– Я все двери в комнаты закрою, – пообещала Саша, хотя понимала, что снять десятки картин, висевших уже и в коридоре, вряд ли получится. – И в комнаты никого не пущу, обещаю!

А потом, несмотря на продолжавшиеся протесты дедушки, подошла к разбитому телефону, пищащая трубка которого валялась на полу (он, вероятно, приподнявшись с пола, сумел ее стянуть, а потом выронил из непослушных рук), положила ее на рычаг, а затем из кабинета дедушки, со второго аппарата, набрала «03».

Ждать пришлось недолго, «скорая» прибыла уже четверть часа спустя, и следя за тем, как миловидная энергичная фельдшерица делает дедушке инъекции, после которых тот успокоился, Саша поняла, что все сделала правильно и что дедушка теперь в надежных руках.

– Мы забираем вашего дедушку в НИИ Скорой помощи имени Джанелидзе, – произнесла энергичная фельдшерица, когда вместе со своим напарником, молодым прыщавым очкастым парнем, уложила дедушку на носилки. – Подозрение на ишемический инсульт…

Она сыпала медицинскими терминами, а Саша, таращась на притихшего дедушку, в ужасе думала о том, что спустя полгода после смерти родителей (тела их так и не нашли, но никто не сомневался: они, как и все прочие альпинисты, погибли) потеряет и единственного своего родного человека – дедушку.

– А это серьезно? Он будет жить?

Саша понимала, что вопросы, которые срывались с ее губ, банальны и даже глупы и что энергичная фельдшерица не может дать на них окончательного ответа, но разве она могла спросить что-то еще?

– Состояние серьезное и критическое, но не безнадежное, – заявила та и потрепала Сашу по плечу. – Вы единственная родственница или имеются и другие? Как нам с вами связаться?

Саша продиктовала номер телефона квартиры родителей, в которой теперь жила.

Теперь, после их гибели на Памире.

Тут дедушка, который, как она считала, был уже в медикаментозном забытьи, вдруг снова замычал, и энергичная фельдшерица заявила:

– Пациент, кажется, что-то хочет вам сказать.

Саша склонилась над дедушкой и вдруг поняла, что он пытается из последних сил что-то вложить ей в руку. Это была связка ключей, которую он до этого прижимал к животу.

– Ы-ы-ы-ы… Картины-ы-ы-ы-ы…

Погладив дедушке по небритой щеке, Саша заверила:

– Не беспокойся, деда, я за всем прослежу. Ты хочешь, чтобы я, пока ты в больнице, жила в твоей квартире, чтобы с картинами ничего не произошло?

Дедушка сжал ее руку. Ну да, он при смерти, а думает об одном: о своей коллекции…

– Да, конечно, все будет хорошо. Но теперь вам, деда, пора. Я тебя навещу в больнице!

– Ы-ы-ы-ы-ы!

Похоже, дедушка на полном серьезе хотел, чтобы она, как и он сам, не покидала его квартиру, охраняя его коллекцию. Ну уж нет!

– Так, нам в самом деле пора, вы закончили? – спросила энергичная фельдшерица. – Или хотите поехать с нами?

Дедушка снова подал голос, явно давая понять, чтобы Саша осталась.

– Разрешите воспользоваться вашей ванной? – спросила энергичная фельдшерица, и Саша провела ее к одной из двух, которые имелись в квартире дедушки, а потом опустилась на стоявший в углу стул и закрыла руками лицо.

И почему это все обрушилось на нее? Ей девятнадцать, а она уже круглая сирота. Родителям было чуть за сорок, а они погибли на Памире. Дедушку же накрыл инсульт, и кто знает, он, может быть, и не выкарабкается.

И что тогда?

Тогда, судя по всему, она останется одна-одинешенька: без единого ближайшего (да и дальнего) родственника, но зато с несколькими сотнями дедушкиных картин!

Оторвав руки от лица и стараясь удержаться от слез, Саша вдруг поняла, что дверь в ванную комнату открыта. Встав со стула, она прошла в одну из комнат, дверь которой она специально прикрыла – и которая стояла теперь нараспашку.

Энергичная фельдшерица, промаршировав обратно из ванной не к дедушке в коридор, замерла на пороге, обводя взором стены, которые снизу доверху были завешаны картинами – в рамах и без, большими и маленькими.

– У вас тут прямо Эрмитаж! – заявила она хрипло, и Саша смущенно добавила:

– Дедушка живописью интересуется.

Энергичная фельдшерица же, пройдя через всю комнату к большим, во всю стену, окнам, захлебнулась от восторга:

– У вас отсюда Спас на Крови виден! А Троицкий мост, если разводят, ведь наверняка тоже? Вот это вид! Не то что у меня в Мурине…

Саша почувствовала себя крайне неловко – ну да, государство выделило ее дедушке, академику, профессору, дважды доктору наук, многолетнему декану географического факультета МГУ, вице-президенту Географического общества СССР, одному из основателей и заместителю главного редактора специализированного журнала «Геоморфология», еще в конце шестидесятых квартиру во Втором доме Ленсовета на Карповке, при этом на последнем, восьмом, этаже.

Дедушка вечно боялся, что с крыши кто-то может спуститься и ограбить его, поэтому долго стремился переселиться на этаж или два ниже, но в итоге, к счастью, оставил эту затею, потому что она была бы сопряжена с переносом всей его коллекции чужими людьми.

Ну да, Саша была в глазах этой энергичной фельдшерицы белой костью, никчемной внучкой кабинетного ученого, к тому же создавшего свой собственный частный Эрмитаж, – и что с того?

Хотела бы эта энергичная фельдшерица, чтобы ее родители погибли при сходе лавины на Памире, а дедушку, единственного близкого родственника, хватил инсульт?

– Да, неплохо у вас тут, очень даже неплохо! – произнесла энергичная фельдшерица, осматриваясь по сторонам. – И как картин у вас тут много! Дедушкины?

Чувствуя, что праздное любопытство чужого человека ей неприятно, Саша ощутила небывалое облегчение, когда коллега фельдшерицы громко позвал ее, заявив, что им пора.

Уже в общем коридоре энергичная фельдшерица назидательно заметила:

– Вы держитесь, все будет хорошо!

Как все может быть хорошо, если уже плохо?

И только когда «скорая» увезла дедушку, Саша вдруг поняла, что знает лишь, что повезли его в НИИ имени Джанелидзе. До недавних пор НИИ располагался в центре, а потом переехал в Купчино.

Она даже толком не знала, как туда теперь добраться.

Чувствуя, что ей хочется плакать, Саша поднялась обратно на восьмой этаж, в опустевшую квартиру, забитую картинами и лишившуюся своего обитателя, дверь которой она, конечно же, несмотря на данные дедушке клятвенные обещания, попросту оставила открытой. Она долго возилась с разнообразными замками и сигнализацией (хорошо, что сразу после смерти родителей ей дедушка показывал: на всякий случай, и вот этот всякий и наступил), а потом, все же справившись, раскрыла окна и, несмотря на морозный воздух, достала пачку сигарет и закурила, глядя вдаль и стараясь ни о чем не думать.

Потому что было страшно.

Смена энергичной фельдшерицы Светланы Игнатьевны завершилась после трех, а домой, в пролетарское и расположенное на отшибе Мурино, она попала только под вечер. Дети, эти неблагодарные спиногрызы, конечно же, делать уроки и не намеревались, пришлось с ними снова собачиться – старшая вздумала дерзить, поэтому пришлось в воспитательных целях оттаскать ее за волосы, а младшенький снова стал ябедничать на сестру, за что получил подзатыльник, а потом примирительный поцелуй.

Со своим дорогим супругом, отцом этих спиногрызов, Светлана Игнатьевна рассталась еще три года назад, после того как пронюхала, что он изменяет ей с их лахудрой-соседкой. Она выгнала его из дома, а он, собрав свои манатки, переселился к этой самой соседке.

Эта сладкая парочка, ничего не стеснявшаяся, и не думала переезжать, а вместо того мозолила глаза Светлане Игнатьевне своим показушным семейным счастьем, которое увенчалось теперь рождением малютки, дочурки ее бывшего и лахудры-соседки.

Какое-то время Светлана Игнатьевна хотела отравить этих негодяев, даже всерьез размышляла о том, при помощи какого сильнодействующего медикамента из тех, к которым она, работая на «скорой», имела доступ, это сделать.

Но в итоге никаких таких глупостей не совершила, потому что судьба, вероятно смилостивившись, послала ей новое счастье: Гришу.

Гриша был большим, лысым и немногословным. И – тут отрицать было нельзя – похожим на хряка. Впрочем, в тех кругах, где он уже давно и тесно вращался, у него такое «погоняло» и было: Хряк.

А круги, в которых вращался Гриша, были, надо отметить, далеко не самые академические, скорее даже совсем не: Гриша, являвшийся членом того, что теперь в СМИ новой свободной России было принято именовать организованной преступной группировкой, отмотал четыре года на зоне. А познакомилась Светлана Игнатьевна с ним во время одного из своих вызовов – она оказала исполосованному ножом пациенту квалифицированную первую медицинскую помощь, не стала никуда сообщать о более чем подозрительных обстоятельствах (ее вызвали после завершения одной из бандитских разборок) и даже взяла на себя уход за пациентом – за соответствующую мзду, конечно: ложиться в больничку он не желал.

Да и не мог, потому что ему надо было находиться в строю, принимая участие в криминальной войне за передел сфер влияния в Питере.

А дальше Хряк превратился в сердечного друга Светланы Игнатьевны (и одним своим видом навел немалый страх на ее бывшего и его новую пассию – все же месть сладка!), она стала регулярно оказывать медицинскую помощь кое-каким его корешам, а один из них весьма интересовался доступом к наркотическим средствам…

Дурой Светлана Игнатьевна не была, всегда соблюдала осторожность, но и свою выгоду упустить тоже не хотела. Наркотиками она не занималась, разве что понемножку. А так лечила всех этих бандюганов, не желавших светиться в государственных учреждениях, имея с этого неплохой навар, а помимо всего прочего хапнув Гришу-Хряка в любовники.

Она знала, что была у него только номером два, так как у Хряка имелись жена и детишки, но тут уж выбирать не приходилось. В обычной жизни немногословный, в делах постельных Хряк был более чем энергичным, и это не шло ни в какое сравнение с бывшим Светланы Игнатьевны, который теперь лебезил перед ней и трепетал перед ее новым грозным приятелем, называя его при редких встречах по имени-отчеству.

Одного этого было достаточно, чтобы связаться с криминалом.

Ну а помимо морального удовлетворения Светлана Игнатьевна получала и кое-какое финансовое. На «скорой» она что зарабатывала – верно, сущие копейки! А тут еще и Союз накрылся медным тазом, и медицина вообще оказалась не у дел.

А настоящие дела вершили такие, как Хряк, точнее, как те, кто стоял над ним в криминальной иерархии. Хряк что, он был только тупой исполнительной шестеркой, однако Светлана Игнатьевна не намеревалась останавливаться на достигнутом.

А что, если организовать свою даже не подпольную, а вполне официальную частную клинику, клиентами которой стали бы Хряк и его кореша? Они режутся, стреляются и махаются каждый божий день, и в итоге всем нужна медицинская помощь.

Идея была заманчивая, и Светлана Игнатьевна работала над ее реализацией. Ну а пока что промышляла тем, чем могла: опять же, к примеру, наркотой, но в разумных пределах – слишком большую недостачу на «скорой» могли бы заметить.

Не пренебрегала Светлана Игнатьевна и возможностью посредством своей профессии оказаться в домах незнакомых людей. Разглядеть и разнюхать, кто и как живет – и, главное, что нажил.

И чем можно поживиться.

Не раз и не два давала Светлана Игнатьевна Хряку и его корешам наводки на занятные хаты, в которых побывала: там вот импортной техники полно, у этих мадам вся в золоте и мехах, тут дача в антиквариате или вот у безумной старушки, некогда звезды сталинских комедий, шкатулка с бриллиантами, да прямо вот такими.

С каждого подобного гоп-стопа Светлана Игнатьевна имела свой процент, за этим она следила строго, все должно быть честь по чести. Раз наводку дала, то должна быть и награда.

Хряк заявился уже поздно ночью, и Светлана Игнатьевна, встречая своего милого, быстро подала ему водки. Тот, выпив, принялся приставать к энергичной фельдшерице.

После жаркого секса Светлана Игнатьевна извлекла свой козырь.

– Гришенька, я сегодня у одного старче была на квартире, там, в доме советской элиты на Карповке…

Гриша засопел, что, однако, свидетельствовало о его интересе: он уже давно понял, что Светлана Игнатьевна – еще та штучка.

– Ну, так называемое «Дворянское гнездо», где вся наша ленинградская интеллихэнция обитает…

Гриша продолжал сопеть. Светлана Игнатьевна, поглаживая его по безволосой жирной груди, заявила:

– Там у академика Каблукова Ильи Ильича ишемический инсульт приключился. Дедушку отвезли в Джанелидзе и откачали: жить будет, даже, вероятно, без особых последствий, но, наверное, недолго.

Она расхохоталась, а Гриша начал ее снова тискать.

– Что, мой орел, тебе со мной хорошо? А будет еще лучше, когда я скажу, что у этого академика вся квартира в картинах!

Гриша перестал ее тискать.

– Нет, ты продолжай, продолжай, мне так приятно! И, поверь, я в живописи не особо соображаю, но это не все эти дурацкие пейзажи или идиотские портретики, которые на барахолке пять штук за два рубля продаются. Это настоящие шедевры! Ты знаешь, что такое шедевр, Гришенька?

Гришенька, вероятно, не знал, но догадывался.

– Там картин десятки, если не сотни! Прямо как в Эрмитаже! Ты когда был последний раз в Эрмитаже, Гришенька, наверное, когда в школе учился?

Вероятно, и тогда даже нет.

– Я так внучке этого старого хмыря и сказала, а она сразу смутилась. Ну, такая, из разряда тургеневских барышень. Там настоящий музей, и картины эти, поверь мне, стоят ой как дорого! Их если коллекционерам продать или вообще за бугор отправить, миллионы принесут. Слышишь, Гришенька, миллионы!

Гришенька отлично слышал.

– Старичок пока в Джанелидзе, я стану отслеживать, как долго он там будет находиться. У него только одна эта внучка, студентка, наверное. Больше, как я поняла, никого нет. У такой всю дедушкину коллекцию изъять – раз плюнуть!

Гриша снова принялся проявлять сексуальную активность.

– Ты ведь у себя наверх сообщишь, Гришенька? Только учтите, я хочу свой процент! И там просто гольной силой не возьмешь, дверь как в банке, сигнализация, причем кодовая, замков хитроумных – масса! А ключики-то у внучки…

Наконец Хряк подал голос:

– А девчонка-то хоть смазливая?

Ударив