Цитаты из книг автора «Антанас Шкема»

Женщина теперь стоит возле фикуса и мягким движением гладит тугой жесткий лист. Ее рука прочерчивает в воздухе извилистую линию, и, кажется, что это мягкое, грациозное движение – начало танца, вот-вот она откликнется на него всем телом.

– Понимаешь, Вера… восемнадцатый год. Двадцатый век. Человечество открывает глаза и пробуждается. Красные стяги, слезы в глазах, все люди братья. В пятом году я сам разгуливал по Тифлису под всякими там флагами и орал во всю глотку… В то лето на каникулы поехал в Литву. Ах, Панемуне с его лесочками… Чудесно, Вера, в Литве нет степей. А теперь эта война, Ростов, революция… Стреляют из-за угла. Помнишь, Вера, Тифлис десять лет назад? Была весна. Цветущие аллеи, горы, американские поезда. Тифлис-Владикавказ. Помнишь, мы были в Нахичевани? Акации усыпаны щебечущими птицами. Ничего, мы еще повторим свое первое лето, вернемся на десять лет назад… Господи, как я хочу в Литву, Вера!

– Твоя судьба уже соткана. Ты выкрикиваешь громкие слова о прошлом и восторженные слова о будущем. Ты моралист или прикидываешься таковым. Поэтому лжешь.

Вайдилёнис следил за моими дрожащими руками и губами, пока я вливал в себя стакан самогона. – У тебя дрожат руки. – Но я еще не умер. Как ты, например.

Я долго мылся. Хотя и не выношу сильной струи. Водяная струя ласкала мою кожу, доводя меня до бешенства, это напоминало прикосновения опротивевшей до смерти женщины, которые, вопреки всему, будили половое чувство.

– Привет покойнику Вайдилёнису, – ответил я. Он оглядел мои ботинки, сношенные до дыр, ходить в таких одна стыдоба. Я устроился на табуретке. – Ботинки на полномера меньше. Поэтому и ноги воняют. Открой окно, а то комната просмердит, – изрек я. Вайдилёнис молча смотрел на мои ботинки, и я ощутил смесь стыда и раздражения. – Убери свои стихи. На время. Пока не вымою и не проветрю ноги, – продолжал я, сосредоточившись на веревочках, заменявших мне шнурки. – Сочувствую тебе, – налегая на согласные, проговорил Вайдилёнис. – А я тебе. Вайдилёнис сделал вид, что не расслышал.

запасных путях, мы наткнулись на вагон, от него шел нестерпимый смрад. Когда его открыли, обнаружили около тридцати разложившихся детских тел в возрасте от трех до семи лет. Так и не удалось выяснить, кто забыл этот жуткий груз на запасных путях. Трупы взрослых особей мужского пола на меня должного впечатления почему-то не производили, как будто я был заправским могильщиком.

Я обрел опыт, и муки ада казались мне теперь приключениями Гулливера в стране великанов. Провидение сделало меня эдаким наблюдателем самых страшных вещей. Понасмотрелся я всякого, видел немало трупов. В разном положении. В Восточной Пруссии видел мертвую женщину, она лежала рядом с грушевым деревом, сплошь усыпанным розовым цветом. В городе Веймаре я смотрел, как вытаскивали из подвала сварившихся в кипятке во время бомбежки девочек в школьной форме. Головы у них раздулись, а цвет лица напоминал лица тех дам, которые злоупотребляют кварцевыми лампами. У границы с Чехословакией, на

Четыре барака, брошенных в глинистую землю. Груды железного лома (здесь стояли ангары для самолетов, которые разбомбили) – место игр наших детей. Шлепанье брезентовых башмаков по грязи – в тот год часто лило. И нескончаемые разговоры – они никогда не надоедали нам. Будущий хроникер, возможно, вычленил бы из этих бесед всего одно предложение: «Когда я жил в Литве…».

Мы были сентиментальными, усталыми, завистливыми и злыми.