Антон Владимирович Карташев родился в 1875 г. в семье уральского горняка. Богословское образование получил в Пермской Духовной Семинарии (1894) и Санкт-Петербургской духовной академии (1899), где, по окончании курса, с 1900 до 1905 г. преподавал историю Церкви. В 1905 г. руководство духовной академии поставило его перед выбором: либо продолжить свои занятия публицистической и церковно-общественной деятельностью, либо оставить академию. Карташев выбрал второе. После этого вплоть до 1917 г. он был сотрудником Петербургской публичной библиотеки и преподавал историю религии на Высших женских курсах. С 1909 по 1917 г. состоял председателем Религиозно-философского общества в Петербурге.
В 1917 г. Карташев принял непосредственное участие в подготовке Поместного Собора Русской Православной Церкви; в это же время он активно участвует и в политической жизни страны, вступает в партию кадетов. С 25 марта 1917 г. – товарищ обер-прокурора Святейшего Синода. 25 июля 1917 г. Карташев был назначен обер-прокурором Святейшего Синода и немедленно внес законопроект, по которому прежние отношения между Церковью и государством были полностью преобразованы: обер-прокуратура упразднялась, Церковь становилась независимой от государства. Его предложение было принято, и 5 августа 1917 г. должность обер-прокурора была упразднена. Став после этого министром вероисповеданий Временного правительства, Карташев сыграл ключевую роль в организации скорейшего созыва Поместного Собора и открыл его от имени Временного правительства 15 августа 1917 г.
После переворота 25 октября 1917 г. Карташев три месяца провел в тюрьме и был выпущен лишь в январе 1918 г. Тогда же, в январе 1918-го, Поместный Собор избрал Карташева членом Высшего Церковного Совета. Он активно участвовал в работе Собора вплоть до его разгона большевиками и, одновременно, играл одну из ведущих ролей в деятельности подпольной антибольшевистской организации «Национальный центр». В 1919 г. выехал из России, участвовал в Белом движении, а после его поражения эмигрировал во Францию. С момента создания в 1925 г. Свято-Сергиевского богословского института в Париже Карташев становится одним из его ведущих профессоров и преподает на кафедрах истории Церкви и Ветхого Завета вплоть до самой своей кончины в 1960 г.
Его характер, живой, деятельный, ищущий, столь ярко проявившийся в его общественной деятельности в России, ясно чувствуется и в работах парижского периода. Перу Карташева принадлежит множество исторических и богословских трудов, в том числе монументальные «Очерки по истории Русской Церкви», однако небольшой доклад о ветхозаветной библейской критике он считал – совершенно справедливо – одной из важнейших своих работ. Не зря по предложению пекана Свято-Сергиевского института прот. Сергия Булгакова именно за этот труд Карташеву было присвоено звание доктора церковных наук.
В программной статье «парижского» периода своей деятельности – «Свобода научно-богословских исследований и церковный авторитет» – Карташев писал[4]:
«Как Христос по-человечески "возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости… и преуспевая в премудрости" (Лк 2, 40 и 52), так и церковь в раскрытии своего учения. Этот процесс есть наглядное отрицание наивной мысли, склонной видеть долг православия только в записывании и недвижном хранении древнего предания. Если бы св. отцы этим ограничились, церковь не имела бы ее настоящей догматики, ни Единосущия, ни Трех Ипостасей, ни двуединства природ и воль во Христе, ни культа Богоматери, ни икон… Как раз учители позднейшие, начиная с апологетов, и особенно отцы золотого века (IV–V вв.), те, которые внесли в раскрытие учения церкви все богатства эллинской культуры и философии, именно они и стали главными столпами хранимого нами по преданию учения церкви в его развитом виде. Этот культурно-исторический, человеческий элемент с его относительностью органически и внутренно вошел в недра церкви, став живой оболочкой абсолютных истин христианского откровения. С одной стороны, этим и греческий язык и принятые в лоно догматов элементы античной философии были сублимированы, освящены и увековечены. С другой, – этим же примером и опытом освящались в принципе и все дальнейшие этапы исторической жизни церкви в грядущих веках, в недрах других народов, иных языков и культур… Путь к этому открыт и благословлен, при условии сохранения естественного пиетета пред честью первенства и благодатной гениальностью свв. отцов греческих. Достигнутая степень раскрытия христианской доктрины и ее антично-философская оболочка – не вечны и не единственны…
Свв. отцы первых восьми веков христианства не имели пред своим сознанием ни тех философских предпосылок, ни тех проблем, которые ставятся пред нами – чадами новых культур. Христиане новых веков вовсе не осуждены на роль архивариусов и музейных хранителей эллинских форм догматики. Они, как и древние, суть такие же живые носители существенного содержания апостольского предания веры, которое вечно обновляется "яко юность орля" и соответственно преломляется в соборном сознании всех времен церковной истории, варьируясь в различиях рас, языков и культур. Наши славянские первоучители восстали против монополии античных языков на богослужебное употребление, справедливо назвав ее "триязычной ересью". По аналогии с этим нет монополии на построение раз навсегда богословия даже и у классической эпохи золотого века церковной литературы. Признавая всю силу авторитета и священности для нас этой эпохи, мы, по примеру свв. Мефодия и Кирилла, могли бы назвать "античной ересью" воспрещение переводить на язык новой европейской и славянской мысли все содержание христианства и трактовать его в свойственных нам формах новейшей проблематики…
Святоотеческая эпоха сплавлена с уровнем античного просвещения, утонченного в области философской диалектики, и очень примитивного в вопросах естествознания, истории, археологии, лингвистики. Странно было бы теперь ограничивать богослова в вопросах природы справками с "Шестодневом" Василия Великого, историка, вооруженного сравнительным методом, – Евсевием Кесарийским, библеиста, вооруженного лингвистикой и археологическими открытиями – экзегетикой Кирилла или Феодорита, исагогикой Иеронима, герменевтикой Тикония. Как богословы-умозрители, выразители духа церкви, св. отцы и в истории, и в экзегетике все равно останутся для верующего ученого вечными руководящими спутниками, но не в научной методике, не в технике установки фактов. Этот научный аппарат новой европейской эпохи настолько обогатился и методами, и твердо установленными историческими фактами сравнительно с христианской античностью, что неискушенному в науке уму верующих людей неизбежно приходится часто переживать недоумения от встречи с непривычным объяснением многих вопросов, связанных с предметами религиозной веры. По психологическому закону абсолютизирования вещей относительных в атмосфере веры, в силу обычного смешения человеческого и изменчивого с божественным и неизменным, часто кажется, что новая богословская наука расходится с Священным Преданием церкви, тогда как тут в большинстве случаев мы имеем дело не с преданием церкви, а только с преданием школы или местного церковного быта…
Итак возникающие на почве роста науки конфликты и трения ее с нормальным бытовым консерватизмом церковных правительств и иногда простого народа не должны иметь без достаточных оснований трагического характера. Их нет там, где нет движения жизни, где жизнь церкви одичала от подавления культуры или где она оскудела. Их было много в древней церкви, когда догматическая жизнь била ключом, их может быть больше, чем сейчас, если этот пульс богословских интересов повысится. Но, повторяем, под этими трениями в принципе трагедии нет, и мы не должны ее создавать».
О проекте
О подписке