– Что пишут в газетах? – заметив, что на столе перед отцом лежит развернутая «Сан-Франциско кроникл», Эндрю решил от греха подальше переменить тему. – Русский царь уже объявил войну Соединенным Штатам?

Петр Михайлович вздохнул: если бы! Хотя, судя по всему, дело как раз к этому и идет. Последнее время между русской короной и Америкой наметилось сильное охлаждение. Впрочем, до настоящей войны, похоже, еще далеко. Больше того – в газетах пишут, что в Сан-Франциско приехал русский художник Верещагин. У него в Америке началось большое турне, он проедет через полстраны и везде будет демонстрировать свои картины.

– Верещагин? – Эндрю потер лоб, вспоминая. – Кажется, про какого-то Верещагина уже писали в газетах. Недавно ездил на Филиппины, потом приехал в Чикаго. Не о нем ли речь, отец?

– Именно о нем, – отвечал Тимоти-старший. – Настоящий художник. Полсвета объехал, даже в Индии побывал и в Тибете, а не так, чтобы всю жизнь мариноваться у себя дома. Да ведь я тебе про него рассказывал, мы с ним знакомы, или ты забыл?

Эндрю рассеянно потер лоб и честно признался, что забыл.

– Мы с Верещагиным познакомились в прошлый его приезд в Америку, тому уже больше десяти лет, – говорил отец. – Я тогда явился на его выставку, показал кое-какие свои этюды. И знаешь, что он мне сказал? В вас есть масштаб, господин Тимофеев, в вас есть масштаб – вот что мне сказал этот великий человек. И мы поняли друг друга, не сомневайся! Потому что в нем тоже есть масштаб. У него вот такущие картины! – Тимоти-старший развел руки в стороны и махал ими в воздухе, словно показывая выловленную им фантастической величины рыбу. – Вот такие, можешь себе представить?! А американцы любят все большое – картины, картошку. Поэтому он тут и понравился. Говорили, что Верещагин настоящий художник, про жизнь рисует. Говорили, что если бы он тут остался, он бы мог заложить основы американской живописи.

– А у нас разве нет живописи? – механически спросил Эндрю: разговор о русском художнике почему-то взволновал его.

– Откуда здесь взяться живописи, тут только реклама, – пренебрежительно отвечал отец. – Портрет доллара анфас – вот здешняя Мона Лиза. А русский художник многому мог бы научить эту американскую деревенщину.

Эндрю рассеянно кивнул: портрет доллара анфас – это интересно. Но еще лучше – много долларов, и не на картине, а в бумажнике. Так, значит, Верещагин приехал в Сан-Франциско с выставкой своих картин?

Тимоти-старший покачал головой: нет, здесь он по приглашению архитектора Уиллиса Полка. Но сейчас в Сан-Франциско проходит выставка Уильяма Меррита Чейза, и Верещагин наверняка там будет.

Рассказывая про Верещагина, Тимоти-старший пришел в необыкновенное возбуждение, он даже встал со своего кресла и заходил туда и сюда по комнате. Эндрю наблюдал за ним, не говоря ни слова.

– Черт побери, – наконец воскликнул отец, – черт побери! А знаешь ли, что я тебе скажу? Я хочу увидеть моего друга Василия Верещагина, да, я хочу его увидеть. Я давно не писал ничего серьезного, ну, да и неважно, нам и без того найдется, о чем поговорить. Да и вам найдется тоже.

– О чем же нам говорить, – удивился Эндрю, – я в живописи ничего не смыслю.

– Зато ты смыслишь в морском деле, – отвечал отец, – ты делаешь двигатели для кораблей. А Верещагин – морской офицер, да, сынок, он морской офицер. Я представлю ему тебя, и у вас найдутся общие темы, уж мне можешь поверить.

При этих словах Эндрю почему-то вздрогнул.

– Как ты сказал? – переспросил он. – Верещагин – морской офицер?

Что-то странное, зыбкое и удивительное забрезжило перед внутренним взором Тимоти-младшего, что-то чудесное и многообещающее, вот только он никак не мог понять, что именно.

– Морской офицер, – повторил он задумчиво, как бы себе самому. – Следовательно, в кораблях и субмаринах он должен знать толк…

С этими словами инженер отложил в сторону чертеж, встал из-за стола и вышел из комнаты.

– Ты куда? – раздался из гостиной удивленный голос папаши.

– По делам, – коротко отвечал сын.

Он обулся, надел пальто и шляпу, взял в руку трость, поглядел на себя в зеркало. Из сияющей пустоты смотрел на него тридцатилетний брюнет с голубыми глазами и греческим носом, несколько бледноватый для здешних солнечных мест, но оттого еще более интересный.

Спустя пару секунд дверь за ним закрылась, тихо щелкнув автоматическим английским замком.

* * *

Эндрю Джон Тимоти не солгал, говоря, что идет по делам. Другой вопрос, какого рода были эти дела, или, точнее сказать, дело. Выйдя на улицу, инженер взял экипаж и отправился на Ларкин-стрит, где жила королева его сердца, очаровательная мисс Мэри Остин.

Через несколько минут экипаж остановился возле небольшого двухэтажного особняка. Эндрю отпустил извозчика и волнуясь, взялся за ручку дверного звонка. Из-за двери раздалась мелодичная трель, и спустя полминуты на улицу выглянул представительный дворецкий с рыжими бакенбардами.

– Добрый вечер, Джейкоб, – слегка откашлявшись, сказал Эндрю. – Мисс Остин дома?

– Добрый вечер, мистер Тимоти, – Эндрю показалось, что дворецкий чем-то смущен. – Подождите минутку, я доложу.

И он захлопнул дверь прямо перед носом у гостя.

Брови инженера сдвинулись сами собой. Что за черт, дамы и господа, он ведь, кажется, не совсем чужой в этом доме – и вдруг такое странное обращение?! Ну, предположим, он пришел не вовремя, но можно было хотя бы проводить его в гостиную!

К счастью, долго ждать ему не пришлось – буквально через минуту дверь распахнулась, и дворецкий пригласил его войти в дом. Тимоти суховато кивнул и проследовал внутрь. С помощью дворецкого разоблачился в прихожей, и тут его настигла странная, невесть откуда взявшаяся дрожь. Впрочем, учитывая тему будущего разговора с Мэри, волнение его казалось вполне естественным.

Мисс Остин ждала его у себя на втором этаже. Это была премиленькая комната – светлая, обставленная в колониальном духе. Хотя рабство в Америке давно отменили, но привычки у бывших рабовладельцев оставались те же, что и сорок лет назад, только место чернокожих рабов кое-где заняла белая прислуга и там, где раньше вас с поклоном приветствовал черный, как вакса, Джим, говорящий «масса Тимоти», теперь появлялся англосакс Джейкоб с безукоризненным новоанглийским прононсом.

Мэри стояла у окна и глядела на гостя слегка исподлобья, взглядом веселым и чуть вызывающим. Сказать, что мисс Остин от природы была наделена безупречной красотой, означало бы погрешить против истины. Легкомысленные каштановые кудряшки, высокие скулы, зеленые насмешливые глаза, очаровательный курносый носик, пухлые, почти негритянские губы – вряд ли такую внешность можно было назвать аристократической. Однако все искупало необыкновенное очарование, исходившее от лица и всей фигуры Мэри. Очарование это было настолько сильным, что подчиняло себе мужчин в первые же секунды или вовсе на них не действовало – в том случае, если они не воспринимали подобный тип женской красоты.

Вот и сейчас Эндрю почувствовал, что сердце у него забилось так же сильно, как в первый день их знакомства. Но сердце сердцем, а пытливый взгляд его не обнаружил на привычном месте у окна фигурки механического медведя, которого он сам сконструировал и подарил мисс Остин. Барышня назвала его Мишка Ти, по первому слогу фамилии Эндрю. Мишка Ти был большой, пушистый, забавный, с черными глазами-бусинками. Он мог поднимать и опускать верхние лапы и вертеть головой. А еще он умел говорить. Для этого надо было вставить ему в спину и покрутить небольшую ручку, и тогда он начинал говорить голосом самого Эндрю.

– О прекраснейшая из прекрасных, – говорил медведь голосом скрипучим и несколько глуховатым, – о красивейшая из красивых! Луна и солнце меркнут перед твоей красотой, звезды тускнут от зависти к твоему очарованию! Не будь жестока к бедному мишке, позволь поцеловать тебя в сахарные уста!

Слушая эту простодушную мольбу, Мэри всякий раз хохотала, лукаво поглядывая на Эндрю.

Однако в этот раз медведя почему-то не было на привычном месте. Впрочем, инженеру сейчас было не до заводных медведей.

– Здравствуй, Мэри, – голос у него звучал слегка хрипловато. – Прости, что побеспокоил внезапно и так поздно.

– Здравствуй, Эндрю, – сказал она, озорно сверкнув глазами. – Позволь представить тебе мистера Картера. Оливер, это мистер Тимоти.

Проклятье! Мэри была не одна. Только сейчас инженер заметил, что в дальнем углу комнаты, словно прячась от слишком яркого электрического света, замер высокий молодой человек.

Как известно, двум третям женщин нравятся брюнеты и лишь одной трети – блондины. Возможно, так происходит потому, что брюнеты встречаются чаще, возможно, причины тому иные, метафизические. Так или иначе, мистер Картер понравился бы только каждой третьей барышне, но, судя по всему, понравился бы очень сильно. Это был, как уже говорилось, высокий молодой человек со светлыми волосами и серыми глазами. И судя по тому, как он пожал руку Эндрю, еще и чертовски сильный. Во всяком случае, пальцы на руке Тимоти-младшего склеились и расклеиваться не спешили.

– Рад познакомиться, – проговорил Картер.

Судя по всему, он был стопроцентный американец – и довольно состоятельный к тому же. Этого только нам не хватало, уныло подумал инженер, но и сам улыбнулся через силу и отвечал:

– Взаимно.

И бросил на Мэри такой взгляд, что любая другая сгорела бы от стыда, но та только игриво сверкнула глазами. Боже мой, именно этот огонь в дочерях Евы роковым образом губит несчастных мужчин. Нет, конечно, есть такие, которые любят девушек положительных, упитанных, неторопливых, с грустным коровьим взглядом, словно только что сошедших с картин Тициана и Веронезе, но Эндрю, воля ваша, был совсем не таким. Ему нравились другие девушки, такие, которые… Словом, такие как Мэри. Или, точнее сказать, ему нравилась именно Мэри, да и не то, что нравилась, он был влюблен в нее по самые уши. И тут, представьте, является какой-то Картер. Впрочем, может быть, он зря подозревает барышню, и Картер – всего-навсего кузен Мэри? Так оно обычно бывает в книжках – если появляется симпатичный молодой человек, он обычно кузен.

– Нет, я не кузен, – улыбнулся Картер, – я…

– Он просто знакомый, – быстро перебила его Мэри.

Картер развел руками: да, так оно и есть, он просто знакомый. И они с Мэри обменялись быстрыми, как молния, взглядами.

Вся эта история с каждой секундой нравилась инженеру все меньше и меньше. Вот так оно всегда и бывает: стоит ненадолго отвлечься, как появляется какой-то атлетически сложенный блондин, и девушка, которая глядела на тебя благожелательно и смеялась твоим шуткам, вдруг начинает смотреть так, как будто ты – пустое место. Нет, конечно, Мэри ему ничего не обещала, но Эндрю казалось, что она питает к нему симпатию, и симпатию настолько сильную, что при благоприятных обстоятельствах вполне может с ним обручиться. А теперь… Кто знает, что будет теперь?

Инженер окинул соперника быстрым оценивающим взглядом – теперь уже не было никаких сомнений в том, что перед ним не кузен никакой и не двоюродный дедушка, а именно соперник. Дорогой сюртук, золотые часы «брегет», рубиновые запонки – видно, что это настоящий джентльмен и живет он отнюдь не на зарплату инженера. Что ж, это не повод для отступления, тем более сейчас, когда совершенно неожиданно появились перспективы, каких мистер Тимоти и ожидать не мог. Нет-нет, что бы ни случилось, без боя он не сдастся. Как бы ни был богат и знатен этот мистер Картер, он едва ли так же умен и остроумен, как Эндрю. Впрочем, сейчас не время устраивать соревнование в остроумии, настал момент сделать решительный шаг.

– Мэри, – сказал он слегка охрипшим голосом.

– Что? – она глядела на него, сузив глаза. Обычно этот ее взгляд ему очень нравился, ему казалось, что в нем таится какое-то особенное обещание. Но сейчас, когда на них пялился наглец Картер, взгляд этот смущал его, как если бы их с Мэри застали обнаженными посреди городского парка.

– Мэри… – повторил он, не находя в себе силы продолжить, но все-таки решился и как в омут с обрыва бросился. – Мэри, нам нужно поговорить. С глазу на глаз.