Двери тамбура раскрылись, и в вагон вошли двое крепких молодых ребят лет двадцати-двадцати пяти. Один был одет в короткую спортивную куртку, армейские штаны камуфляжной окраски и высокие ботинки на шнуровке. У другого из-под распахнутого черного пальто виднелся военный свитер цвета хаки. Ребята о чем-то весело болтали друг с другом, наверное, продолжали разговор, начатый в тамбуре. И тут они увидели боблинов, сидящих рядом с их девушками и обнимающих их за плечи.

Все замерли, как в классической «немой сцене». Пассажиры вагона, до того совершенно не замечавшие приставаний боблинов к девушкам, разом отвернулись от окон и с жадным вниманием уставились на вошедших.

Первая девушка воспользовалась тем, что боблин перестал тянуть ее к себе, сумела оттолкнуться от его груди и прижалась к окну.

– Влад, что так долго?! – с возмущением и обидой вскричала вторая девушка. – К нам пристают эти… хвостатые.

Тут надо напомнить, что в Колоссии слово «хвостатые» для боблинов было страшным оскорблением, более грубым и унизительным, чем многочисленные клички и прозвища, придуманные людьми на Земле для представителей других национальностей.

Крик девушки как будто спустил натянутую пружину. Крепкие ребята в полувоенной одежде бросились в середину вагона, к своему купе. Боблины вскочили, но не побежали, а встали в проходе. Один из них выхватил нож:

– Э, не подходи! Порежу!

– Я тебе этот нож сейчас под хвост забью! – выкрикнул парень в армейских штанах, но, тем не менее, остановился вне досягаемости холодного оружия.

Боблин решил, что человек испугался ножа, и оскалил клыки:

– Сдохни, слизняк!

Он сделал выпад ножом, однако стремился не столько попасть в цель, сколько устрашить еще больше.

Но человек стремительным, едва уловимым движением перехватил руку с ножом и вывернул кисть. Нож упал куда-то под сидение, но из-за пыхтения боровшихся мужчин, топота их ног и стука колес звук падения не был слышен. Парень в армейских штанах ударил боблина коленом в бок, вывернул ему руку еще дальше за спину и навалился на него всем телом, сбивая с ног и подминая под себя. В этот момент человек в пальто почти без разбега, с разворотом, опершись руками на спинку сидения, подпрыгнул и прямо поверх головы своего товарища нанес удар обеими ногами в грудь второго боблина. Тот отлетел почти к дверям тамбура и завалился на спину в проходе рядом с моим сидением. От удара и падения он потерял сознание.

В общем, не успел я придумать, как можно помочь людям, а они уже прекрасно справились без меня. Парень в камуфляжных штанах завернул руки боблина за спину и тащил его по проходу к выходу, а его товарищ в пальто волоком тянул своего бесчувственного противника, ухватив его за шиворот.

Боблин с выкрученными руками, задыхаясь от злобы, кричал:

– Э, пусти, слышишь! Пусти, слизняк! Ты жить не будешь! Я тут всех знаю! Гасамана знаю, Хурачжи знаю! Они тебя найдут! Ты жить не будешь! А твоя девка сама о смерти меня просить будет! Мы ее найдем! Мы тебя найдем!

Одна из девушек, взволнованно и восторженно глядя на своего героя-защитника, воскликнула:

– Надо вызвать полиционеров!

– Ага, как же! – зло ответил парень в пальто. – Эти хвостатые полиционерам столько денег дадут, что мы же будем виноваты. Мы в тюрьму, а вы – хвостатым на развлечение.

– А что же делать?

– Выкинем их на станции, и все!

Действительно, в это время поезд тормозил, подъезжая к следующей станции. К тому времени, как он остановился, люди затащили боблинов в тамбур. Тот, который от удара потерял сознание, начал шевелиться, брыкаться ногами и что-то говорить на своем языке.

– Живучая, тварь хвостатая! – пнул его ногой парень в пальто.

Когда двери поезда открылись, боблинов вытолкали на станцию. Поджидавшие поезд люди, увидев вываливающихся из дверей помятых, ругающихся боблинов, обогнули их и вошли в вагон. Должно быть, подобная картина не была редкостью на станциях Муравских пригородных поездов.

Двери закрылись. Люди-победители направились к своему купе, чтобы успокоить девушек. В это время оба боблина подбежали к окну и начали колотить в него кулаками, изрыгая потоки угроз и ругани:

– Мы вас запомнили! Вам не жить! Всех найдем!

Девушки отодвинулись от окон и инстинктивно закрыли лица ладонями. Их друзья закричали в ответ боблинам:

– Если нас найдете, то сами сдохните, хвостатые твари! Мы в Колоссии у себя дома!

– Колоссия – наша! И вы, слизняки, тоже наши! Вы жить не будете! Всех найдем! Всех!

– Что же с нами будет?! – с горечью воскликнула одна из девушек. – Как дальше жить?

Поезд сдвинулся с места и медленно покатил. Боблины пошли сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, потом побежали. Они не переставали стучать по стеклу и злобно кричать, пугая и угрожая, путая слова колосского языка со своими родными.

Я понял, что нельзя вот так оставлять боблинов. Наверняка, их угрозы не были пустыми звуками. И если парни в полувоенной одежде могли за себя постоять в честном бою, то при нападении численно превосходящих врагов они были бы убиты или серьезно покалечены. А что уж говорить об их девушках, которых ждала бы участь куда более страшная, чем просто смерть!

Когда боблины уже отстали от нашего вагона, но все еще стояли на краю станции, часть платформы под их ногами обвалилась, и они упали вниз, прямо под колеса последних вагонов набирающего скорость поезда. Вероятность того, что старые Муравские станции начнут рассыпаться от ветхости, была очень велика, так что мне не пришлось прикладывать особых магических усилий.

На Колосских теллургиевых дорогах несчастные случаи с человеческими и боблинскими жертвами не были редкостью. Наш поезд даже не стал останавливаться, чтобы не сбивать график движения на всем маршруте.

Девушки и парни так и не узнали о гибели своих врагов. Я не мог сообщить им о своей помощи, не выдав себя, не объяснив произошедшего на станции. Одна девушка рыдала, ее друг успокаивал ее, обняв и гладя ладонью по волосам. Другая девушка, наоборот, поцелуями благодарила своего друга и защитника.

Я был так восхищен своей мудростью и ловкостью, что пропустил момент, когда в купе к победителям подсел невысокий, крепко сложенный человек с седыми волосами. Так же, как и большинство пассажиров пригородного поезда, он был одет в немаркую, поношенную одежду. Он вместе со спутницей вошел в вагон на последней станции и, конечно, видел, как люди ловко расправились с боблинами. Но, как и они, он не знал, что боблины больше никому не могли причинить зла.

Я сидел далеко от беседующих людей, так что мне пришлось использовать магию для подслушивания.

– …Я вижу, вы хорошие ребята, – говорил седой. – Недавно демобилизовались?

– Год назад, – ответил тот, что носил армейские штаны. – Я служил в десанте, а Влад – морской пехотинец.

– Как устроились на гражданке?

– Да, так… На жизнь хватает. Нам чужого не надо, но и своего никому не отдаем.

– Вот это правильно! Вот это по-нашему, по-великоколосски! А с армейскими друзьями связь не теряете?

– Ну, встречаемся, время от времени. Вот как раз сейчас мы едем в гости к другу в Пряниково.

Та девушка, что плакала, теперь успокоилась, и добавила:

– Да уж, хорошо начинается поездка в гости…

– Да не обращай ты внимания на всяких уродов! – весело обнял ее друг. – Колоссия – наша страна. Мы, великоколоссы, тут хозяева. И мы не позволим каким-то хвостатым портить себе настроение! Верно?

Девушка кивнула и слабо улыбнулась.

Другая девушка неуверенно спросила:

– Может быть, все-таки надо было вызвать полиционеров?

– Еще чего! – парень в пальто при упоминании о полиционерах снова вспыхнул. – Что хвостатые, что полиционеры – одна банда. У них все куплено, все договорено, все схвачено. Ты у них всегда будешь виноват, при любом раскладе.

– Вот это правильно! – одобрил парня седой. – А то вы не знаете, что теперь у нас в Колоссии боблины всегда правы, а мы, великоколоссы, всегда виноваты? – Он обратился к девушке, предлагавшей вызвать полиционеров: – Вы что же, хотите, чтобы завтра вашего друга показали по телевизору в наручниках, а все «демократические» журналисты хором завопили о том, что великоколосские националисты опять напали в поезде на ни в чем не повинных боблинов?

Слово «демократические» седой произнес с невыразимым презрением.

Девушка отрицательно покачала головой.

– Вот что, ребята, – сказал седой. – Оставлю я вам один телефон. Мы, бывшие армейские, собираемся иногда. По-дружески, без чинов. Говорим о Колоссии, о своей жизни, в общем – о разном. Будет желание, позвоните! Ну, или если помощь потребуется…

– Да мы уж сами… – начал парень в пальто.

Девушка толкнула его локтем в бок:

– Возьми, не отказывайся!

Седой достал из кармана авторучку и кусочек бумаги, что-то написал и отдал парню. Тот, не глядя, засунул бумажку в карман пальто.

Разговор перестал меня интересовать. Мне во что бы то ни стало нужно было заполучить телефонный номер. Просто подойти и попросить телефон я не мог, это было бы встречено с недоверием и подозрительностью. Устраивать допрос с помощью майи из-за одной бумажки я не хотел.

Значит, телефонный номер я должен был выведать незаметно. Повинуясь моей магии, бумажка с записью выскользнула из кармана пальто, нырнула под сидение, проползла по стене, быстро пересекла проход и оказалась в моих руках. Никто из пассажиров не заметил перемещения столь маленького предмета. Да, не зря я тренировался на подземной базе Браспасты!

Посмотрев на номер, я с помощью магии отпечатал его на подкладке своей куртки. После этого обратным путем я вернул бумажку с записью в карман пальто. Может быть, ребята все-таки решат связаться с той организацией, о которой столь туманно высказался седой попутчик.

После конфликта с боблинами в вагоне стало тихо. Люди старались не смотреть друг на друга, словно только теперь, задним числом, устыдились своей трусости и равнодушия. Поговорив с молодыми героями, седой человек вернулся на свое место рядом с пожилой женщиной в скромной одежде. Скорее всего, это была его жена. С ней он перебросился парой фраз, а потом достал из старинного брезентового рюкзака потрепанную книгу и углубился в чтение.

Парни со своими девушками продолжали о чем-то тихо разговаривать, но их личные дела меня не интересовали. Единственный раз я сосредоточил на них внимание только тогда, когда тот, кто носил камуфляжные штаны, вспомнил про выбитый у боблина нож, залез под сидение, нашел его, достал, осмотрел.

– Подарю Павлухе! – сказал парень и убрал нож в свою большую спортивную сумку, лежавшую на багажной полке.

Я решил, что Павлухой звали его армейского друга, в гости к которому направлялась компания.

Мурава осталась позади, теперь поезд шел мимо распаханных полей и огородов, садов и лесов. На деревьях почти не осталось листвы, пейзаж за окном был серым и однообразным. И станции, на которых останавливался поезд, имели вполне великоколосские названия: «Гнилуши», «Тоскуево», «Худяково», «Погорельцы», «Гиблое».

Наконец, едва слышимый из дребезжащих динамиков голос объявил:

– Следующая станция Перебежки.

Это была моя остановка. От станции до родительского дома оставалось всего три километра, или полчаса быстрого пешего хода. Я едва дождался момента, когда поезд остановится, и двери откроются.

Пока я ехал, солнце поднялось довольно высоко, и, несмотря на позднюю осень, тепло его лучей я ощущал на своем лице. Я осмотрелся, ища ориентиры, названные мне тетей Викой. Вот сам поселок Перебежки, вот центральная улица, которая должна была меня вывести на проселочную дорогу, ведущую в соседний поселок, Калиткино. Именно в Калиткине находился дом моих родителей, дом моего детства, начисто стертого из памяти.

Три километра я решил пройти пешком. Дорога была сухая, и я не боялся испачкать обувь. Может быть, этот путь вызовет из глубин памяти какие-то ассоциации, небольшие отрывки воспоминаний?

Я пошел по центральной улице Перебежек, бросая быстрые взгляды по сторонам. Поселок давно уже проснулся. Я видел людей во дворах и в переулках. Все они были заняты какими-то обычными хозяйственными делами. Я шел и задавал себе вопросы: что делали мои родители в этой сельской местности, как тут жили? Почему они не поселились в городе, в средоточии информации, культуры, общения?

Центральная улица поселка, как это было традиционно для Колоссии, не шла прямо, а петляла между домами и дворами. И вот, обогнув очередной дом, я увидел перед собой высокий глухой забор высотой около четырех метров, составленный из бетонных плит. Он перегораживал дорогу и расходился в обе стороны, насколько я мог видеть. В заборе не было ни ворот, ни двери, ни лаза. А вдоль бетонной стены была протоптана узкая тропинка.

В рассказах тети Вики забора в этом месте не было. Наверняка он появился здесь в последние десять лет. Да и то, что забор перегораживал широкую удобную дорогу, свидетельствовало о его чужеродности и недавнем возведении.

Выяснить, что находится за забором, можно было только с помощью магии. Я мог посмотреть сквозь забор, но далеко заглянуть не сумел бы, да и изображение получалось бы недостаточно отчетливым. Или же я мог немного взлететь и посмотреть поверх забора. Последний способ был бы более информативным, но меня могли увидеть люди в поселке, а летать на глазах изумленной публики мне как-то не хотелось.

Я оглянулся, чтобы определить, насколько заметным или незаметным окажется мой взлет на четырехметровую высоту, и увидел старушку, шагавшую по улице в мою сторону. Она шла, опустив голову, быстро переставляя ноги, но делая мелкие шажки. Старушка не смотрела на меня, из чего я заключил, что идет она не ко мне. Просто старушка шла привычной дорогой и, наверняка, собиралась обойти забор по кратчайшему пути. Разумеется, от местной жительницы я мог узнать и историю, и причину появления забора. Вот только мои расспросы могли вызвать у старушки подозрения, да и сама она захотела бы узнать, кто я, что тут делаю и куда направляюсь. Поэтому беседу в реальном мире я решил заменить разговором в майе.

– Здравствуйте! Вы не подскажете, как лучше добраться до Калиткино?

– А вот туда иди! – старушка махнула рукой направо. – Обойдешь забор, и снова выйдешь на старую дорогу. Она тебя прямо в Калиткино и приведет.

– Кто же тут этот забор поставил прямо поперек дороги?

– Да уж, считай, пять… да нет, шесть лет тут стоит. Так и ходим вокруг.

– Кто его поставил-то?

– Да монастырь тут открыли, наш, славословный, – старушка сложила пальцы правой руки в щепоть и поочередно дотронулась до правого плеча, левого плеча и лба. Это был треугольник – символ веры хрустианской религии и, в том числе, одной из его ветвей – славословия.

– Что же монахи о людях не подумали? – спросил я.

– Как не подумали? – удивилась старушка. – Они денно и нощно молят за нас, грешных, бога нашего, Изуса Хруста, да будет благословенно его имя.

Старушка вновь сотворила треугольник.

– Я про забор говорю. Зачем они поставили забор поперек дороги?

– Так ведь там раньше землица была ничейная, там издавна мы, перебежкинские, пасли скотинку вместе с калитковскими. Ох, какая там травка была на заливных лугах вдоль ручья! Молоко у моей коровки получалось обильное, вкусное! А на том берегу, на пригорке, церквушка стояла старинная. При Уравнителях-то церквушку закрыли, обветшала она, развалилась. А при нынешней власти вновь вернулась сюда благословенная славословная вера. – Старушка еще раз треугольником осенила лицо. – И вот эти места так понравились нашим заступникам перед богом, что порешили они не только церквушку восстановить, но и возвести здесь монастырь для благословенной славословной братии. Вот и отгородили они монастырь. А заодно обнесли изгородью луга, ручей да часть рощицы. Так что туда, налево, ты не ходи, там, считай, верст десять вокруг надо обойти. А направо – вдвое короче.

– Где же вход внутрь? Почему не сделали ворота на месте дороги?

– Так ведь благословенная братия проложила в монастырь дорогу со стороны Калитикно, от большого шоссе. Они и замостили дорогу, и парадный въезд в монастырь сделали во славу божью. А этой дорогой они не пользуются. Благословенная братия в свой монастырь только на машинах ездит, пешком от станции не ходит. Так что с этой стороны дорога уже пять… да нет, шесть лет закрыта.

– Но почему для людей-то не оставили проход? Почему вам, местным жителям, не разрешают ходить по старой дороге?