Настроение у меня было отвратительным, и для этого имелось несколько причин. После обнаружения в колодце на моем дачном участке чемодана с трупом-мумией последние дни превратились в настоящую пытку.
Полиция пожаловала, когда окончательно стемнело. Мне пришлось до полуночи отвечать на вопросы нескольких полицейских чинов и объяснять, каким образом я наткнулась на чемодан. Никто не мог поверить, что это был прямой результат спасательных действий, направленных на извлечение Василиска из западни.
Мелкие полицейские чины удалились, их сменило начальство. Особое подозрение вызвало то, что, во-первых, труп обнаружен на моей даче, причем никто не мог взять в толк, что о существовании колодца я не знала. Во-вторых, мне вменялось в вину то, что я самовольно открыла чемодан, а не проинформировала полицию об обнаружении мертвеца.
– Помилуйте! – кричала я. – Не открой я крышку, никакого бы мертвеца и не было! Как я могла, не открыв чемодан, знать, что находится внутри? Я вам не Терминатор, у меня нет рентгеновского аппарата в правом глазу!
В-третьих, у бедняжки Татианы, чье мумифицированное тело я обнаружила на дне пересохшего колодца, имелась в наличии моя книжка с моей же дарственной надписью! По мнению кое-кого из полиции, это было не просто подозрительно, а крайне подозрительно!
– Будь я убийцей, то, поверьте мне, не стала бы вызывать полицию и открывать чемодан! Неужели это так сложно понять? И вообще, убей я эту несчастную, которую в глаза никогда и не видывала, то не стала бы прятать ее на своей даче, а зарыла бы в лесополосе или утопила в речке!
Мои кровожадные слова, призванные рассеять подозрения, только их усугубили. Мне пришлось доказывать, что я веду речь не о совершенном мной убийстве и не о том, как я избавилась от трупа, а о гипотетической возможности. Подполковник, который беседовал со мной, похоже, не знал, что такое гипотетическая возможность.
– Серафима Ильинична, – изрек он, – если вы имеете ко всему этому безобразию отношение, то вам лучше сделать чистосердечное признание. Суд учтет ваше раскаяние при вынесении приговора!
– О, я раскаиваюсь! – заорала я так, что даже Василиск, непосредственный виновник всей этой катавасии, лежавший на моих коленях, встрепенулся и вонзил в меня коготки. – Раскаиваюсь в том, что не закрыла чемодан и не оставила несчастную лежать на дне колодца! – продолжала бушевать я. – И она пролежала бы там сто лет, а меня никто не истязал бы ненужными вопросами!
Подполковник придерживался иного мнения. С его точки зрения, я была идеальной подозреваемой – знаменитая писательница убивает любовницу мужа и прячет ее тело у себя в колодце!
– У вашего мужа имеются любовницы? – задал мне вопрос гражданин начальник.
– Смотря у какого, – ввергая полицейского в краску, заявила я. – У меня имелось несколько мужей, каждый из которых содержал целый выводок любовниц. И поверьте, молодой человек, мне пришлось бы заполнить этот колодец трупами наполовину или даже на три четверти, если бы я решилась восстанавливать свою поруганную женину честь и уничтожать пассий всех моих экс-супругов!
– Я не веду речь о всех любовницах, возможно, одна из них досадила вам более других, – рискнул предположить подполковник, которого я опрометчиво назвала «молодым человеком». Полицейскому было далеко за сорок, он то и дело утирал обширную лоснящуюся лысину подозрительно багрового цвета.
– Вам стоит использовать крем для загара, – сказала я и пояснила, видя полное непонимание в глазах подполковника: – Ваша лысина, ее надо смазывать кремом. Кожа на голове очень нежная, и если вы будете подвергать ее прямому воздействию солнечных лучей, непременно заработаете меланому.
Подполковник проигнорировал мою заботу о его здоровье и потребовал дать отчет обо всех пассиях моих мужей.
– Скажу вам честно, я не вела им счет и не записывала их координаты в записную книжечку, – саркастически ответила я. – Мне не было нужды убивать их, наоборот, я благодарна им за то, что они избавили меня от общества моих же мужей. И я им сочувствую – все мои супруги были избалованными, закомплексованными, чванливыми неудачниками. Я бы не только не убила тех женщин, которые увели их у меня, а вручила бы им переходящее красное знамя мыловаренного завода!
Снабдив полицию телефонами своих бывших мужей, я наконец-то осталась в одиночестве и немедленно отправилась в душ, а затем промаршировала в постель, где меня ждал единственный горячо любимый мужчина моей жизни – Васисуалий Лоханкин.
Я заснула, едва коснувшись подушки. На этот раз меня не терзали кошмары, шведский король не вручал мне Нобелевскую премию. Я проснулась среди ночи, сама точно не зная, отчего именно. Василиск храпел на простыне.
Сердце в груди билось как бешеное. Во рту пересохло, а в ушах звенело. Я поняла, что заставило меня проснуться – я слышала, как внизу, на первом этаже, кто-то ходит. Сначала я решила, что это продолжение сна, и уверила себя, что, стоит мне открыть глаза, и я окажусь в залитой дневным светом спальне.
Просидев несколько долгих минут на кровати, я осознала, что не сплю. А внизу кто-то в самом деле ходит. Дом у меня старый, деревянный, он частенько скрипит и стонет, но я могла поклясться – на первом этаже разгуливал неизвестный гость!
Ключа от особняка ни у кого не было. Артем живет в далекой Калифорнии и навещает старушку-маму от силы раз в год, и то всего на несколько часов перед тем, как отправиться в аэропорт. Моя сестра Вероника сейчас на очередном конгрессе в каком-то княжестве на Лазурном побережье (то ли в Монако, то ли в Бертране) представляет результаты своего исследования душевного состояния ВИЧ-инфицированных проституток или что-то в этом роде. Мой братец Илья в Экаресте, на дачу его силком не затащишь, он – дитя городской цивилизации.
Ни у Вероники, ни у Ильи ключей от дома нет. Как нет их у соседей. Так кто же ходит внизу, ввергая меня в панический ужас?
Я отчетливо слышала, как кто-то щелкает выключателями на кухне. Этот некто чувствует себя здесь как дома. И он ничего не боится! Я никогда не испытывала такого страха, как в те минуты. Я сидела, сжимая в потных ладонях простыню, и прислушивалась к каждому шороху. Я не могла двинуться с места, опасаясь, что взломщик (я была уверена, что это вор) услышит меня и бросится в спальню, чтобы устранить ненужную свидетельницу.
Переборов страхи, я опустила затекшую ногу на пол. Осторожно привстала, поморщилась, заслышав скрип половицы. Вор не должен знать, что я проснулась! Я приподняла трубку телефона – но гудков не было. Я едва не выронила трубку. Значит, взломщик все предусмотрел!
Внезапно мне пришла в голову мысль, от которой волосы едва не встали дыбом. Убийца! Убийца несчастной Татианы, которую я нашла в чемодане на дне старого колодца, вернулся! Хотя и прошло с момента убийства около двадцати трех лет, но монстр, который лишил девушку жизни, все еще помнит о своем злодеянии.
Я была в красной ночной рубашке, купленной когда-то во Флоренции, – шелк, рюши и кружева. Жаль, что в комнате нет ничего, что можно использовать как средство самозащиты.
Бочком я проскользнула в приоткрытую дверь спальни. Дверь, которую я задела животом, предательски скрипнула. Я в ужасе замерла.
Будто на пуантах, я осторожно ступила на лестницу. Зачем убийца проник в мой дом? И как ему это удалось? Я точно помню, что, выпроводив полицию, два раза проверила двери и окна – все было закрыто. Это раньше в Перелыгине можно было не запираться на ночь. Старые добрые времена безвозвратно прошли.
Чтобы не сойти с ума от страха, я запела. Вспомнилась назойливая ария Керубино из «Женитьбы Фигаро» на итальянском – все, что осталось в памяти после семи лет мучений в музыкальной школе. Пусть убивец поймет, что я спускаюсь вниз, и… и скроется, туды его в качель!
– Non so piщ cosa son, cosa faccio…
Шумы внизу стихли. И что теперь делать, спускаться навстречу своей смерти?
– …or di foco, ora sono di ghiaccio…
Тут мне вспомнилась еще одна деталь – несколько лет назад я сменила замки во всем доме, старые пришли в негодность, поэтому умельцы поставили мне новые, импортные. А вот замок на кухонной двери остался прежним – что и двадцать пять лет назад!
Если это убийца, то у него могли иметься ключи от моего дома. И он мог проникнуть в особняк через кухню. Зачем? Он что-то ищет? Уничтожает улики? Но прошло так много лет…
– …ogni donna mi fa palpitar…
Или он пришел, чтобы ликвидировать меня?! Страх уступил место ярости. Никто не посмеет поднять руку на меня, Серафиму Гиппиус! Этот таинственный убийца совсем обнаглел – он не только прячет трупы на моем дачном участке, он шастает по моему дому, как по своему собственному.
– Solo ai nomi d’amor, di diletto…
Я зажгла свет. Зажмурилась на несколько секунд и начала нарочито громко спускаться вниз. Пусть знает, что я не лыком шита!
– …mi si turba, mi s’altera il petto…
«Ишь чего, собирается меня убить или обокрасть! Не позволю!» – решила я, продолжая распевать во все горло.
Оказавшись у подножия лестницы, я снова щелкнула выключателем. Так и продвигалась вперед, вопя, прогоняя тьму и пытаясь увидеть того, кто ходил по моему особняку.
– …un desio ch’io non posso spiegar!
В коридоре никого не оказалось, гостиная, комната для гостей, столовая и кабинет были пусты.
– Parlo d’amor vegliando…
Оставался погреб, идти в который мне вовсе не хотелось. Но задвинутый шпингалет свидетельствовал о том, что в погребе никого нет – даже Гарри Гудини не в состоянии, оказавшись в нем, закрыть дверь на шпингалет с наружной стороны.
Да и шпингалет был ужасно тугой, сдвинуть его с места и защелкнуть – настоящая проблема!
– …all’acque, all’ombre, ai monti…
Мой голос предательски дрожал. Ну не Мария я Каллас и не Анна Нетребко!
Кухня! Так и есть, кухня! Я прислушалась. До моего слуха донесся еле слышный глухой удар – кто-то выскользнул на улицу, прикрыв за собой деревянную дверь-сетку. Так и есть, мой ночной противник ретировался.
– …all’eco, all’aria, ai venti…
В руке я зажала веник, который разыскала около входа в подвал. Если наподдать им по лицу, то будет весьма больно и неприятно. Самое важное – эффект неожиданности.
Я снова ощутила страх. Ведь если это матерый убийца, то веник его не остановит.
Он справится со мной в два счета (ну, или в три, учитывая, что я, скорее всего, превосхожу его по весовой категории). Или в крайнем случае – в четыре.
– E se non ho chi mi oda…
И все же с криком финальных слов арии я ринулась на кухню, пронзая тьму веником, мои пальцы заскользили по деревянной обшивке в поисках выключателя. Матерь Божья, да где же этот треклятый выключатель!
– …parlo d’amor con me!!!
Больше петь было нечего. Я завизжала, потому что мне показалось, что из глубин помещения выныривает черная фигура…
Стрельнул выключатель, я была одна в пустой кухне. Шумно вздохнув, я подбежала к двери, ведущей в сад.
Приоткрыта! Но пока еще я не страдаю болезнью Альцгеймера и могу поклясться, что закрывала ее несколько часов назад перед тем, как улечься спать! Трясущимися пальцами я задвинула шпингалет и хлопнула второй, металлической, дверью.
В кухонное окно что-то шмякнулось, и я крякнула от страха. Да нет же, это всего лишь гигантская ночная моль, привлеченная светом лампы, хотела протаранить стекло. Затем я увидела, как мимо окна пронеслась черная фигура.
Этот мерзавец наблюдал за мной! Он наслаждался моим страхом. И, кроме того, видел меня во флорентийской ночной рубашке! Я не решилась выходить в сад. Нет, мой дом – моя крепость. Если убийца намерен выманить меня из особняка, у него ничего не получится!
Я опрометью бросилась к входной двери, уверенная, что убийца открыл ее изнутри, пока шастал по первому этажу – он может проникнуть в дом снова! Дверь была закрыта, а вот связка ключей, которая обычно торчит из замка, пропала.
Я затряслась. У него есть ключи от моего дома! У меня имеется запасной набор, но убийца теперь может в любой момент оказаться здесь!
Трельяж не поддавался, но я оторвала его от стены (сколько же паутины!), подтащила наследство бабушки к входной двери. Убийца не проникнет, или ему будет очень сложно ворваться в дом.
Я снова оказалась на кухне. И заметила выдвинутый ящик. Тут хранятся столовые приборы – вилки, ложки и ножи. Ножи!
Я лихорадочно пересчитала ножи. Кажется, нескольких не хватает. Одного остро заточенного с деревянной ручкой, тупого с пластмассовой красной, еще нескольких десертных. Что же это такое? Зачем вору понадобились ножи?
Зачем убийце ножи, спросила я сама себя. Такая поклонница детективов, как ты, Фима Гиппиус, должна догадаться зачем. Этот мерзавец запугивает тебя. Он мог лишить тебя жизни, если б хотел, но он предпочел украсть ключи и несколько ножей.
Я раскрыла еще один ящик и убедилась в том, что исчез мой праздничный набор – дюжина ножей и вилок в зеленоватом футляре из телячьей кожи. Старинная работа по серебру, наследие предков! Убийца прихватил и их!
Страх – самое иррациональное из наших чувств. Страх – это инстинкт. Он лишает нас человеческого обличья и превращает в диких животных. Убийца добился того, чего хотел – ему удалось вывести меня из равновесия и поставить на грань истерики.
Я нащупала пачку сигарет, выудила сразу две, чертыхнулась, зажгла одну из них и смачно затянулась. Когда смертоносный никотин заструился в легкие, я поняла, что начинаю успокаиваться. Сигарета всегда помогает сосредоточиться, хотя и укорачивает жизнь. Но я и так едва не стала жертвой наглого маньяка!
Я просидела до рассвета на кухне, отравляя свой нежный писательский мозг табаком. Обычно в детективных романах герой после нападения неведомого противника мучительно бьется над вопросом: «Кто же убийца?», и ответ приходит к нему совершенно неожиданно и в самый неподходящий момент.
Ко мне ответ так и не явился. Я только понапрасну высмолила две с половиной пачки, выпила три кофейника, заработала головную боль и покрасневшие глаза. Кто бы ни пытался украсть мой покой и девичью честь, он более не появился.
Едва рассвело, я вызвала народных умельцев, которые сменили мне все замки. Присутствие в доме двух исторгающих пары перегара мужчин вселило в меня некое подобие уверенности. Во всяком случае, никто более не посмеет тревожить меня по ночам!
Весть о том, что на моем участке обнаружился труп двадцатитрехлетней давности, облетела Перелыгино с поистине космической скоростью. Первым заглянул ко мне Гамаюн Подтягич, наш перелыгинский «комсорг». Якобы затем, чтобы занять мясорубку. Получив оную, старик никак не хотел уходить, переступал с ноги на ногу, задавал ненужные вопросы, не осмеливаясь переходить к основной цели своего визита.
– А зачем ты, Фима, сменила замки? – с хитрецой в глазах спросил он.
Подтягич единственный, кто панибратски зовет меня на «ты» и «Фимой», а я его – на «вы» и по имени-отчеству. Я прекрасно помню, как в тысяча девятьсот каком-то году, когда я была наивной (хотя, постойте – наивной я не была никогда!), во всяком случае, свежей и щеняче-восторженной студенточкой, Гамаюн дал рецензию на мой первый рассказ. Мои родители были уверены, что у меня настоящий литературный талант, и я ожидала подтверждения прописной истины от знаменитого творца, первого секретаря правления Союза писателей Герцословакии.
Подтягич принял меня в огромном кабинете, заставленном книгами, в первую очередь своими собственными. Вот чего-чего не понимала в писателях, так это тягу к украшательству книжных полок родными опусами. Книжки, вышедшие из-под пера С.И. Гиппиус, я храню в подвале около мешков с картошкой.
– Ну, деточка, – просверлив меня истинно писательским взором, изрек Подтягич и постучал лакированным ногтем по коленкоровому переплету тетрадки с моим рассказом.
Одного этого «ну, деточка» хватило, чтобы понять – мой рассказ Гамаюну не понравился. Впрочем, я ошиблась. Не понравился – это было самое доброжелательное, легковесное и положительное из всего того, что вылил на мою голову в течение полутора часов лекции по писательскому мастерству гений соцреализма.
Как он громил меня, студентку первого курса филологического факультета Экарестского государственного университета, отделение классической филологии! Он растоптал каждое мое слово, стер в порошок каждую запятую и камня на камне не оставил ни от стиля, ни тем более от сюжета. А я-то, грешная, поначалу пыталась защищаться, но под конец разревелась, уткнувшись в спинку кожаного дивана.
Гамаюн приголубил меня за пухлую коленку (старый ловелас всегда питал тайную страсть к молоденьким девчушкам) и заметил назидательным тоном, каким умеют вещать только добившиеся всеобщего признания и крупных гонораров писатели:
– Фимочка, если твоей троюродной бабкой была Зинаида Гиппиус, это вовсе не значит, что и тебе суждена писательская стезя. Закончи университет, защити диссертацию, выйди замуж и нарожай детей – впрочем, можешь делать все это в иной последовательности. А о литературе забудь. Не твое это, Фима, ну не твое!
После этого гестаповского разноса он пригласил меня за стол, где его дородная жена угощала меня пирогом с малиной и цейлонским чаем. Я, давясь, поглощала приторно-сладкий пирог, внимала разглагольствованиям охламона Подтягича и думала о том, что утоплюсь в Клызме следующим же вечером.
С камнем на шее я в речку не бросилась, моя мудрая матушка, узнав о реакции Гамаюна на рассказ под названием «Каминные сверчки», заметила:
– Фима, никого не слушай! Уверена, что Подтягич просто завидует тебе. Ему потребовалось тридцать лет интриг, раболепствования, подхалимажа и подлостей, а также двадцать романов, чтобы стать цезарем герцословацкой литературы. Ты затмишь его своим талантом уже через десять лет! Этого-то он тебе простить и не может!
Тогда меня глубоко шокировали слова моей мамочки. Я была уверена, что никогда не сумею не только подняться на одну ступень с Гамаюном, автором той самой пенталогии «Домны революции», но и приблизиться к той божественной лестнице, которая ведет на Олимп литературных небожителей.
О проекте
О подписке