Цитаты из книги «Белый саван»

– Где ты был? – произносит по слогам отец. – В Курилкином переулке, – румянец на щеках Мартинукаса угасает. – Что там делал? – опять произносит по слогам отец. В уголках его губ собирается слюна, пенится, и Мартинукас понимает, сейчас ему зададут трепку.

Дети мчатся веселые. Зеленоглазый Сашка несется вприпрыжку, довольный как никогда, под мышкой у него зажат лакированный ботинок, ему повезло, нашел висельника в башмаках, ловко стянул один и теперь перебирает пальцами, радостно наигрывает какую-то мелодию, словно на балалайке. – Эх, да-да, ой, да-да… – голосит Сашка, рядом перекатывается Митька с армейским ремнем на шее, Митька изображает коня, а сзади, ухватившись за ремень бежит Мартинукас, он кучер, на его желтом лице весеннее солнце оставило два округлых красных пятна.

– Ну почему ты меня мучаешь? Целых десять лет ты мучаешь меня. Я сам знаю, что мне делать, а ты пристаешь и пристаешь… Черт знает, что тебе от меня нужно? – Люблю тебя, – спокойно отзывается женщина

Ты истеричка, слышишь? Существуют такие вот спокойные и назойливые истерички, они постепенно сводят с ума.

Закончила гимназию, была знакома с нами, ев-ро-пей-ца-ми, – слово «европейцы» он произносит протяжно, по слогам, выражая этим свою иронию. – Какого черта, тогда… – Ты целовал меня в губы, цвели деревья, мы стояли с тобой у реки, – продолжает женщина, она возвращается к столу, садится, прикрывает свои раскосые глаза, и мужчина понимает: ему остается открыть дверь и уйти в спальню и, отвернувшись к стене, уснуть. Чуть помешкав, мужчина приотворяет дверь, и тут его взгляд упирается в округлую спину женщины.

Мужчина прерывает ее резким тенором. – А теперь поняла – я плохой. Прекрасно. Я рад. Поздравляю. Ты же не дикарка.

– Ты говорил совсем по-другому… Много, красиво говорил. Наши мужчины ходят в гости к родителям и «я люблю тебя» говорят после свадьбы. Эти слова они произносят ночью. Днем – никогда. Ты произнес «я люблю тебя», когда светило солнце и пели птицы. У меня защемило в груди. Ты был другим…

Мужчина берется за дверную ручку, потом выпускает ее. «Вот-вот, эта неподвижность лица, бесчувственная манера говорить очаровали меня. Когда бродишь, обнявшись, нюхаешь акацию, и тебе хочется видеть обнаженное тело, это так прекрасно. Но спустя десять лет… У-у, когда-нибудь отлуплю ее…»

– Ты идешь по улице и замечаешь: «У этой девушки красивые ноги». Ты едешь в трамвае и обращаешь внимание: «У этой – красивые волосы». Тебя видели вместе с учительницей рисования. Я боюсь в Литву. Ты бросишь меня, и я умру от одиночества.

– Там нет акаций, – говорит она, а длинные пальцы блуждают по зеленому листу. – Там нет степей, – говорит она сочным грудным голосом, и слова ее звучат подобно речитативу в песне. – В Литве мужчины не скачут, как полоумные, на конях, в Литве леса. Я люблю этот воздух, в лесу душно. Люблю слушать, как исчезает в воздухе крик. В лесу твой крик возвращается назад к тебе, ты ловишь его губами. Каждое слово рождается отдельно, и оно огромно. Ей еще трудно говорить по-литовски.