди все, что меня угнетало, и просил дать мне отпущение грехов и новые силы, дабы я мог продолжить свою деятельность. Тот мудрый брат, что развеял мои смехотворные сомнения, был местным епископом, очень уважаемым и благородным человеком. Выслушав мои признания, он по завершении исповеди сказал:

– Вижу, что ты мечешься между верой и безверием, все еще спрашиваешь, как Господь может допускать, что бедные и слабые страдают и умирают, а богатые и сильные наслаждаются жизнью. Ты должен знать, что Господь любит всех одинаково, однако он воздает каждому по заслугам: и праведникам, и грешникам. Ты в слезах спрашиваешь меня, что Господь может сделать для тебя. Но вопросил ли ты, что сам сделал для Господа? Ты должен не роптать и отчаиваться, а помогать величавому шествию справедливости по миру! Я вижу, что твое сердце открыто для этого, а душа готова, поэтому ты должен только начать!

Слова святого человека открыли мне глаза. Он помог мне обрести себя и очертил передо мной круг новых задач, выполняя которые я смогу дарить страждущим счастье, любовь и справедливость. До сих пор я был так эгоистичен в своих стремлениях, что не замечал страданий ни в своем приходе, ни в других местах. И вот начались мои скитания и испытания. Несколько лет я провел за границей, где путешествовал по самым страшным местам нашей планеты, помогая прокаженным в бедняцких кварталах Калькутты, голодным – в нищих африканских странах, а позднее отчаявшимся и потерявшим веру – в бывших государствах коммунистического блока.

Но неизменно я возвращался в провинциальный приход, потому что и помыслить не мог нового существования без своих подопечных. Да, мой ментор был совершенно прав: Господь безмерно добр ко всем нам, надо только помочь его милосердию найти путь к зачерствелым, но, в сущности, младенчески-наивным душам мирян...

– Тебе требуется моя помощь, Антонио? – спросил я сейчас, стоя в кабинете кардинала делла Кьянца.

В дверь постучали, Антонио нетерпеливо воскликнул:

– Ну что еще такое!

– Ваше высокопреосвященство, кофе для вашего гостя, – произнес секретарь в сутане, появляясь в кабинете с серебряным подносом.

Я поблагодарил падре (Антонио не произнес ни слова) и, отхлебнув кофе, признался: