Колдун

– Дунька-то моя на сенокосе на пару со смертью с косой в руках стоит, – дед нахмурился и, взяв в руки посох, вышел из избы.

– Дуняша, колдун идет! – Параскева окликнула сестру, крепостные девки бросили косить траву и, словно два каменных изваяния, застыли неподвижно, немигающим взглядом встречая барина.

– Ну что, девоньки, умаялись поди? Бросайте косы, отдохнем маненько, – приветливо улыбнулся Степан. Приветливо улыбался искусно вырезанный на макушке посоха колдуна образ старца.

От колдовского взгляда знахаря не укрылось, что у Дуни начиналась лихорадка. «Лечить тебя надобно, девонька, безотлагательно», – подумал дед.

– Ну что застыли как куклы? Зовите Николу да Федота, – Степан рассмеялся, тряхнув кудрями.

Копна рыжих волос колдуна огнем горела под палящим июльским солнцем, несмотря на возраст, не сгорая в пепел седины. Крепостные с удовольствием побросали работу, они любили барина и его колдовские представления.

– Чем бы вас сегодня потешить, други мои? – хитро улыбнулся дед, прищурив один глаз. – Может, стужу зимнюю наслать? Никола-то наш от жары вон спекся весь.

– Я бы тоже не отказался в сугроб нырнуть, – одобрительно закивал Федот.

– Мороз – это да, морозец узорнявый – это любо! – Никола расправил плечи и потряс здоровенными кулачищами.

– Дуняша, а у тебя-то нос какой красный! Солнечный зайчик, поди, укусил, али поцеловал крепко? – озорно подмигнул Степан девке. – Да, лето выдалось жаркое, а может, зимушку призовем, а Дуняша? Тебя в меха соболиные укутаем, яко барыню?

– Помилуйте, батюшка родненький, не надо в меха кутать! – Дуня испуганно замахала руками. – Меня бы водицей студеной охладить, тело горит, мочи нет терпеть!

– Ну так в пруду, милая, сбегай, окунись, – посоветовал Степан.

– Да в пруду-то вода как парное молоко!

– Да неужто, девонька? А я видел – корочкой льда вода в пруду покрылась, а кувшинки, словно розы колючие – все в иголочках инея, – возразил дед, загадочно улыбаясь.

– Да не может того быть, это какой такой лед-иней в июле месяце? – Параскева, видавшая всякие чудеса, развела руками.

Вот пойдем и посмотрим на лед-иней, Параскевушка моя, дева сомнений. А Дуняша у нас в прорубь нырять будет, – колдун подмигнул крепостной девке и, взмахнув посохом, повел всех к пруду.

Дуняша, приподняв руками подол сарафана, первая подбежала к кромке воды. Опустившись на корточки, она коснулась пальцами покрытой льдом водяной глади пруда.

– Матушка Богородица Святая! А и впрямь лед! Панюшка, глянь, а лилии-то будто из мрамора какой мастер изваял!

– Да разве ж такое возможно? – заохала дева сомнений.

– Раскудрить твою через коромысло! – только и смог сказать Федот и, несмотря на сорокаградусную жару, поежился.

– А боярские-то соболя сейчас были бы в самый раз! – по телу Николы побежали мурашки.

– Ну что, Дуняша, красна девица, а сорви-ка мне вон ту лилию, – колдун провел черту волшебным посохом по льду, и образовалась водная дорожка до диковинного цветка из мрамора.

– Батюшка, боязно что-то, – девушка никак не решалась войти в воду.

– Давай, детонька, водица-то хворь вмиг вытянет, – в глазах старика засверкали иголочки инея. Колдун зашептал что-то, шепот поднялся над прудом и слился с шелестом листвы.

Дуня вошла в воду по голень и охнула:

– Батюшка, это не пруд, а омут, яма могильная! – ноги Дуни подкосились и она ушла с головой под воду.

Степан быстро вытащил девушку из пруда. Дуняша спала.

– Ну вот и славно, милая, вот и хорошо. Огонь-то телесный вода забрала.

Степан окликнул Федота и Николу, заглянул колдовским взглядом в душу каждого, сняв колдовскую пелену, и велел отнести спящую Дуню в избу.

До самого рассвета, пока чернильный бархат плаща старухи с косой не растаял в лучах зари, не смолкал варган и гортанное пение старика, сидящего на крыльце избы больной девушки.

Параскева всю ночь простояла на коленях в молитве пред иконой Христа Спасителя.

– Ну что, девица-красавица, где была, что видела? – спросил Степан пробудившуюся после долгого сна Дуняшу.

– Ой, батюшка, сон мне дивный был – разодетая, яки барыня, в соболиные меха, каталась я на тройке лошадей с бубенцами!

От хвори не осталось и следа, на девичьих щеках крепостной девки проступил румянец.

19 октября 2012 г.

Андрей Голубь

г. Владивосток, Приморский край

Панацея Рея Бредли

Я стоял напротив маленького черно-белого телевизора, на экране которого уже трижды прокрутили дебютный матч команды «Нью-Йоркские Янки». Три красных кожаных дивана были заняты людьми, которые, как овцы на скотобойне, терпеливо ждали своего часа. Не прав был человек, который сказал: «Судьба любого живого существа решается на небесах». Нет. Теперь я точно и с легкостью могу сказать, что судьба, по крайней мере человеческая, решается именно в таких крошечных кабинетах-скотобойнях, полных моральных мясников, продавцов свежанины и торговцев панацеей. Но давайте познакомимся, меня зовут Рей. Рей Бредли. Я букмекер, и шесть минут назад я узнал о том, что у меня рак легких в стадии, когда уже поздно лечить и пора задуматься о том, как мало я совершил за свою маленькую, никчемную жизнь. Весь врачебный комитет, состоящий из двенадцати дипломированных специалистов, словно под аккомпанемент одного дирижера, довольно успешно играя сочувствие, пожал плечами в неведении, и сейчас я стоял у выхода за стеклянным столиком, наспех заполняя бумаги об отказе от лечения. В подарок, как герою, прошедшему всю армаду анализов, мне дали полный пакет разнообразных буклетиков, наподобие: курорт Лос Вайлентс быстро поставит вас на ноги! Горный альпийский воздух, грязевые ванны, приветливый персонал и здоровое питание поспособствует вашему скорейшему выздоровлению! Или такое: «У вас проблемы? Мы вам поможем! Служба психологической помощи братьев Стоукер…»

Брошюры вперемешку с больничными листами и многочисленными справками весили не менее килограмма, упакованные в аккуратный белый пакет с большим красным крестом. Я расписался во всех бумагах и поспешил выйти на улицу, от запаха медицинских учреждений слегка кружилась голова и покручивало живот в призывах легкого ощущения подступающей тошноты. На выходе меня догнал доктор Альберт Мейсон.

– Рей! Рей, подожди, не спеши так.

– Что такое, Альберт? Решили потешиться, издеваясь над живым мертвецом? – я закурил сигарету, Альберт махнул рукой в попытке забрать ее у меня, но я, круто развернувшись и парировав эту атаку, сделал глубокую затяжку.

– Курение тебя погубит!

– Ты хотел сказать, погубило, верно?

– Помнишь того джентльмена, который сидел прямо напротив тебя? Это мистер Саймон, он директор оздоровительного центра, и он хотел обмолвиться с тобой словечком, его номер написан на брошюре базы отдыха «Саймонс Исланд».

Рекомендую тебе связаться с ним, мне кажется, ему есть, что тебе предложить.

– Место на кладбище с видом на больницу? Большое спасибо, Альберт. Обойдусь без посмертного заключения в кафельной тюрьме. Всего хорошего. Передавай привет Марте.

Я махнул рукой и сел в такси гораздо быстрее, чем Альберт успел что-то ответить.

– Гарден Сквер, пожалуйста, – таксист молча улыбнулся, затикал счетчик. В машине было тепло, пахло маслом и деревом. Я плотнее вжался в потертую кожаную седушку, глаза просто слипались. Моргать все тяжелее, как будто на верхние веки навесили груз, тело обмякло, и я провалился куда-то в глубины своего подсознания.

– Мистер! Эй, мистер! Сквер Гарден. С вас десять долларов четырнадцать центов.

Я проснулся, не понимая, где я нахожусь, в себя меня привел красный крест на помятом пакете. Ублюдки. Спящего пассажира они готовы везти целую вечность по всем пробкам или просто стоять на месте, чтобы побольше с него вытряхнуть. Этот, правда, что-то продешевил. Я кинул ему помятую десятку и молча покинул машину. Вот уж кому-кому, но не мне теперь бояться того, что меня собьет такси в отместку за то, что я недодал ему четырнадцать центов! Пакет с размаху влетел в уличное мусорное ведро, подняв столп пыли, по улице полетели исписанные листы с диагнозами, рентгеновские снимки и цветные листочки с изображением сказочных райских уголков, каждый из которых ярко пестрил обещаниями вылечить все известные болезни. Я поймал одну листовку, но написанное на ней почему-то сейчас вызывало какие-то смешанные ощущения. Красивым размашистым почерком было написано: Приглашаем вас посетить очаровательные пляжи оздоровительной базы отдыха «Саймонс Исланд»! У нас вы…

– Пошел к черту, Саймон! Пошел к черту вместе со своими пляжами!

Я распахнул шаткую ветхую дверь в третьесортный кабак, людей сегодня было необычайно много для этого места.

Хотя я, кажется, ненароком ошибся, назвав их словом «люди». Люди – это счастливые семьи с зеленых солнечных центральных улочек. Улыбающиеся, здоровые, обеспеченные семьи. В этом месте людей нет. Эта мысль вызвала у меня злорадную улыбку. А ведь именно здесь начинается очередь на скотобойню, прямиком в онкологический ад. Скоро и вам маленькая девочка лет двенадцати отроду с умным видом, без выражения всяких эмоций вручит вердикт о смертном приговоре с отсрочкой на пару месяцев, в фирменном белом пакете, с брендовым, красным крестом. Местные пьяницы, играющие в покер да в бильярд на выпивку, подающуюся молниеносно быстрыми, полуголыми девицами, все они стоят в очереди, разница лишь в том, что каждый торопится в свою собственную преисподнюю так, словно боится и переживает, что ему там не останется местечка. Несмолкаемый гул, сопровождающийся диким неистовым смехом и музыкой. Этот бар – моя букмекерская контора. Здесь, за этими самыми дубовыми столиками, с пару десятков лет назад я, совсем небольшого роста, тощий и весь в веснушках оборванец, каких были сотни тысяч на улицах, принимал незаконные ставки у толстых, богатых, как я поначалу думал, мафиози, с охраной и сигарами. Тотализатор с повышенными шансами на выигрыш, только и всего. Его открыл и начал развивать мой дядя, а я закончил. Закончил и закрыл.

Сзади на плечо опустилась рука. Ноздри начал щекотать аромат элитного парфюма, перед глазами пронеслись сероватые колечки дыма от дорогой сигары, заставив меня слегка поморщиться.

– Вместе пойдем, Рей, к черту. Два виски со льдом! – он поднял над головой два пальца. Бармен кивнул, я повернулся к нему:

– Это же Саймон! Зачем ты пришел в такое славное место? В городе кончились рестораны, или ты просто обиделся на то, что я послал тебя вместе с пляжами?

– Нет, Рей.

– Ты пришел прорекламировать мне свою поликлинику? Можешь оставить меня в покое, я не поеду в твой райский уголок даже за бесплатно. Стоп! Я понял! Тебя загрызла совесть, и ты пришел посострадать мне? Хочешь предложить мне чемодан денег?

– Кое-что более интересное. Я пришел предложить тебе жизнь. Долгую жизнь, или ты себя уже приговорил?

– Ты пришел посмеяться? Это вы меня приговорили, змеи медицинские! Ты случайно ничего не забыл? Ты не забыл, что у меня рак? О какой долгой жизни ты пришел мне рассказывать?

Во мне, как в вулкане, вскипала обида, готовая вот-вот вырваться наружу. Как может ему хватать совести издеваться над смертельно больным человеком!

Саймон отхлебнул из стакана, горло обожгло, и он закашлялся.

– Тебе, наверное, будет интересно, – он кинул тяжелую бумажную папку на барную стойку.

На пол посыпались синие снимки с изображением черных дырявых легких и прописной подписью: «Говард Саймон, пятьдесят девять лет», а ниже подпись карандашом: «Два-три месяца. Лечение бессмысленно».

Я перевернул снимок в поисках даты.

– Я ни за что не поверю! Господи, да это же было шесть лет назад!

Он достал из папки более свежий снимок годичной давности и улыбнулся.

Бармен запустил для меня стакан виски по стойке, но он пролетел мимо цели, раздался звон бьющегося стекла и короткий девичий крик облитой моим пойлом официантки. Мои глаза неотрывно искали хоть одно темное пятнышко на снимке абсолютно здоровых и чистых легких. Я не нашелся, что сказать.

Говард допил стакан залпом и поставил его на стойку, подложив под него несколько долларов.

– Твое здоровье, Рей! Твое здоровье!

Ближе к середине ночи я оказался дома и без всяких сил повалился на кровать, у меня начался сильный приступ кашля, голова кружилась. К горлу подступал ком тошноты, все тело пробило потом. Страшно захотелось позвонить Альберту, но я сдержался, пытаясь просто закрыть глаза и уснуть. Кашель не прекращался, я уже было начал задыхаться. В приступе паники я попытался встать и схватить телефон. Воздух из комнаты как будто выкачали, и я судорожно рухнул на пол, снося все на своем пути и теряя сознание.

Резкие цветные картины смывались в одно блеклое спектральное пятно, из которого вырисовывались восхитительные завораживающие и в то же время пугающие сюжеты. Я то и дело открывал глаза, весь в поту, и снова, задыхаясь, как рыба на берегу, трепетно хватая воздух открытым ртом, терял сознание, погружаясь в эту сказочную бездну. Я ходил по заброшенным трущобам, чувствуя себя их постоянным жителем, но одновременно, как слепой щенок, то и дело натыкался на тупики. Я видел людей, глаза которых были пусты. Они просто шли на свет, устало прикрывая иссохшими ладонями серые безликие зрачки, но одновременно с этим я не мог не заметить ребенка. Девочку, которая пробиралась сквозь эту толпу. Люди то расходились, то отмахивались и отпрыгивали от нее, словно от прокаженной. Они не понимали: зачем? Зачем она противится их безмолвному течению? Но она шла, разводила руками бесформенные людские массы, полные гримас негодования, и, улыбаясь, смотрела на меня огромными зелеными глазами. Во мне она вызвала дикий приступ ужаса, я не в силах был сдвинуться с места, по телу пробежала дрожь, девочка уже была рядом и коснулась меня ладонью. Все тело будто сковало льдом. А она улыбалась! Теперь люди испуганно бежали от нее, топча друг друга, в их глазах читался тот же страх, что был во мне. Она убрала руку, и я, как подкошенный, повалился в пыльную землю.

– Тебе еще рано с ними, – она отвернулась, я вытянул руку, пытаясь что-то сказать, кричал ей что-то вслед, но она не слышала. Она просто уходила.