Ирина Мельникофф

Как ни трагично осознавать, но все мы смертны. Существование каждого из нас завершится одинаково. В моем случае, как я уже говорила, это было жестокое убийство. Но моя жизнь, финал которой оказался столь ужасен, не только завершилась убийством, но и началась с него.

На свет появилась я 6 сентября 1911 года в Санкт-Петербурге, городе, который являлся тогда столицей канувшей вскоре в Лету империи. Вообще-то, по расчетам врачей, мне суждено было увидеть свет в начале ноября, однако обстоятельства сложились так, что все произошло намного раньше.

Мой отец, Адриан Георгиевич Мельников, был известным в Петербурге адвокатом. На сохранившихся фотографиях он выглядит импозантно – солидный господин с ухоженной седой бородкой с умными грустными глазами, в элегантном костюме-тройке. Он специализировался на уголовных процессах, среди клиентов моего батюшки было много богатых и знаменитых личностей тех лет.

В семейной жизни батюшке не везло. Первая супруга Адриана Георгиевича скончалась от менингита спустя всего пять с половиной месяцев после бракосочетания, когда они проводили летний отдых в Венеции. Это был сильнейший удар для моего отца (в то время начинающего молодого адвоката), в особенности по причине того, что его супруга была на третьем месяце беременности.

Ввергнутый в отчаяние ее смертью, он ушел с головой в работу и всего в течение нескольких лет обрел славу непобедимого защитника. Он достиг всего, о чем мечтал, – у него имелся профессиональный успех, высокое социальное положение и богатство. Неудивительно, что через двенадцать лет после кончины первой супруги, в самом начале века, он решил обзавестись семьей.

Его выбор пал на молодую состоятельную вдову, которая выступала в качестве свидетельницы по одному из дел, что он вел. Через пять недель он сделал ей предложение, и она ответила согласием. Ничто не предвещало повторения трагедии, разыгравшейся за много лет до того: свадьба была шумная, и после венчания молодожены отправились в Париж.

На свет появились мальчик, нареченный в честь отца Адрианом, затем девочка, названная в честь матери Надеждой. В конце 1904 года вторая жена моего отца сообщила ему, что ощущает признаки новой беременности. Батюшка был на седьмом небе от счастья – все, чего он желал, свершилось.

Но боги не любят счастливцев и жестоко карают тех, кто бросает им вызов. Отец не чурался шумных дел, о которых охотно докладывали в газетах и судачили в обществе. Поэтому, когда к нему обратились с предложением защищать одного из так называемых революционеров, обвинявшегося ни много ни мало как в убийстве шефа своей подпольной организации, которая замышляла государственный переворот и убийство государя посредством бомбометания во время службы в храме, он согласился.

Подробнее о процессе можно прочитать в «Голосе» за февраль-март 1904 года. Все сходились во мнении, что финальная речь моего отца, которую он держал перед присяжными, была одной из лучших и наиболее проникновенных со времен Цицерона. Адвокату удалось отвлечь внимание от того факта, что и убитый, и убийца были влюблены в одну и ту же молодую революционерку, что и привело к кровопролитию, а представил все, как ссору молодых людей, чей разум был затуманен идеями всеобщей свободы, равенства и братства.

Стратегия Адриана Георгиевича возымела успех, и он смог убедить присяжных в том, что имело место не банальное бытовое убийство, а преступление, подоплекой которого являлись революционные идеалы. В те времена (первая русская революция была не за горами) очень многие симпатизировали подобным идеям, и стоило только завести речь о модернизации общества, реформировании аппарата государственной власти и о конституционной монархии, как раздавались аплодисменты и виваты.

Ни у кого не вызвал удивления оправдательный приговор, вынесенный революционеру, зарубившему соперника топором из-за угла. Сочли, что им руководили не низменные страсти, а высокие идеалы. Дамы утирали слезы платочками и посылали подсудимому воздушные поцелуи, а мужчины открыто заявляли, что на его месте поступили точно так же – ведь речь шла о благе России.

Два дня спустя в особняк моего батюшки, располагавшийся на Английской набережной, доставили внушительный пакет. Он был адресован на его имя, но сам отец в то время был в Царском Селе, где консультировал одного из новых клиентов-аристократов.

Мой трехлетний братик Адриан был уверен, что в пакете находится железная дорога, которую отец обещал подарить ему. Супруга моего отца тоже в этом не сомневалась, а потому велела поставить пакет в гостиной и раскрыть его.

Взрыв последовал, когда Адриан попытался стащить оберточную бумагу. Такова была месть прочих членов революционной организации, крайне недовольных оправданием убийцы их вождя. Они обвиняли во всем Адриана Георгиевича и были, должна признать, правы: представляй интересы молодого убийцы иной, менее опытный и более косноязычный юрист, его бы признали виновным. Тогда и никакого несчастья не произошло бы.

Мой братик, с которым я так и не познакомилась и от которого осталось только несколько фотографий, где он запечатлен в матросском костюмчике, был убит на месте, так же, как и двое лакеев, помогавших развязывать пакет. Жена отца, полуторагодовалая Надюша и французская бонна, стоявшие чуть поодаль, получили серьезнейшие увечья. Когда батюшка, вызванный из Царского Села, прибыл в Петербург, то лицезрел ужасную картину: половина первого этажа особняка была разрушена взрывом бомбы, собственно, предназначавшейся изначально венценосной фамилии.

Первой умерла француженка, которой оторвало обе нижние конечности. Супруге моего отца разворотило все лицо, но она сумела протянуть несколько часов в Мариинской больнице, где лучшие врачи боролись за ее жизнь. Более всего пришлось страдать моей сестре Надечке – у бедной малышки был покалечен позвоночник, в результате чего она оказалась полностью парализованной. Девчушка жила еще восемь недель, но затем ранение взяло свое, и она скончалась, став последней жертвой кошмарного террористического акта.

Так в течение короткого времени Адриан Георгиевич потерял беременную жену и двух детей. Позже, сравнивая фотографии, сделанные незадолго до трагедии и после нее, я поразилась тому, что мой отец за несколько месяцев постарел лет на двадцать – из сорокалетнего полнокровного мужчины он превратился в сломленного судьбой седого старика.

Виня себя за то, что он никак не смог помочь близким и любимым и не погиб вместе с ними, Адриан Георгиевич отправился в долгое путешествие по заграницам. Он посетил Германию, Францию, Италию, Испанию, затем перебрался в Египет, оттуда – в Индию и на Тибет, после чего пожил некоторое время в Новой Зеландии и Австралии.

Он пытался скрыться от тяжких мыслей, убежать от самого себя. Он искал утешения, задавался мучительным вопросом, почему некто или нечто (бог, судьба, случайность?) отняло у него любимую жену и трех детей, однако не нашел ответа ни у европейских философов, ни у египетских колдунов, ни у тибетских монахов, ни у австралийских дикарей.

После почти пятилетнего отсутствия Адриан Георгиевич решил, что настало время вернуться на родину. Его душевные раны не затянулись, он не стал за эти годы ни мудрее, ни смиреннее, но его тянуло в Россию.

В Петербурге он больше жить не мог или не хотел, поэтому поселился в Москве, благо, что именитые адвокаты (несмотря на долгий перерыв, его слава не угасла) требовались и в бывшей столице.