Новый пассажир вошел в вагон и, тщательно выбирая место, прошелся по узкому проходу меж диванчиков до самого конца. Его появление, безусловно, не осталось незамеченным. Каждый, мимо кого он пробирался, оценивал его фигуру и наряд, видневшийся под распахнутым пальто. Пассажир без багажа, что для пригородного поезда не такая уж диковинка зимой, когда нет дачной обузы с продуктами и кульками, вызвал некоторый интерес у дам и полное равнодушие у мужчин: случайный незнакомец, на вежливую улыбку которого можно не отвечать.
Никто не подал вида, что знает или узнает Ванзарова. Он придирчиво следил за мельчайшими движениями мимики и глаз, которые могли говорить о многом и разном, тщательно собранными в копилке психологики. Но вынужден был признать, что никакой реакции его развязанное поведение не вызвало. Кажется, одна дама средних лет, крикливо одетая, сочла, что этот крепыш навеселе, и что-то такое шепнула на уху мужу.
Идея была изящной, но ошибочной: если Ванзарова просили добраться именно поездом, причем единственным в этот день, тому была веская причина. Самая логичная и простая: автор письма должен был ехать в этом вагоне. Трудно предположить, что человек в опасности кинется на шею своему защитнику прилюдно. Скорее всего, он подаст незаметный знак, как-то обозначив себя. Ничего похожего не случилось. Что тоже любопытно. Или адресат дожидается на месте, или спасение опоздало. Был еще теоретический шанс, что жертва заметила убийцу, который тоже рядом, потому вынуждена затаиться. Но это казалось слишком романтичным.
Скорее всего, автора в вагоне не было. Наличные пассажиры ехали, кажется, исключительно по своим скучным делам. Все же одного из них Ванзаров узнал. То, что он оказался в зимнем вагоне, было несколько странным. Господин этот, по роду своей деятельности, предпочитал вообще не покидать контору, в которой просиживал не хуже улитки в ракушке. Причиной тому была нелюбовь к перемене мест или вообще непереносимость суеты. Что для нотариуса Игнатьева было лишним украшением и без того безупречной репутации.
Ванзаров по-приятельски кивнул ему и нацелился на соседний диванчик, чтобы провести дорогу в милой болтовне. Игнатьев насупился, отвернулся к окну, всем видом показывая, что не желает знаться. Получить такую благодарность от человека, которому оказывал мелкие услуги, было неприятно. Но и делать скандал ни к чему. Ванзаров вернулся к тамбуру и устроился в углу.
Вагончик пригородного поезда не отличался комфортом. Даже в первом классе, для чистой публики, сидячие места не разделялись перегородками купе. Что в данной ситуации было чрезвычайно удобно. Можно было наблюдать сколько пожелаешь, в который раз пробуя психологику на прочность.
За окном бушевала вьюга. Снегопад разошелся не на шутку. Поезд тронулся, как обычно, с некоторым усилием и старательно принялся крутить колесами.
К вагону метнулся опоздавший и запрыгнул на подножку на ходу. Сунул благодарность в кулак проводника и плюхнулся на сиденье. Отдышаться ему было трудно, хоть и распахнул овчинный полушубок. Лицо его раскраснелось. Узнать отдаленно знакомую личность не составило труда.
Ванзаров не сталкивался с ним по службе напрямую, но виделся на больших приемах в Министерстве внутренних дел, к которому относились и корпус жандармов, и охранное отделение. В одном из коих числился по штату, а в другом – исправно служил этот бодрый господин. Понять смысл запутанной иерархии чинов и мест службы мог только российский чиновник, с малолетства отдавший свою любовь государственной карьере. Что к Ванзарову не имело никакого отношения. Зато он помнил, как господин этот щеголял в парадном мундире с аксельбантами и мило раскланивался тогда с чиновником сыска. Теперь же предпочел скользнуть взглядом и весь интерес отдать барышне напротив.
Основной принцип психологики, выученный на горьком опыте и насмешках Лебедева, гласил: выводы надо делать не спеша, когда для этого будет конкретный повод. Наличие в вагоне нотариуса и засекреченного жандарма не говорило еще ни о чем. Вернее, поле вариантов было так обширно, что лучше не тратить на него силы. Ванзаров согласился, что куда полезнее убить время, подмечая черты поведения тех, кто трясся по замороженным рельсам. Эта тихая игра была лучшей тренировкой фокуса «я знаю про тебя все», который неотразимо действовал на доверчивых барышень.
Люди были незнакомы, кто они и зачем оказались в вагоне – тоже неизвестно. На этом чистом листе можно было писать что угодно.
Полноватый коротыш в дальнем конце вагона с отточенными стрелочками усов казался чрезвычайно интересной личностью, в которой можно было покопаться. Его сосед напротив, занявший собой два дивана и еще два – под чемодан, камердинера и бесценную шубу, напрашивался под скорые выводы, но с ними спешить не следовало. Семейная пара, одетая во все новое, включая меховую накидку супруги, была примитивным, а потому трудным орешком. Зато импозантный господин с бритой головой и густой бородищей так и просился навесить на него ярлык, что-то вроде: «купец на каникулах».
Куда сложнее прощупать балагурящего господина в яркой жилетке, который то и дело вскакивал и приседал, словно ему не давала покоя заведенная пружина. А вот семья из трех женщин и одного мужчины казалась чрезвычайно аппетитным блюдом. Ванзаров принялся за него всерьез. Особенно за барышню. Когда же ее взгляд мимоходом задержался на нем, внутри ванзаровского сердца нечто щелкнуло, что всегда бывало сигналом к очередной потере головы. Допустить это в условиях экстренной командировки и непогоды за окном было непозволительной роскошью. Ванзаров постарался увести луч психологики подальше от барышни. Пусть себе едет с миром.
Перестук колес рвал разговоры пассажиров, но обрывки долетали. Он разобрал, что барышню звали Марго и вскоре ее день рождения, к шумному господину обращались просто по фамилии – Навлоцкий, он называл главу семейства на «ты» и Веронин, а к почтенной старушке, превшей под шубой, обращались исключительно «Лилия Карловна». Семейная пара шушукалась и чему-то радовалась. Господин с бородой мирно дремал, а персона с камердинером не считала нужным опускаться до общения с простыми смертными. Обычная дорожная скука. Одна надежда, что опасность умеет затаиться, натянув личину серой обыденности.
Поезд, пробиравшийся сквозь снежные хлопья все медленней, тяжко остановился, вздрогнул и замер окончательно. Пассажиры стали выглядывать в окна.
В белом молоке охапки крупного снега летели косыми стрелами. На миг привиделось, что поезд сбился с пути, очутился в неведомом мире, на волшебном острове посреди пустоты и вечности, где нет ни земли, ни неба, ни времени, ни пространства, а только белая бесконечность. Эта пустота была до рождения времени и будет после него. Человек в ней лишь мелкая соринка, по ошибке заброшенная, чтобы вечно падать и падать неведомо для чего и куда. Кувырками своими и попытками уцелеть, веселя вселенскую бессердечную пустоту, которой нет дела ни до чего. Пустота эта пожрет всех и все без остатка, растворит в себе и обратит в пустоту, которой не будет ни конца, ни края, ни дна. Ледяная вечность, серая и бескрайняя, заглядывала в окна пустыми глазницами.
Ветер протяжно выл. Мигнули вагонные фонари и погасли. В открытую дверь вагона налетел холод и жадно кинулся на теплые жертвы. Дамы сразу озябли. Мужчины запахнули пиджаки.
А Ванзаров оценил преимущество английского твида: ему было хоть бы что. В таком костюмчике он готов был заглянуть в глаза белой даме прямо сейчас или когда она пожелает. Впрочем, как и всегда. Встречались они не раз. Друг к другу накопились давние счеты. Бой не окончен. Опять кто-то начнет первым. Ванзаров предпочел бы опередить, но как воспитанный человек и некоторым образом джентльмен готов был уступить право первенства. Вот только белая соперница не считалась с правилами.
Сценка из комедии «БУРЯ» Вильяма Шекспира
(перевод Николая Сатина, 1846 год, в сибирской ссылке)
ПРОСПЕРО
Явись сюда, явись, слуга мой вѣрный,
Мой Арiэль! Приблизься – я готовъ!
Является АРIЭЛЬ
АРIЭЛЬ [5]
Я предъ тобой, могучiй повелитель!
Ученый мужъ, привѣтствую тебя!
Готовъ всегда свершать твои желанья.
Велишь ли ты летѣть мнѣ или плыть.
Велишь ли ты мнѣ погрузиться въ пламя
Или нестись верхомъ на облакахъ —
Во всемъ тебѣ послушенъ Арiэль,
А съ нимъ и всѣ способности его.
ПРОСПЕРО
Такъ точно ли ты бурю произвелъ,
Какъ я тебѣ приказывалъ сегодня?
АРIЭЛЬ
Все сдѣлано какъ повелѣлъ Просперо.
Я на корабль Алонзо вдругъ напалъ;
То тамъ, то здѣсь, на палубѣ, въ каютахъ
Я зажигалъ отчаянье и страхъ,
По временамъ дѣлился самъ на части
И падалъ вдругъ на многiя мѣста;
На стеньги, марсъ, на реи, на бугспритъ,
Нежданное бросалъ я пламя врознь,
Потомъ его въ одно соединялъ я —
И молнiя, предвѣстница громовъ,
Не такъ быстра, какъ я былъ въ это время.
Казалося, Нептунъ былъ осажденъ
На этотъ часъ огнемъ ревущей сѣры,
И самъ его трезубецъ трепеталъ,
И въ ужасѣ его вздымались волны.
ПРОСПЕРО
Мой храбрый духъ, спасибо!
Былъ ли тамъ
Хотя одинъ довольно твердый духомъ,
Чтобъ бѣдный свой разсудокъ уберечь?
АРIЭЛЬ
Нѣтъ, ни души: трясла всѣхъ лихорадка
Безумiя, всѣхъ ужасъ оковалъ.
На кораблѣ остались лишь матросы,
А прочiе, отъ моего огня,
Изъ корабля всѣ бросилися въ море.
Сынъ короля Алонзо, Фердинандъ,
С торчащими отъ страха волосами,
Похожими скорѣе на камышъ,
Былъ первый тамъ и закричалъ, бросаясь:
«Адъ опустѣлъ – и дьяволы всѣ здѣсь!»
ПРОСПЕРО
Ты свершилъ прекрасно порученье,
Но много дѣлъ намъ предстоитъ еще.
Который часъ?
АРIЭЛЬ
Ужъ перешло за полдень.
ПРОСПЕРО
Такъ, склянки на двѣ… До шести часовъ
Нам времени осталося немного.
Съ разсчетомъ мы употребимъ его.
АРIЭЛЬ
Какъ, мнѣ еще работа предстоитъ?
Когда меня такъ много утруждаешь,
Позволь хотя напомнить здѣсь тебѣ,
Что позабылъ сдержать ты обѣщанье.
ПРОСПЕРО
Что тамъ такое? Своенравный духъ,
Что требовать еще ты затѣваешь?
АРIЭЛЬ
Свободу.
ПРОСПЕРО
Ба! И говорить не смѣй,
Пока твое не совершится время!
АРIЭЛЬ
Прошу тебя, припомни: оказалъ
Вѣдь я тебѣ ужъ всякую услугу.
Я никогда передъ тобой не лгалъ,
Служилъ безъ ропота и жалобъ
И въ промахи ни разу не попалъ.
Ты обѣщалъ свободу годомъ раньше.
ПРОСПЕРО
Такъ ты забылъ, чѣмъ ты обязанъ мнѣ,
Что я тебя избавилъ отъ мученiй?
АРIЭЛЬ
Нѣтъ.
ПРОСПЕРО
Ты забылъ и счелъ за важный трудъ,
Что ты склользишь по брызгамъ океана,
Что носишься на сѣверныхъ вѣтрахъ,
Иль въ глубь земли, служа мнѣ, проникаешь,
Когда ее окостенитъ морозъ?
АРIЭЛЬ
О, я готовъ служить, мой повелитель!
ПРОСПЕРО
Но если я услышу вновь твой ропотъ
Противъ меня, то раздвою я дубъ,
И тамъ въ его узлистой сердцевинѣ
Оставлю выть тебя двѣнадцать зимъ.
АРIЭЛЬ
Я виноватъ: прости, мой повелитель:
Готовъ повиноваться и смиренно
Я исполнять обязанности духа.
ПРОСПЕРО
Вотъ дѣлай такъ – и чрезъ два дня свободу
Тебѣ я дамъ.
АРIЭЛЬ
Готовъ, мой повелитель!
Скажи скорѣй, что долженъ дѣлать я?
ПРОСПЕРО
Преобразись – поди – въ морскую нимфу,
Будь видимъ лишь для одного меня
И невидимъ для всякаго другого…
По обе стороны железной дороги стоял сосновый лес, погребенный под снегом до самых макушек. Быстро темнело. Вьюга и не думала стихать.
Проводник, белый, будто вывалялся в сугробе, вернулся скоро и доложил «приятную» новость: на пути образовалась снеговая пробка, легкому паровозу одолеть затор не под силу. Ждать бесполезно, вытащат вагон не раньше завтрашнего утра. Да и то потянут маневровым назад, в Петербург. Машинист прощения у господ просит, но поделать ничего не может, у котла силенок не хватает, да и снега такого лично он не припомнит, хоть служит лет двадцать, почитай. Господам пассажирам предлагается сойти вот прямо здесь.
Предложение вызвало взрыв возмущения. Дамы выражали глубокое возмущение порядками, царящими на железной дороге, обещали жаловаться. Господа не отставали, тоже обещая жаловаться, но еще и «разобраться с бездельниками». Проводник терпеливо сносил накаты гнева и только осматривал ботинки с налипшим снегом. Кричать можно сколько угодно, пробка от этого не растает. Застряли так застряли, что ж тут поделать.
Ванзаров прикинул, что его костюм, конечно, выдержит экспедицию по снегу, но вот с обувью придется распрощаться. Добраться до «Курорта» по сугробам – развлечение не рядовое. Но и вернуться по шпалам не имеет права. Если взялся, то надо идти до конца. И деньги тут ни при чем. Он стал присматривать, кто готов составить ему компанию, но желающих брести по горло в снегу что-то не нашлось. Три дамы как одна заявили, что с места не сдвинутся. Марго не приняла участия в этой забастовке, отстраненно глядя в окно. Зато отличились другие.
Господин Навлоцкий грозно махал пальцем перед носом мирного проводника, угрожая связями и влиятельными знакомствами. Муж крикливо одетой дамы говорил речь о безобразиях, царящих в общественных перевозках. Отец семейства был возмущен, но кашель мешал ему добавить огонька в скандал. Нотариус Игнатьев вжался в диванчик, будто его жизни угрожала нешуточная опасность. Господин с бородой растерянно улыбался и только повторял: «Да как же так, да разве можно так с нами…» Владелец песцовой шубы презрительно скривился и отвернулся, приказав растерянному камердинеру выпутываться как хочет. Толстячок в дальнем конце вагона с трудом понимал, что происходит, почему поезд стоит посреди белой тьмы и отчего такой гвалт. А вот господин в полушубке, кажется, не испытывал волнения. Напротив, он с интересом поглядывал на скандал, старательно не встречаясь взглядом с Ванзаровым.
Ждать и надеяться на чудо нельзя. Зимние сумерки сгущались с каждой минутой, добираться в темноте по сугробам будет куда опасней. Ванзаров еще раз убедился, что мирные граждане скорее разорвут на клочки проводника, чем сделают шаг к спасению, и вышел в тамбур. Снега намело широким клином. Ванзаров спрыгнул на насыпь и сразу провалился по щиколотку. Дальше будет не лучше. Он огляделся.
Вагон стоял как раз невдалеке от лесной просеки. Судя по направлению, она вела прямиком к «Курорту». Это был путь к спасению. Без преувеличения – чудесному. По просеке приближался целый кортеж саней, бренча бубенчиками. Появление извозчика в столице, когда он нужен, можно считать чудом. А явление целого эскадрона саней в глухом лесу посреди снегопада… Научного объяснения такого феномену не имелось. Будь тут репортер «Листка» [6], наверняка настрочил бы передовицу о сенсации.
Между тем сани выехали из леса и встали семь в рядок. Бойкий извозчик крикнул, что господа могут садиться, коли изволят. Ванзаров спросил: откуда они появились? Кто успел сообщить? На что извозчик уклончиво ответил: «Послали!» Не иначе эскадрон сестрорецких извозчиков получил выгодный заказ.
Ванзарову потребовалось усилие голоса, чтобы успокоить вконец взволнованных пассажиров, указав на спасительные сани, смутно видневшиеся в окне. Когда до уважаемых господ наконец дошло, что их спасут из застрявшего поезда, случилось то, что и всегда случается на железной дороге: суматоха покидания вагона. Дамы и господа умудрились устроить давку, старясь первыми занять места в санях. Особенно в этом преуспели господин Навлоцкий и семейная пара. Из почтенного семейства Марго вышла последней, Ванзаров подал ей руку. Она приняла его помощь и спрыгнула на землю. Благодарность ее была строга и молчалива. Но и этого было достаточно. При прикосновении мягкой ладони Ванзарова пробил электрический удар.
Господа рассаживались торопливо, закрываясь от снега широкими накидками. Отец семейства разместился с пожилой дамой, Марго и ее родственница сели в другие сани. Извозчики трогали сразу, уезжая от ветра и метели. За первыми двинулись сани семейной пары, за ними унеслись нотариус Игнатьев и господин Навлоцкий. Господин в собольей шубе задержался только на погрузку чемоданов, занявших все свободное место так, что камердинеру пришлось ехать в санях с бородатым господином, как видно, демократических взглядов. Знакомый Ванзарова и толстяк с усиками, который умудрился надеть ботинки с тонкой подошвой, уехали последними.
Никто не предложил места Ванзарову. А просить он не стал. Позади – вагон с проводником, тихо ругавшимся под нос, впереди – лесная просека с санным путем. Что ж, хоть не собьется с дороги. Конечно, можно было надеяться, что самый жадный извозчик вернется за позабытым пассажиром. Но чудеса, как известно, случаются только раз. Ванзаров спросил: сколько тут до «Курорта». На что проводник злобно пробурчал, что мерить расстояния в его обязанность не входит, но полагает, что немного. Версты три-четыре, ну от силы пять. И уж всяко не больше шести. В крайнем случае – семь. Так что путь недальний. Одолеть его предстояло в темноте. Фонари в лесу еще не придуманы.
О проекте
О подписке