Человек принадлежит своему существу постольку, поскольку слышит требование Бытия. Человек – пастух Бытия. Бытие все еще ждет, пока Оно станет делом человеческой мысли.

(Справочник Мессии)

И был вечер, и было утро – день третий. Третий день после демобилизации из Красной армии товарищ Сухов шел по пустыне, тяжело передвигая свою тень между песчаными барханами. Когда она соприкасалась с тенью сухих деревьев, он иногда останавливался, чтобы они могли пообщаться и пожаловаться друг другу на свою судьбу. В это знойное время он, лежа на спине, с надвинутою на глаза фуражкой, вспоминал те немногие дни, которые провел с Екатериной Матвеевной. И писал, писал ей много устных писем и отсылал их в большое небо пустыни, которые как «киттимские» корабли Соломона, уходя в далекие края, доставляли ему благовония. Как всегда свое письмо он начал со слов: «Разлюбезная Екатерина Матвеевна, спешу вам сообщить, что мое служение мировой революции подходит к концу. Классовое сражение на сегодняшний день в целом завершено, и час всемирного освобождения настает. А мне пришел черед – домой возвратиться, чтобы вместе строить новую жизнь, милую сердцу родной страны…

Давеча опять раскопал басурманина, но этот хотя бы не бросился на меня, как другие, ругаясь, что я помог ему вернуться к жизни. Он оказался странным мужиком, когда я его извлекал из песка, он распевал газель на тарабарском языке. А когда стал свободен, покружился вокруг меня в танце и сник, назвавшись пророком и пляшущим дервишем. Я спросил, что он делает и о чем поет? Он произнес слова, бывшие у меня на сердце, что много посланий написал я в сердце своем к возлюбленной, но ни одно не попало ей на глаза. А потому мне осталось перебирать четки моих воспоминаний, а руки, которые уже приросли к моей могильной лопатке, все еще коротки достать до кувшина… То есть до тебя, моя несравненная Катерина Матвеевна. На мой вопрос: «Почему в моем стремлении к тебе постоянно возникают какие-то препятствия, а встреча с тобой все время отодвигается в неучтенное мною будущее?» дервиш загрузил меня всяческими постулатами о каком-то Бытии, которое осветило себя в мире и сбылось в слове, но я плохо слышу Его. Это Бытие он назвал «ближайшим» к человеку, которое все еще остается для меня самым далеким, потому что Оно не стало моей судьбой, я – его пастухом. В общем он раскачал мое бытие так, что в нем не нашлось места для моей революции и всему тому, что я делал эти три года. Странно устроено время, но эти года прошли для меня как три дня, а три дня, в которые я стремлюсь к тебе, длятся как три года. Такой расчет времени, по рассказам моей набожной матушки, применялся как наказание к какому-то неразумному древнему племени, которое много лет блуждало по пескам пустыни, не зная – где их дом. А я-то, человек, знающий, куда и к кому иду. Но все равно, у меня такое пакостное чувство, что я тоже наказан за нерадивое отношение к своему времени. В заключение он пригласил меня станцевать фугу для Бытия, чтобы оно отозвалось в моей жизни и подарило себя мне. Нет, ты представляешь, меня – бойца Красной армии, танцующего с басурманином? Вот именно, я тоже нет. А теперь, усыновленный и пригретый песчаной дюной, лежу как бездомная собака и до рези в глазах вглядываюсь в мусульманское небо, которое давит и сковывает меня. Молчание бесконечных пространств ужасает меня, особенно когда рядом нет близкого человека. И мне кажется, что одиночество и бездомность стали моей судьбой, которые истощают и благословляют меня одновременно. И потому радуюсь, что в просвете моего скудного бытия все еще вижу твой силуэт и надеюсь на скорую встречу с тобой».

И был вечер, и было утро – день четвертый. После очередной марафонской дистанции в ходьбе Сухов отдыхал в тени козырька фуражки и вспоминал о родительском доме: Мать часто брала в руки Библию и читала вслух какой-нибудь отрывок из книги. Потом молилась как могла, вплетая в просьбы имена детей и внуков. Сухову запомнился один эпизод, как однажды она прочитала отрывок из пророка, который что-то говорил о «сухих деревах» и, обратившись к сыну, благословила, чтобы Бог помог ему найти свою избранницу в жизни, зачать детей от любимой жены и уйти от «сухого проклятья». Она говорила какие-то странные вещи о том, что благословение Божие почиет только на тех мужчинах, которые устремляют свои желания к женщине; что небеса одеваются в дерюгу, когда идет война, погибают мужчины, а женщины остаются бесплодными. Всего этого Сухов не понимал, пока не встретил Екатерину, но их разлучила революция, которая успела стать для него второй матерью. Он безраздельно верил своим замполитам, что однажды на всей земле кончится война и все заживут счастливо. «Очевидно, не без молитв матушки», – подумал Сухов и сплюнул скупую слюну через левое плечо. Обезумевшее солнце пустыни палило тело и голову так, что в глазах надолго поселялись красные круги и разводы, которые окрашивали в красный цвет все, что выдавала его уставшая память. Он попытался убрать одноцветную навязчивую заставку, постоянно проявляющуюся перед его взором, где они с женой и детьми появляются в красных одеждах, но у него ничего не получилось. Тогда он решил завершить письмо светлыми тонами: «А еще хочу сказать вам, разлюбезная Екатерина Матвеевна, что являетесь вы будто чистый лебедь, будто плывете себе куда требуется или по делу какому, даже сказать затрудняюсь. Дыхание сдавливает от радости, будто кто из пушки в упор стреляет…»

Стрельба и крики заставили его вздрогнуть, прежде чем он понял, что это наяву. Бригада красноармейцев окружила его, а бравый командир Рахимов, потрепав пыльную руку старого товарища, стал упрашивать помочь ему поймать «шедима» пустыни, то бишь Абдуллу. Сухова сильно разозлило это вторжение в его личную жизнь, особенно за то, что он не успел нарядить свою возлюбленную в белые одежды и попрощаться с нею. Отказ Федора Ивановича не смутил находчивого командира, и, когда Сухов демонстративно улегся, Рахимов, словно с трибуны, сказал немного хороших слов о женщинах востока и ускакал. Сухов вскочил, оросив пустыню негодованием, что уже многие годы мотается по бесплодным пескам апостольской Асии, и, немного успокоившись, пожаловался на судьбу, что она не хочет помогать ему стать пастухом собственного бытия. И он впервые подумал о том, что революция отняла его от сосков бытия и отправила по миру создавать новый мир по образу и подобию мачехи народов. Глядя на гарем жен Абдуллы, которые как разложенные матрешки сидели на песчаных кочках, ожидая указаний нового хозяина, Сухов посчитал, что для них нужна дисциплина и порядок. Построения и проверки женщин востока стали его отдушиной, а их перекличка успокаивала его мятежный дух. Младшая из жен шедима, по имени Гульчатай, все время опаздывала, заигравшись в складках песчаных дюн. Сухов по отцовски сердился и пугал ее шайтаном пустыни, который любит шляться по пескам и воровать девушек. Он не знал еще, что этим «духом» не запугать ее, потому что он значился в ее мировоззрении как мужчина, оставшийся без женщины и ласки. Когда Сухов увидел ее юное лицо, гнев воспылал к хозяину женщин, и он подумал, сожалея, что не встретился с ним ранее, а то бы показал ему кузькину мать. Они остановились в небольшом древнем поселке, название которого он не знал, но все поселения, в которых он бывал, из-за трудности их произношения называл «бухарскими». Это слово ему импонировало не только тем, что в нем присутствовала знаменитая буква «х» в его имени, но и гордился, что был участником бухарской операции, после которой была провозглашена народная республика под этим звучным названием. Товарищи по оружию, которым надоедало называть его «товарищ Сухов», иногда называли его тем, кто «под Луганском родился и в Бухаре крестился» как гражданин всемирной революции.

Саид появился неожиданно, предупреждая и советуя Сухову уйти с этой стоянки, потому что Абдулла обязательно должен прийти сюда за своими женами.

– Ты все время забываешь, что я боец Красной армии и не убегаю от врагов, – твердо заявил Сухов и высказал сомнение по поводу возвращения Абдуллы, думая, что женщины гарема перестали интересовать его как использованный товар.

– Ты и твои товарищи по оружию не знаете, что эти женщины не просто его жены, собранные в кучку для одного мужчины, – возразил Саид и рассказал о том, что они являются собранием людей, идущих по последнему, четвертому пути «марифата» – полного постижения истины. И расположились они на территории седьмой стоянки «Владыки посланников», совершенных праведников, место утех для святых «вали», постигающих единение и блаженство полюсов между двумя началами жизни: Эта стоянка, не совсем то, что Сухов может себе представить о доме и семье, – продолжал говорить Саид, – что она находится за пределами стоянок западных жен, которые соединяются с мужчиной по закону и живут в обязательствах. Это место всех искушенных мужчин, умеющих облачаться, и женщин, которые даруют блаженство в миг единения. Этих женщин не бросают просто так, – закончил монолог дервиш.

Сухов спросил, о каком облачении он твердит, если за три дня он выкопал из песка трех джигитов и все они были голые, в чем мать родила, а рядом с приговоренными всегда лежала кучка полосатой одежды. И все они почему-то бросались на него со злостью. Саид пояснил, что он помешал им пройти последнее испытание и облечься в мистическую наготу полного освобождения божественной Сущности человека от всех черт тварности, в том числе от одежд. Это посвящение святых, обретших благую участь, и тот, кто прошел его, становится любящим. В эту наготу облачался Пророк, и эта нагота не щегольство. Они должны были до вечера третьего дня пробыть в этом состоянии и успешно завершить свой путь на седьмой стоянке, где расположился Сухов с женами общины Абдулы.

– Но они могли погибнуть от жары, – возразил Сухов.

– Если вы страшитесь смерти и погребения, ваше Бытие не станет просветленным… Это тайна наготы от печати Пророков снизошла к общине влюбленных. Тот, кто облачался в нее, обрел истинную уверенность, забыв о дольнем мире и всех существующих в нем верах, – декларативно ответил Саид стихами неизвестного для Сухова пророка. И пояснил, что в следующую ночь те самые женщины, которые находятся в распоряжении Сухова, должны были обойти испытываемых и освободить их из плена песка. Женщины, но не мужчины, вот поэтому они злились и кидались на тебя.

Сухов иронически отозвался об обряде «мистической наготы» и, сказав, что восток дело тонкое, рассмеялся, говоря, что его описание общины попахивает тем, что у них называется «бордель»: уж не «черный» ли Абдулла, является тем проводником по «морю женщин», который притесняет женщин?

– Я не видел, чтобы он унижал женщин, – возразил Саид, – но не раз слышал от него слова, сказанные пророком Мухаммадом, что только великодушный человек способен уважить желание женщины и только недостойный способен ее оскорбить.

И далее он пояснил, что Абдулла не любит, когда его называют «черным», так как в прошлом, до прихода разных «товарищей» от революции, в народе его почитали как Улема, человека знания, а среди избранных его называли «Арифом» – человеком, который несет тайное знание и способ действия в себе. Все, что он приносит, дарит друзьям, а что остается, делает остановкой для грешников. И, глядя на сомневающееся лицо Сухова, Саид сказал, что все люди делятся на две категории: одни выходят из левого яичка, а другие из правого. Из левого появляются язычники, а из правого люди истины.

– Любопытное замечание, никогда не задумывался, что людей можно делить по этому признаку, – перебил Сухов и выразил уверенность, что его появление на свет, наверняка, ознаменовано правой стороной мошонки, так как он служит правому делу революции.