...и оказалась на ярмарке. Вокруг вопили зрители, сверкали всполохи огня, слышалась завораживающая музыка. Туман отступил, цыган стоял перед ней и крутил ручку шарманки, попугай сидел у него на плече и, казалось, спал, хотя один глаз птицы был приоткрыт.
– Что это было: сон, галлюцинация или реальность? – спросила Полина.
Цыган, ухмыльнувшись, ответил:
– Тебе лучше знать, Полина, тебе лучше знать! Ты сказала «да», и твоя судьба бесповоротно изменилась. Теперь осталось ждать немного, совсем немного! Теряя, мы обретаем!
ЛеонтьевПолина прошептала:
– Скажите, что ждет меня и Славко? Прошу вас!
– Ты его любишь! – провозгласил старик, и это был не вопрос, а утверждение. Попугай снова вскочил на барабан и вытащил из него еще одну записку.
Полина торопливо развернула ее. Что бы это могло значить? «12».
– Двенадцать? – пробормотала она. – Как это понимать? Двенадцать лет? Двенадцатое число? Или что-то еще?
– Теряя, мы обретаем, – пророкотал старик. – Не требуй от судьбы, чтобы она раскрывала тебе сразу все свои секреты. Когда настанет момент, ты все поймешь! Умей ждать, хотя ждать осталось недолго!
– Полина! – услышала она голос Славко и обернулась. Он стоял перед ней. – Нам пора. Уже без четверти полночь.
– Двенадцать! Вот что имел в виду старик! – проговорила девушка. Она повернулась к цыгану, чтобы спросить, права ли она в своем предположении, но старик исчез.
Он только что был здесь, в двух шагах от нее, а теперь там никого не было. Горбун-шарманщик с попугаем сгинул. Полина оглянулась по сторонам. Он не мог сбежать, ему бы не хватило времени. Но куда же он делся?
– Теряя, мы обретаем! – раздалось карканье, похожее на голос попугая. – Двенадцать, двенадцать, двенадцать... Надейся и жди!
– Ну что, твой друг-шарлатан ретировался, как я смотрю, – произнес насмешливо Славко. Затем он добавил серьезным тоном: – Полина... Нам пора!
Но девушка была уверена, что Славко хотел сказать ей что-то иное. Они оказались на побережье, где их уже ждал контрабандист-башибузук. Славко отсчитал ассигнации, увалень спрятал их за пазуху и велел ему садиться в лодку.
Славко взял ладонь Полины в свои руки. По ее телу пробежала электрическая искра.
– Полина, я повторю только то, что уже говорил: я тебя люблю!
Его голос звучал хрипло. Полина, чувствуя, что ее сердечко бьется как бешеное, ответила:
– Славко, и я тебя тоже! Боже, я хочу уехать с тобой!
Трбоевич отрицательно покачал головой:
– Не сейчас! Это слишком опасно, я даже не знаю, удастся ли мне прорваться за кордон. Но обещаю – я вернусь к тебе. Через месяц ты обязательно получишь от меня весточку!
Слезы побежали по щекам Полины, она поняла, что любит – и вовсе не этого глупого Платошу Крещинского, а Славко. Того самого Славко, который застрелил короля Павла и которому она помогла бежать. Да, она его любит!
Славко нежно прикоснулся губами к ее губам.
– Я люблю тебя, Полина, и никогда тебя не брошу!
– О Славко! – Полина зарыдала. Трбоевич обнял ее, снова поцеловал и направился к лодке. Спустя минуту шаланда отвалила от берега. Луна серебрила спокойное море, лодка скользила к горизонту, а Полина беззвучно глотала слезы.
Наконец темнота поглотила все. Девушка побрела обратно в деревушку. До ее уха донеслись крики, свистки и ругань. Она заметила бегущих полицейских.
– Арестовать всех! – орал толстый усатый полицейский, размахивая саблей. – Государыней-регентшей по всей Герцословакии объявлен недельный траур, запрещены всяческие увеселения и развлечения. А эти бродяги посмели веселиться накануне погребения нашего славного короля! Арестовать всех!
Полина побежала в сторону Варжовцов. Мимо нее сновали испуганные жители деревушки, цыгане, за которыми гнались полицейские. Внезапно огромные языки пламени взметнулись над одним из шатров, а затем в течение нескольких минут охватили всю ярмарку. Кто-то случайно или намеренно опрокинул лампу или факел, и теперь все шатры горели.
Девушка приземлилась в грязь, на одежду ей падали бело-черные хлопья сажи.
– Вставай, оборванка! – произнес в бешенстве полицейский, ударив ее ногой. – Ты арестована! Отправим тебя в каталажку, где тебе самое место.
Полина пыталась что-то объяснить, но полицейский не желал ничего слышать. Грубо схватив Полину за плечо, он поволок девушку к тюремным автомобилям и повозкам.
Она добилась того, чтобы ее, подданную Российской империи, выпустили из грязной камеры, которую она делила с несколькими проститутками, бандитками и цыганками. Шеф полицейского участка внял просьбам и позвонил на виллу «Золотистые тополя».
За дочерью явился встревоженный и постаревший Лев Константинович в сопровождении тети Лиззи и мадмуазель Шнайдер. Новицких сумел убедить одутловатого полковника (в первую очередь при помощи взятки), что Полина оказалась на цыганской ярмарке совершенно случайно.
– Я вам верю, сударыня, – провозгласил в итоге полицейский. – Но впредь не советую по ночам прогуливаться в подобных местах. Это может стоить вам жизни!
Домой ехали в полном молчании, только мадмуазель Шнайдер кудахтала на всех языках и стенала по поводу того, что Полина провела ночь в полицейском участке.
– Обещай мне, что такое сумасбродное поведение больше не повторится! – резко сказал отец, когда они приехали на виллу. Полина расплакалась, обняла его и пообещала, что никогда-никогда...
– Марш в ванну! – приказала тетя Лиззи. От Полины не укрылось, что и тетка и отец чем-то расстроены. Неужели они все еще не могут прийти в себя после звонка из полицейского участка с новостью о том, что Полина сидит в кутузке?
Полина приняла ванну, смыв с себя грязь и запах тюрьмы. Она все обдумала – сейчас же выложит отцу, что не намерена выходить замуж за Платошу. Papa поймет, он не станет неволить ее. Она любит Славко, он обещал вернуться. И они поженятся! Конечно, не в Герцословакии, а в Петербурге или где-то еще!
Она спустилась к позднему завтраку в столовую. Отец о чем-то беседовал с тетей Лиззи и невысоким господином с острой седой бородкой, облаченным в темный костюм.
– Papa, мне надо кое-что сказать вам, – набравшись мужества, произнесла Полина.
Тетя Лиззи потрепала племянницу по руке и ласково ответила:
– Конечно, Полин, но сначала мы хотим, чтобы ты выслушала то, что скажет доктор Дюбуа.
К доктору Дюбуа вчера ездили papa и maman, вспомнила Полина.
– Что-то случилось? – произнесла она. Только сейчас она поняла, что тревога на лицах отца и тетки – это тревога не за нее, неразумную глупую девчонку, а за Ксению Теодоровну.
Доктор опустил глаза и кашлянул. Тетя Лиззи отвела взгляд, а отец неловким жестом вытащил клетчатый носовой платок и шумно высморкался. Полина заметила, что его глаза подозрительно красны.
– Папа, тетя, в чем дело, кто-нибудь в состоянии мне объяснить, что происходит! – воскликнула Полина. – И где мама, почему она не с нами?
– Мадмуазель, – сказал доктор Дюбуа. – Вынужден сообщить вам, что ваша матушка, мадам Новицких, уже несколько часов находится в больнице...
– Что произошло? – выдохнула Полина, полная дурных предчувствий. – Что с мамой? Ведь у нее никогда не было ничего серьезного?
– Мы тоже так полагали, – продолжил доктор ласково-бодрым голосом, от которого у Полины перехватило дыхание. – Я считал, что мадам Новицких представляет собой невропатический тип, склонный к ипохондрии и меланхолии. Однако после вчерашнего детального осмотра...
Он замолчал, и Полина, чувствуя, что в ушах у нее звенит, закричала, пренебрегая всеми приличиями:
– Так что, доктор, что с ней?
– Милая моя! – Тетя Лиззи снова потрепала ее по руке. – Все будет в полном порядке, ведь так, доктор?
Медик ничего не ответил. Затем он добавил:
– У мадам Новицких обнаружена опухоль в правом легком. Этим и объясняются ее боли и жалобы на здоровье. Увы, это не были выдумки капризной дамы.
– Это опасно? – спросила Полина, понимая, что, если бы опухоль не представляла опасности, никто бы не беседовал с ней таким образом.
– Я не специалист в области онкологии, мадмуазель, – сказал доктор Дюбуа. – Ваша матушка находится на попечении лучших местных врачей. Однако опухоль достаточно большая и вряд ли может быть извлечена оперативным путем. Кроме того...
Он взглянул на Льва Константиновича, и тот кивнул головой.
– Кроме того, опухоль проросла в соседние ткани и органы, что очень плохо. Я не могу делать прогноз на будущее. Судя по всему, это запущенная стадия. Если бы мадам Новицких предстала перед глазами специалистов раньше...
Полина в ужасе посмотрела на тетю Лиззи. О чем говорит доктор?
– Полина, тебе надо поехать в hospital[45], – распорядился отец. – Мама хочет видеть тебя!
– Но как же так! – закричала девушка. – Папа, ведь мы все были уверены, что мама хандрит! И вдруг выясняется, что у нее cancer![46] Но почему, боже мой, почему?
Внезапно она вспомнила фразу, которую слышала от цыгана прошлой ночью: «Теряя, мы обретаем». Но значит ли это, что предсказания начали сбываться? И значит ли это, что мама...
Полина не хотела и думать об этом. Быстро собравшись, она отправилась с отцом в госпиталь Варжовцов.
Больница – небольшое уютное здание в классическом стиле с колоннами – походила на второразрядный отель. С замиранием сердца девушка прошла в палату, где лежала Ксения Теодоровна. Мать разительно изменилась: взгляд потух, кожа, казалось, пожелтела и обтягивала скулы, как пергамент.
– Мама! – воскликнула Полина, бросаясь к кровати.
Ксения Теодоровна встретила ее слабой и вымученной улыбкой. Осознание того, что она больна в самом деле, и больна неизлечимо, изменило характер мадам Новицких: исчезла суетливость, она больше не жаловалась на боли, пропали мнительность и раздражительность.
– Полин, – произнесла женщина. – Как я рада видеть тебя! Я очень беспокоилась, очень беспокоилась...
Полина, несмотря на запрет докторов и отца, расплакалась. Ксения Теодоровна, гладя дочку по спине, тихо сказала:
– Полин, слезами горю не поможешь. Тебе придется привыкать к тому, что вы с отцом останетесь одни. Ты и так скоро выйдешь замуж... У вас все будет хорошо!
– Но «мама»! – произнесла Полина. – Почему ты говоришь так, как будто надежды не существует? Ведь доктора...
Ксения Теодоровна махнула рукой и проговорила:
– Теперь я понимаю, какой обузой была для вас. Я закатывала истерики из-за малейшего приступа, по большей части, мною же и выдуманного. О, Полин, я не боюсь смерти! Когда ее нет, есть мы, а когда есть она, то нет нас.
Полина снова разрыдалась, и Ксения Теодоровна принялась успокаивать дочь. Вечером, после еще одного детального осмотра, состоялся консилиум врачей. Вердикт был неутешительным – Ксения Теодоровна была обречена, ей оставалось жить не более трех-четырех недель.
Лев Константинович, полностью сбитый с толку такими страшными перспективами, немедленно связался с известными европейскими специалистами. Через три дня в Варжовцы прибыл профессор Нейман из Вены и профессор Шуленбург из Дании. Однако и эти два корифея, считавшиеся богами в области онкологии, только подтвердили выводы своих местных коллег.
Курорт превратился в ловушку, от него повеяло близостью могилы. Доктора рекомендовали не подвергать больную долгому и утомительному путешествию по железной дороге, да и сама Ксения Теодоровна, слабевшая на глазах, призналась, что не хочет покидать Варжовцы.
Полина не могла поверить – всего лишь несколько дней назад жизнь казалась такой размеренной и великолепной, и вот... На вилле «Золотистые тополя» воцарились пессимистические настроения. Новицких добился от врачей разрешения забрать жену из госпиталя. На больничном автомобиле ее с великой предосторожностью доставили в особняк.
– Надежды ведь нет? – прошептала Ксения Теодоровна. – О, Лев, только не надо праздных слов. Иначе бы меня и не выписали из госпиталя. Ведь так? Запомни – я хочу умереть на рассвете!
Полина старалась как можно больше времени проводить рядом с матерью. В спешном порядке из Парижа прибыл Платоша. Полина понимала, что сейчас не время – не время заявить во всеуслышание, что она не хочет выходить замуж за молодого Крещинского. Ксения Теодоровна, которая все больше времени проводила в наркотическом забытьи (доза морфия увеличивалась с каждым днем), требовала, чтобы Полина и Платон сидели около ее кровати, при этом она фантазировала:
– Дети мои, я вижу... Вижу, что вас ожидает долгая и счастливая жизнь. Мне не дано присутствовать на вашей свадьбе и лицезреть своего первого внука, но что поделать... Вы же любите друг друга, и это так прекрасно!
Затем умирающая потребовала, чтобы Полина и Платоша взялись за руки и торжественно пообещали ей, что, став мужем и женой, никогда не будут ссориться и обманывать друг друга.
– Благословляю вас, дети мои, – прошептала Ксения Теодоровна. – А теперь мне нужно вздремнуть, я чувствую, что устала, устала, устала...
Дни, тянувшиеся бесконечно, складывались в недели, которые пролетали незаметно. Наконец настал момент, когда Ксения Теодоровна полностью погрузилась в искусственный сон, вызванный наркотическими препаратами. Доктора предупредили, что ей осталось совсем недолго.
– Она должна испытывать нестерпимые боли, – заметил венский профессор, – чтобы не допустить этого, мы и прибегаем к морфию. Однако мы достигли критической дозы – ее увеличение приведет к угнетению дыхательного центра и вызовет летальный исход!
Те дни Полина плохо помнила. Отец распорядился, чтобы она как можно больше времени проводила вне дома; вместе с Платошей они гуляли по набережной. О, когда-то – совсем недавно! – Платон признался ей в любви, и она, счастливая юная дурочка, была этому страшно рада. Когда-то – совсем недавно! – она увидела здесь впервые Славко. Когда-то – совсем недавно! – она проводила любимого на лодке в море.
Прошлое исчезло, будущего еще не было, она жила страшным настоящим. Отдыхающих в Варжовцах поубавилось, несмотря на то, что сезон был в самом разгаре.
О проекте
О подписке