2 серия. Марта Яскол «Творческий почерк»

Одна овца, вторая овца, третья… семнадцатая… тридцать пятая… сорок шестая…

Чушь какая-то. Что за баран придумал считать овец, чтобы быстрее уснуть? Уснешь тут, если нервы натянуты, как струны. Вот-вот зазвенят. Обострившийся слух ловит каждый звук, каждый шорох…

Шорох?

Что-то зашуршало на балконе. Боже, там, кажется, кто-то крадется!

В луче света от фонаря мелькнул силуэт, по занавеске скользнула тень…

Со щелчком повернулась ручка балконной двери…

Почему не заколотила эту чертову дверь наглухо?! Душно ей, видите ли, было! Потерпела бы!

А теперь пришли за ней…

⁂

Закинув руки за голову, Кира лежала в постели и придирчиво изучала трещину на потолке. Изломы причудливо змеившейся линии напоминали Кире виражи ее собственной жизни. Еще недавно, каких-то три месяца назад, все складывалось наилучшим образом: Киру пригласили на роль Маши в «Чайку», постановку Экспериментального Театра Антрепризы, ЭТА.

Не избалованная вниманием продюсеров молодая актриса колебалась недолго.

Да, с чеховской «Чайкой» экспериментальная и рядом не стояла. Зато «современная трактовка», как беззастенчиво именовал свое детище режиссер и, по сути, владелец театра Борис Ревунов, предусматривала участие шести актеров и минимум реквизита.

То есть, была, по выражению того же Ревунова, весьма «мобильной».

К несказанной радости артистов Ревунову удалось пристроить их мобильную «Чайку» в гастрольный тур вкупе с еще несколькими экспериментальными театрами по Италии.

Всего две недели назад Кира гуляла по Пьяцца Маджоре и любовалась видами Болоньи с башни Гаризенда.

Однако сказку, которую напоминало начало гастролей, с каждым днем все больше омрачали слова «коронавирус», «пандемия», «карантин» и нарастающее чувство тревоги. Вскоре массовые мероприятия, включая театральные, запретили. Начали отменять один за другим плановые авиарейсы, в том числе и тот, которым артисты должны были вылететь домой. Реальной оказалась угроза зависнуть в чужой стране, охваченной пандемией неизвестной болезни.

Используя связи в консульстве, Ревунов забронировал для своей труппы места на вывозной рейс из Милана.

Пришлось хватать чемоданы и мчаться в аэропорт, чтобы успеть на отлетающий через два часа борт. Впрочем, спешка не помешала кое-кому из коллег Киры затариться в дьюти фри миланского аэропорта качественным спиртным. То, что самолет вместо Санкт-Петербурга приземлился в Саратове, никого особо не опечалило. Главное, что на Родине.

В аэропорту прибывших встретили полицейские в темно-синей форме и люди в белых халатах, масках и с термометрами.

Следующим сюрпризом стало то, что после соблюдения необходимых формальностей местных жителей с их рейса под подписку распустили по домам на самоизоляцию, а иногородних препроводили на обсервацию в несколько загородных санаториев.

Возвращение домой откладывалось в лучшем случае на две недели.

Так Кира с товарищами по искусству и несчастью очутилась в «Ивушке»…

– Просыпайтесь, завтрак! – раздалось в коридоре. В дверь Кириной комнаты постучали костяшками пальцев. – Забирайте, пока не остыло!

Кира и не заметила, как провалилась в сон. И вот, разбудили с утра пораньше…

Голос принадлежал пожилой медсестре тете Вале. Немногочисленный персонал санатория всячески избегал контактов с незваными гостями, считая их источниками заразы. Тетя Валя была одной из немногих, кто отваживался общаться с «понаехавшими».

– Спасибо, теть Валь, забираю, – откликнулась Кира, зевая и слезая с постели.

…Добровольно-принудительное заточение длилось шестой день. Превращенный в обсерватор санаторий оказался типовым, советской постройки, трехэтажным зданием с огнетушителями и фикусами в коридорах, отвратительной звукоизоляцией, деревянными скрипучими полами, телевизорами доплазменной эпохи. И без излишеств, в виде вай-фая и холодильников в комнатах.

Артистов поселили на третьем этаже, двери их комнат вели в коридор, упирающийся в просторный холл, окна выходили на длинный, опоясывающий торец здания балкон, разделенный узкими перегородками.

Трижды в день тетя Валя расставляла у дверей пакеты с немудреной едой. К вечернему пакету добавлялась пол-литровая бутылка негазированной воды.

В первый день обитателей обсерватора попытались запереть в комнатах на ключ.

Они бурно выразили протест: а вдруг пожар?! В окна прыгать? Лишнюю меру предосторожности отменили.

Чтобы взбодрить коллектив и не терять время попусту, карантин ведь рано или поздно закончится, Ревунов предложил репетировать «Пир во время чумы» из «Маленьких трагедий». Разумеется, «в современной трактовке».

Народ согласился, все лучше, чем сидеть по клетушкам.

В библиотеке санатория нашелся пушкинский текст. Ревунов надеялся, что постановка «на злобу дня» будет иметь бешеный успех, и уже потирал руки в предвкушении.

Кира неплохо пела, ей дали роль Мери. Луизой стала прима и нынешняя пассия Ревунова Виолетта Морозова, причем в этой роли тридцатипятилетняя обладательница пышных форм выглядела куда убедительнее, чем в образе юной Нины из «Чайки». Председателя взялся изображать сам Ревунов. В «Чайке» он играл, понятное дело, Тригорина.

Ревунов позаимствовал у Виолеттты красную ажурную шаль и во время репетиций набрасывал ее на плечи наподобие плаща. На его грузной фигуре такой наряд смотрелся довольно комично и мешал Кире настроиться на серьезный лад.

На роль Молодого человека претендовали Максим Кутепов и Роберт Шипулин. Дело, вопреки увещеваниям Ревунова, едва не дошло до драки. Роберт в «Чайке» довольствовался ролью учителя Медведенко, а Макс играл Константина Треплева, причем играл, по мнению Киры, талантливо.

В конце концов, Ревунов решил, что Максим – спортивного вида брюнет с карими глазами и хорошо поставленным голосом – больше похож на Молодого человека, чем долговязый Роберт. Однако и Шипулина режиссер не обидел, поручив ему роль Священника.

А вот Ларисе Горбенко – худосочной желчной даме из тех, чей возраст надолго замирает на отметке «тридцать восемь», досталось всего несколько реплик.

«Он сумасшедший, он бредит о жене похороненной!» – жутким голосом завывала Лариса, нарочито переигрывая.

Впрочем, жаловаться ей было грех: в «Чайке» она играла Аркадину. Правда, только потому, что Виолетта изображать «молодящуюся звезду» наотрез отказалась…

На очередную репетицию Кира явилась одной из первых.

Ну, как явилась – вышла из своей комнаты в холл.

Через минуту к ней присоединился Максим Кутепов. Макса обычно трудно выбить из колеи, но сейчас он выглядел расстроенным.

– Что с тобой? Что-то случилось? – спросила Кира.

– Случилось давно, – глядя в пустоту, ответил Макс, – сегодня годовщина. Сестра звонила, напомнила. Хотя я не забывал… Тяжелый день… А, не бери в голову, – махнул он рукой и грустно улыбнулся.

Кира тактично не стала спрашивать, чья годовщина. И так ясно: кто-то из родителей. Отец или мама…

Она только крепко сжала руку Макса, выразив этим жестом сочувствие.

Тем временем подтянулись остальные. Наскоро обменялись неутешительными новостями из внешнего мира, отчего приуныли еще больше.

Роберт Шипулин, пытаясь хоть как-то развеселить коллег, начал пересказывать актуальные шутки.

– Вот это о нас: «В такой трудный момент для всего мира мы все, как никогда, должны держаться друг от друга подальше!» – процитировал он. – А это вообще улет: «Утром проснулся, кашля нет, насморка нет, температуры нет, ничего не болит, дышится свободно. Ну, думаю, труба дело. Типичные симптомы бессимптомного коронавируса!»

– Типун тебе на язык! – фыркнула Виолетта Морозова. – Не знаю, как кто, а я этой ночью до утра глаз не сомкнула. Три таблетки снотворного выпила, – без толку!

– А что пьешь? – поинтересовался Роберт.

– Да то же, что и все, – прима вынула из сумочки пачку таблеток и помахала нею у Роберта перед носом.

– А ты как провела ночь? – Роберт дурашливо приобнял Киру за плечи и жарко задышал ей в ухо. – Не скучала? А то я могу помочь развлечься… Или ты тоже, как и чеховская Маша, сохнешь по Треплеву, то бишь, Максу?

– Отвянь, – Кира дернула плечом и сбросила его руку, – и не подходи ко мне ближе, чем на полтора метра! Тем более, без маски.

– Скучно с вами, – зевнула, потянувшись, Лариса Горбенко. – Пойду-ка я покурю, пока шпионить за мной некому.

Курить в санатории строго воспрещалось, поэтому Ларисе приходилось прятаться от бдительного персонала в укромных местечках. Однако ее хитрость пресек Ревунов.

– Никуда не разбегаемся, начинаем репетицию. Кира, милочка, давайте вот с этого места, – он принял горделивую позу, приосанился и проникновенно произнес. – Нет, ничто так не печалит нас среди веселий, как томный, сердцем повторенный звук!

– О, если б никогда я не певала вне хижины родителей моих! – подхватила Кира. – Они свою любили слушать Мери…

– Не в моде теперь такие песни! – вступила Виолетта. – Но все ж есть еще простые души: рады таять от женских слез и слепо верят им…

Морозова пробуравила Ревунова взглядом. О его слабости к женским слезам и не только был прекрасно осведомлен весь околотеатральный мир северной столицы. Борис то и дело порывался увлечься кем-нибудь на стороне, но Виолетта держала его в ежовых рукавицах.

Не выдержав прессинга, «простая душа» предложил перейти к другой сцене.

– Ага! Луизе дурно, – воскликнул Ревунов, – в ней, я думал, по языку судя, мужское сердце…

– Сестра моей печали и позора, приляг на грудь мою, – ехидно предложила Кира.

– Было бы на что, – скептически хмыкнула Виолетта и тут же вернулась в образ. – Ужасный демон приснился мне: весь черный, белоглазый… Он звал меня в свою тележку.

Внезапно она застыла, побледнев и уставившись в одну точку.

– В ней лежали мертвые, – с трудом выговорила Виолетта, – и лепетали ужасную, неведомую речь… Скажите мне: во сне ли это было?

В ее голосе было столько трагизма, что все, включая Роберта, поежились. У Киры по спине побежали мурашки.

– Блеск! – восхитился Ревунов. – Какая глубина! Ты превзошла самое себя, дорогая!

Виолетта покачнулась, Макс подхватил ее под руку и помог сесть на стул.

– Луиза… тьфу, Виолетта, тебе что, и вправду, дурно? – встревожился Ревунов.

Виолетта дважды глубоко вздохнула, ее лицо слегка порозовело.

– Пустяки, – нормальным голосом сказала она. – Недосып и недостаток свежего воздуха. Уже все прошло, давайте работать…

– Перерыв, – объявил Ревунов, – продолжим после ужина.

⁂

Вечерняя репетиция тоже не обошлась без инцидентов.

Вначале Лариса рассказала, что, когда выскакивала после ужина курить на пожарную лестницу, чуть не столкнулась с мужчиной в маске, защитных очках и перчатках, от шеи до пят укутанным в белый халат.

– Жуть такая… Он шарахнулся от меня, как от чумной! – пожаловалась она.

– Почему-то я не удивлена, что от тебя мужчины шарахаются, – съязвила Виолетта.

– А почему «как»? – хохотнул Роберт. – Они нас чумными и считают.

Он расправил плечи, поднял руку с воображаемым бокалом и продекламировал:

– Бокалы пеним дружно мы и девы-розы пьем дыханье, – Роберт выразительно посмотрел на Киру, – быть может… полное чумы!.. Ха… Ха… Ха…

– Умеешь ты утешить, – буркнула Лариса. – Кстати, бокалы вспенить не помешало бы. Пока есть чем.

– Хорошо, что напомнила. – Роберт повернулся к Ревунову, который, наморщив лоб, тыкал в экран своего мобильного. – Борис, где наши командировочные и гонорары? Что-то мы поиздержались! – он выразительно похлопал себя по карманам.

– Зачем тебе здесь деньги? – с плохо скрытой издевкой спросил Ревунов. – Кормят тебя, поят…

– Меня здесь плохо кормят! – повысил голос Роберт. – И потом, обсервация скоро закончится! Ты чего ваньку валяешь? Где наши деньги?!

– А вот Ванечка Зорин всегда был очень чуток к нуждам артистов, – вдруг сообщила Лариса. – Он самый лучший руководитель из всех, с кем я когда-либо работала…

Кира не знала, кто такой Ванечка Зорин, и удивилась тому, как изменились при упоминании этого имени лица Ревунова и Виолетты.

– Причем тут Зорин? – процедил Ревунов. – У нас репетиция или вечер воспоминаний?

– Он сумасшедший, – он бредит о жене похороненной! – взвыла Лариса, тыча в Ревунова костлявым пальцем. – Хотя точнее было бы – о похороненном друге! Которого сам же и…

– Заткнись! – взвизгнула Виолетта. – На тебя обсервация плохо влияет, или ты и до карантина была дурой?

– Сама дура! – парировала Лариса.

Обе женщины метали глазами молнии и сжимали кулачки. Тот еще пир во время чумы…

– Дамы, брейк! – скомандовал Роберт. – Соблюдайте социальную дистанцию и запаситесь терпением. Нам еще минимум неделю взаперти сидеть.

После ссоры было уже не до репетиции. Все разошлись по комнатам.

⁂

Ночью Кире опять не спалось. Ворочаясь с боку на бок, она не единожды помянула недобрым словом Виолетту: «Неужели бессонница тоже заразна?».

Когда долгожданный сон, наконец, подобрался, в соседней комнате, которую занимала Морозова, заскрипели половицы. Тонкая стенка днем беспрепятственно пропускала все звуки, а в ночной тишине и подавно.

«И вот чего ей не лежится? – раздраженно подумала Кира. – Сама не спит и другим не дает».

К счастью, скрип прекратился.

Кира еще немного позлилась на беспокойную соседку, потом, сунув голову под тощую санаторную подушку, принялась думать о превратностях судьбы, и сама не заметила, как уснула.

Утром она забрала принесенный тетей Валей завтрак и снова легла с твердым намерением отоспаться.

Разбудил ее шум в коридоре. Да что ж такое, ни сна, ни отдыха в этом дурдоме!

Первым, кого увидела Кира, выйдя из комнаты, был Макс. Он и рассказал, что Виолетту нашли мертвой.

Когда Морозова не отозвалась на сообщение о завтраке, тетя Валя толкнула ее дверь, оказавшуюся открытой, и заглянула внутрь.

Виолетта лежала на кровати лицом в подушку, свесив руку. На прикроватной тумбочке стоял пустой стакан, на столе – бутылка, тоже пустая. Точно такую бутылку, только с водой, тетя Валя накануне поставила Морозовой под дверь. Рядом валялась упаковка из-под лекарства.

Тетя Валя, забыв об осторожности, подошла к Виолетте и взяла ее за свесившуюся руку. Пульс не прощупывался. Медсестра позвала главврача, тот в свою очередь вызвал полицию.

Полиция не заставила себя долго ждать, сейчас осматривает комнату пострадавшей и опрашивает соседей Морозовой, коими являются ее коллеги. Макса уже опросили.

– Ужасный демон приснился мне: весь черный, белоглазый, – прошептала Кира, – он звал меня в свою тележку… Скажите мне: во сне ли это было?.. Виолетта как будто говорила о своей смерти!

– Кира, у тебя точно нет температуры? – Макс потянулся, чтобы пощупать ее лоб.

К ним подошел молодой мужчина в наброшенной поверх «бомбера» одноразовой защитной накидке и сдвинутой на подбородок медицинской маске.

– Вы у нас кто? Богданова Кира Георгиевна?

– А вы кто? – ответила она из упрямства, хотя догадалась, кто перед ней.

– Капитан Чибис, – Кире сунули в нос раскрытые «корочки». – Мне нужно задать вам несколько вопросов.

Чибис хмуро глянул на Максима, тот отошел.

Следующие десять-пятнадцать минут Кира отвечала на вопросы капитана: давно ли она знакома с Морозовой, как близко, не замечала ли в ней склонности к суициду, в каких отношениях Виолетта была с коллегами… И тому подобное.

– Накануне вечером, во время нашей репетиции, вспыхнула небольшая перепалка, вам о ней наверняка уже известно, – сказала Кира. – Вы только, пожалуйста, ничего такого не подумайте, в творческих коллективах ссоры – обычное дело. Тем более, в таких обстоятельствах…

– Угу, – кивнул капитан Чибис, натягивая маску на нос, – только обычные дела не заканчиваются трупами. А что мне думать, я, с вашего разрешения, сам решу. Вот вам мой телефон, если еще что вспомните – звоните.

Тело Виолетты забрали, полиция уехала.

Вернуться в «камеру», как Кира мысленно называла свою комнату, было выше ее сил, поэтому она осталась в холле. Схожие чувства испытывали, по-видимому, и другие артисты.

– Он выбыл первый из круга нашего, – мрачно произнес Роберт. – Ну, то есть она. Пускай в молчанье мы выпьем в честь его… То есть, ее.

– Ты можешь хотя бы в такой момент не ерничать, паяц бесчувственный? – возмутилась Кира. – Я вообще не понимаю… Как так вышло?!

– По словам главврача, полиция считает, что Виолетта приняла слишком много снотворного, – ответил Ревунов, – растворила в стакане с водой и… Я еще слышал, как они между собой говорили, что на стакане и на бутылке обнаружены только ее отпечатки, поэтому, по их версии, это самоубийство…

– Благодарим за жалобную песнь! – вставил Роберт.

Макс и Лариса на него шикнули.

– Но почему? – не унималась Кира. – Почему Виолетта покончила с собой? Может, у нее была причина, о которой мы не знаем? А может, – Киру внезапно осенило, – по ошибке? Она жаловалась на бессонницу, обычная доза снотворного ей не помогала, вот и переборщила…

– Похоже на то, – поддержал ее Макс. – Тем более, Виолетта вчера вечером была не в себе, мы все это видели. Но я и подумать не мог, что она… Да и никто из нас не мог подумать.

– Значит, не я один, мы все тут паяцы бесчувственные, – подал голос Роберт.

Ревунов поднялся и, ссутулившись, побрел по направлению к своей комнате. Не проронив ни слова, разошлись остальные.

Выходит, самоубийство… И все-таки… С чего бы пышущая здоровьем и вполне довольная жизнью Виолетта вдруг решила наложить на себя руки? Ошибку исключать нельзя, но маловероятно. А если не ошибка, и не самоубийство, тогда что? Убийство?! Но этого не может быть! Или может?!

От размышлений Киру отвлекла тетя Валя, – медсестра принесла обед.

Кира проворно распахнула дверь.

– Теть Валь, если боитесь, близко не подходите, только ответьте на один вопрос.

– Устала я уже бояться-то, – ответила медсестра, однако переступать порог не спешила. – Спрашивай свой вопрос.

– Что за мужчина в халате и в маске вчера вечером расхаживал по нашему холлу?

– Мужчина? – тетя Валя задумалась. – Мужчина у нас тут только главврач, Семеныч. Хотя какой он мужчина, одно название… Но Семеныч к вам сюда до сегодняшнего утра ни разу носу не казал… Одна я с вами вожусь, старая дура. А у меня ведь тоже – дети, внуки…

– Спасибо, теть Валь, поверьте, мы никогда не забудем вашей доброты, – заверила медсестру Кира. – Берегите себя!

«Никто чужой проникнуть в санаторий не мог, – думала она, опустошая принесенные тетей Валей пластиковые емкости. – Значит, Лариса видела кого-то из своих, переодетого медиком. Зачем? Видимо, чтобы…»

Кире требовался совет. Чтобы его получить, нужна была подруга, и такая подруга у Киры была.