Я сохач — семи суков
Я родник — среди равнин
Я гроза — над глубиной
Я слеза — ночной травы
Я стервятник — на скале
Я репейник — на лугу
Я колдун — кто как не я
Создал солнце и луну?

Я копье — что ищет кровь
Я прибой — чей страшен рев
Я кабан — великих битв
Я заря — багровых туч
Я глагол — правдивых уст
Я лосось — бурливых волн
Я дитя — кто как не я
Смотрит из-под мертвых глыб?

Я родитель — всех скорбей
Поглотитель — всех надежд
Похититель — всех быков
Победитель — всех сердец

Монах и его кот

С белым Пангуром моим
вместе в келье мы сидим;
не докучно нам вдвоем:
всякий в ремесле своем.

Я прилежен к чтению,
книжному учению;
Пангур иначе учен,
он мышами увлечен.

Слаще в мире нет утех:
без печали, без помех
упражняться не спеша
в том, к чему лежит душа.

Всяк из нас в одном горазд:
зорок он — и я глазаст;
мудрено и мышь споймать,
мудрено и мысль понять.

Видит он, сощуря глаз,
под стеной мышиный лаз;
глаз мой видит в глубь строки:
бездны знаний глубоки.

Весел он, когда в прыжке
мышь настигнет в уголке;
весел я, как в сеть свою
суть премудру уловлю.

Можно днями напролет
жить без распрей и забот,
коли есть полезное
ремесло любезное.

Кот привык — и я привык
враждовать с врагами книг;
всяк из нас своим путем:
он — охотой, я — письмом.

Рука писать устала

Рука писать устала
писалом острым, новым;
что клюв его впивает,
то извергает словом.

Премудрости прибудет,
когда честно и чисто
на лист чернила лягут
из ягод остролиста.

Шлю в море книг безбрежно
прилежное писало
стяжать ума и блага;
рука писать устала.

Король и отшельник

Гуаири:

Отшельник Морбан, молви:
     зачем бежишь из келий?
зачем ты спишь в лесу один
     среди осин и елей?

Морбан:

Моя обитель в чаще,
     несведущим незрима;
ее ограда с двух сторон —
     орешня и рябина.

Столбы дверные — вереск,
     а жимолость — завеса;
там по соседству дикий вепрь
     гуляет среди леса.

Мала моя лачужка,
     но есть в ней всё, что надо;
и с крыши песенка дрозда
     ушам всегда отрада.

Там дни текут блаженно
     в смиренье и покое;
пойдешь ли жить в жилье мое?
     Житье мое такое:

Тис нетленный —
мой моленный
     дом лесной;
дуб ветвистый,
многолистый —
     сторож мой.

Яблок добрых,
алых, облых —
     в куще рай;
мних безгрешен,
рву с орешин
     урожай.

Из криницы
ток струится
     (свеж, студен!);
вишней дикой,
земляникой
     красен склон.

Велий заяц
вылезает
     из куста;
скачут лани
по поляне —
     лепота!

Бродят козы
без опаски
     близ ручья;
барсучаты
полосаты
     мне друзья.

А какие
всюду снеди —
     сядь, пируй! —
сколько сочных
гроздий, зелий,
     светлых струй!

Мед пчелиный
из дуплины
     (Божья вещь!);
грибы в борах,
а в озерах
     язь и лещ.

Все угодья
многоплодье
     мне сулят,
терн да клюква
(рдяна, крупна!)
     манят взгляд.

Коноплянка
тонко свищет
     меж ветвей;
дятел долбит —
абы токмо
     пошумней.

Пчел жужжанье,
кукованье,
     гомон, гам:
до Самайна
не утихнуть
     певунам.

Славки свищут,
пары ищут
     допоздна;
ноша жизни
в эту пору
     не грузна.

Ветер веет,
листья плещут,
     шелестят;
струйным звоном
вторит в тон им
     водопад!

Буря

Над долиной Лера — гром;
море выгнулось бугром;
это буря в бреги бьет,
лютым голосом ревет,
потрясая копием!

От Восхода ветер пал,
волны смял и растрепал;
мчит он, буйный, на Закат,
где валы во тьме кипят,
где огней дневных привал.

От Полунощи второй
пал на море ветер злой;
с гиком гонит он валы
вдаль, где кличут журавли
над полуденной волной.

От Заката ветер пал,
прямо в уши грянул шквал;
мчит он, шумный, на Восход,
где из бездны вод растет
Древо солнца, светоч ал.

От Полудня ветер пал;
остров Скит в волнах пропал;
пена белая летит
до вершины Калад-Нит,
в плащ одев уступы скал.

Волны клубом, смерч столбом;
дивен наш плывущий дом;
дивно страшен океан:
рвет кормило, дик и рьян,
кружит в омуте своем.

Скорбный сон, зловещий зрак!
Торжествует лютый враг;
кони Мананнана ржут,
ржут и гривами трясут;
в человеках — бледный страх.

Сыне Божий, Спас мой свят,
изведи из смертных врат;
укроти, Владыка Сил,
этой бури злобный пыл,
из пучин восставший Ад!

Думы изгнанника

Боже, как бы это дивно,
славно было —
волнам вверясь, возвратиться
в Эрин милый,

в Эларг, за горою Фойбне,
в ту долину —
слушать песню над Лох-Фойлом
лебедину;

в Порт-на-Ферг, где над заливом
утром ранним
войско чаек встретит лодку
ликованьем.

Много снес я на чужбине
скорбной муки;
много очи источили
слез в разлуке.

Трудный ты, о Тайновидец,
дал удел мне;
ввек бы не бывать ей, битве
при Кул-Дремне!

Там, на западе, за морем —
край родимый,
где блаженная обитель
сына Диммы,

где отрадой веет ветер
над дубравой,
где, вспорхнув на ветку, свищет
дрозд вертлявый,

где над дебрями Росс-Гренха
рев олений,
где кукушка окликает
дол весенний...

Три горчайших мне урона,
три потери:
отчина моя, Тир-Луйгдех,
Дурроу, Дерри.

Сказала старуха из берри,
когда дряхлость постигла ее

Как море в отлив, мелею;
меня изжелтила старость;
что погибающей — горе,
то пожирающей — сладость.

Мне имя — Буи из Берри;
прискорбны мои потери,
убоги мои лохмотья,
стара я душой и плотью.

А было —
до пят я наряд носила,
вкушала от яств обильных,
любила щедрых и сильных.

Вы, нынешние, — сребролюбы,
живете вы для наживы;
зато вы сердцами скупы
и языками болтливы.

А те, кого мы любили,
любовью нас оделяли,
они дарами дарили,
деяньями удивляли.

Скакали по полю кони,
как вихрь, неслись колесницы;
король отличал наградой
того, кто первым примчится!..

Уж тело мое иного
устало взыскует крова;
по знаку Божьего Сына
в дорогу оно готово.

Взгляните на эти руки,
корявые, словно сучья:
нехудо они умели
ласкать героев могучих.

Корявые, словно сучья, —
увы! им теперь негоже
по-прежнему обвиваться
вокруг молодцов пригожих.

Осталась от пива горечь,
от пира — одни объедки,
уныл мой охрипший голос,
и космы седые редки.

Пристало
им нищее покрывало —
взамен цветного убора
в иную, лучшую пору.

Я слышу, море бушует,
холодная буря дует;
ни знатного, ни бродягу
сегодня к себе не жду я.

За волнами всплески весел,
плывут они мимо, мимо...
Шумят камыши Атх-Альма
сурово и нелюдимо.

Увы мне! —
дрожу я в гавани зимней;
не плыть мне по теплым волнам,
в край юности нет пути мне.

О, время люто и злобно! —
в одеже и то ознобно;
такая стужа на сердце —
и в полдень не обогреться.

Такая на сердце холодь!
я словно гниющий желудь;
о, после утехи брачной
очнуться в часовне мрачной!

Ценою правого ока
я вечный надел купила;
ценою левого ока
я свой договор скрепила.

Бывало, я мед пивала
в пиру королей прекрасных;
пью ныне пустую пахту
среди старух безобразных.

Взгляните, на что похожа:
парша, лишаи по коже,
волосья седые — вроде
как мох на сухой колоде.

         Прихлынет
прибой — и назад уйдет;
так все, что прилив приносит,
отлив с собой унесет.

         Прихлынет
прибой — и отхлынет вспять;
я все повидала в мире,
мне нечего больше ждать.

         Прихлынет
прибой — и вновь тишина;
я жажду тьмы и покоя,
насытилась всем сполна.

Когда бы знал сын Марии,
где ложе ему готовлю! —
немало гостей входило
под эту щедрую кровлю.

         Сколь жалок
тварь бедная — человек!
он зрит лишь волну прилива,
отлива не зрит вовек.

Блаженна скала морская:
прилив ее приласкает,
отлив, обнажив, покинет —
и снова прилив прихлынет.

Лишь мне не дождаться, сирой,
большой воды — после малой,
что прежде приливом было,
отливом навеки стало.

Видение святой Иты

«Боже, об одном молю:
дай мне Сына твоего,
дай младенчика с небес,
чтобы нянчить мне его».

И сошел к ней Иисус,
чтоб утешилась жена,
как младенец к ней сошел,
и воскликнула она:

«Сыне на моей груди!
нету истины иной —
только ты, мое Дитя;
спи, младенец мой грудной.

Днем и ночью на груди
я лелею чистый свет,
сшедший в лоно молодой
иудейки в Назарет.

О младенец Иисус,
ты нам отдал жизнь свою,
и за то тебя, Господь,
сладким млеком я кормлю.

Славься, Божие дитя!
нету истины иной,
кроме Господа Христа;
спи, младенец мой грудной».

Монах в лесочке

Рад ограде я лесной,
     за листвой свищет дрозд;
над тетрадкою моей
     шум ветвей и гомон гнезд.

И кукушка в клобуке
     вдалеке будит лес.
Боже, что за благодать —
     здесь писать в тени древес!
Утраченная псалтырь
Сказал Маэль Ису:

О старая любовь моя,
так сладок вновь мне голос твой,
как в юности в стране Тир-Нейл,
где ложе я делил с тобой.

Была юницей светлой ты,
но мудрою не по годам;
я отрок семилетний был,
неловок, простодушен, прям.

Ни общий кров, ни долгий путь
нас, истовых, не осквернил:
безгрешным жаром я пылал,
блаженный я безумец был.

Всю Банбу мы прошли вдвоем,
не разлучаясь много лет;
дороже речи короля
бывал мне мудрый твой совет.

С тех пор спала ты с четырьмя;
но дивны божии дела:
ты возвратилася ко мне
такой же чистой, как была.

И вот ты вновь в моих руках,
устав от странствий и дорог;
не скрою, лик твой потемнел,
и пепел лет на кожу лег.

Я говорю тебе: привет!
Знай, без вины твой старый друг;
ты — упование мое,
спасенье от грядущих мук.

Хвала тебе — по всей земле,
стези твои — во все края;
впивая сладость слов твоих,
вовеки жив пребуду я.

Всем возлюбившим — речь твоя,
увещеванье и завет:
ты учишь, как Творца молить,
вседневный исполнять обет.

Ты разуменье мне даришь,
в душе искореняешь страх:
да отойду к Владыке Звезд,
земле оставив тленный прах!

О мыслях блуждающих

Мысли неподобные,
горе мне от вас;
где вас ветры злобные
носят всякий час?

От молитв бежите вы,
аки от ловца;
скачете, блажите вы
пред очьми Отца.

Сквозь леса пустынные,
стогны городов,
в сборища бесчинные,
в суету торгов;

В зрелища соблазные
(льстя себе утех),
в пропасти ужасные,
им же имя — грех;

Над морями реющи,
там, где нет стези,
ово на земле еще,
ово в небеси, —

Мечетесь, блуждаете
вдоль мирских дорог;
редко забредаете
на родной порог.

Хоть для удержания
сотвори тюрьму,
нет в вас прилежания
долгу своему.

Хоть вяжи вас вервием,
хоть бичом грози,
не сойдете, скверные,
с пагубной стези.

Не унять вас бранями,
не в подмогу пост:
скользки вы под дланями,
аки рыбий хвост!..