Зинкин вернул Загорскому с Ганцзалином документы и вещи и отпустил с богом. Спросил только, где они будут жить.
– В гостинице, пожалуй, нам будет дороговато, – задумался Нестор Васильевич.
– Могу в общежитие вас вселить, но тогда придется делить комнату еще с двумя товарищами, – извиняющимся тоном предложил начальник уголовки.
Такая идея у Загорского воодушевления не вызвала.
– Знаете что, – сказал он, – а давайте-ка мы поселимся прямо на месте преступления, то есть в доме у штабс-ротмистра. Мы все равно к нему в гости ехали, не думаю, что покойник будет возражать. Да и следствие так вести гораздо удобнее.
Зинкин согласился, сказал, что распорядится милицейские печати с квартиры Беликова снять. Правда, по его словам, на освободившуюся комнату уже претендуют несколько семей из числа приехавших в Ташкент спасаться от голода. Но это ничего, от них он как-нибудь отобьется.
– Ага, – вдруг сказал Ганцзалин, – у нас в Москве квартирный вопрос тоже стоит остро…
– Вот-вот, – согласился Зинкин, – прямо с ножом к горлу этот вопрос. Но вы ничего не бойтесь, если кто будет рваться, посылайте прямо ко мне.
На том и порешили, после чего Ганцзалин с Загорским бодрым шагом двинулись к Сухаревскому тупику. По дороге забежали в чайхану – со вчерашнего полдня кроме тюремной баланды в животах у них ничего не было.
– Прозектор прав, – говорил Нестор Васильевич, попивая душистый кофе, – особенно если допустить его версию о гипнозе. А допустить приходится, потому что никакого разумного объяснения смерти нашего несчастного Плутарха не видно. Возможно, за него взялся человек, обладающий навыками гипнотизера и одновременно достаточно ему знакомый. Кому мог довериться штабс-ротмистр?
– Кому угодно, – отвечал помощник.
Но Загорский так не считал. Несмотря на весь свой разудалый нрав, Беликов был человеком достаточно осмотрительным. Нестор Васильевич полагал, что искать следовало либо офицера, бывшего сослуживца Беликова, либо женщину. Вояка-гипнотизер – это было, пожалуй, чересчур. Гораздо более вероятной казалась версия с женщиной. Она выглядела тем более правдоподобной, что какая-то дама уже фигурировала в деле. К сожалению, из-за паранджи установить ее личность было невозможно.
– Давай рассуждать логически, – сказал Загорский, задумчиво глядя в кружку. – Антирелигиозная пропаганда достигла тут больших успехов, но через вековые традиции переступить нелегко. Это значит, что мусульманка вряд ли могла просто так ходить к постороннему мужчине. Следовательно, искать следует европеянку, или, проще говоря, русскую. Тут у нас есть еще одна зацепка. Я не смог изучить конверт как следует, но даже при поверхностном осмотре кое-что заметил.
– Что именно? – посмотрел на него Ганцзалин.
– Мне показалось, что конверт был надписан женской рукой.
Ганцзалин удивился – как это можно определить? Загорский отвечал, что лет тридцать назад французский психолог Бинé провел сравнительное исследование почерков женщин и мужчин. Примерно в семидесяти процентах случаев графологу Крепьé-Жамéну, который сотрудничал с Бине, удалось точно определить пол писавшего. Почерк мужчин обычно более мелкий, угловатый, чуть более упрощенный, кроме того, мужчины пишут прямо или слегка наклоняют буквы вправо. Буквы, которые пишет мужчина, могут сильно отличаться по высоте. При этом отдельные линии и литеры целиком как бы стремятся вперед.
Женщины же пишут более мягко, буквы у них похожи на открытые сверху чаши или гирлянды. Кроме того, почерк у них крупнее, чем у мужчин, и обычно имеет явный наклон вправо. Кажется, что буквы у них как бы льются, они округлые и мягкие, в них нет той угловатости и жесткости, которая есть в мужском почерке.
– Впрочем, это не абсолютные обобщения, а лишь тенденции, – оговорился Загорский. – И, однако, можно с некоторой степенью вероятности отличить женский почерк от мужского. Так вот, мне кажется, что конверт надписывала женщина, что подтверждает нашу теорию. И еще одна важная деталь – женщина эта должна иметь навыки гипноза, то есть быть либо врачом, либо психиатром, либо ассистенткой циркового фокусника.
– Значит, будем искать женщину, – кивнул Ганцзалин, и они покинули чайхану.
Однако первым на их горизонте все-таки появился мужчина. Когда они добрались до квартиры штабс-ротмистра, то увидели, что в нее осторожно заглядывает из коридора весьма колоритный персонаж. Лица его не было видно, только одежда: черный берет, черный плащ, короткие штанишки, длинные чулки-трико телесного цвета.
– Готов поклясться, что это Мефистофель собственной персоной, – шепнул помощнику Загорский. – Не понимаю только, куда он девал свою шпагу. В Ташкенте буйствует антирелигиозная пропаганда, вероятно, дела отца лжи здесь не слишком хороши. Может быть, он сдал оружие в ломбард?
– Сейчас я его поймаю, – пообещал Ганцзалин.
Но Загорский остановил помощника. Неужели он в гордыне своей собирается в одиночку бороться с воплощением вселенского зла? Кто дал ему такие полномочия, ведь он даже не архангел. Нет-нет, надо быть вежливым, иначе того и гляди окажешься в одном из адских кругов прямо на жаркой шипящей сковороде.
– Друг мой, – сказал Нестор Васильевич почти нежно, – что это вы там высматриваете?
Мефистофель немедленно обернулся. Можно было бы ожидать красного, обожженного адским огнем лица, дерзкого крючковатого носа, вычурных ушей, эспаньолки на подбородке, презрительного взгляда. Но нет, ничего подобного! Лицо у князя тьмы оказалось круглым, нос был тонкий, но с широкими ноздрями. Узкие губы, темно-карие глаза, тонкие, словно выщипанные в нитку, брови дугой. Цвет лица зеленоватый. Грудь широкая, руки мощные, ноги крепкие, чуть кривоватые.
– Приветствую вас, о пришельцы, в нашей обители радости и отдохновения, – сатана снял берет и поклонился им глубоким средневековым поклоном. – Всякий достойный человек найдет здесь кров и пиалушку плова.
– Всякий, кто останется в живых, – пробурчал Ганцзалин.
– Простите? – на лице духа тьмы появилось тревожное выражение. – О чем вы говорите, не понимаю?
Нестор Васильевич представился и представил Ганцзалина. Человек в берете назвался местным художником Волковым, «для друзей – просто Александр Николаевич». Загорский в двух словах рассказал ему, какая трагедия развернулась тут вчера. Оливковая кожа художника побелела.
– Господи, – пробормотал он в ужасе, – я был на даче, только что приехал, никого еще не видел – и вот на тебе, такой кошмар!
Загорский пропустил его стенания мимо ушей и осведомился, был ли Волков знаком с Беликовым.
– Разумеется, был знаком – стал бы я заглядывать в дверь к незнакомому человеку! – возмутился тот. – Нравы тут у нас простые, пролетарские, но не до такой же степени, в конце концов. Ах, бедный Сергей Иванович, это просто черт знает что такое! Кто же его убил?
Нестор Васильевич сказал, что ответить на этот вопрос он сейчас не может, поскольку и сам не знает. Но раз так вышло, не мог бы Александр Николаевич рассказать о знакомых штабс-ротмистра. Волков закивал: разумеется, разумеется, он расскажет, вот только вряд ли это чем-то поможет – среди знакомых Беликова, насколько ему известно, убийц не имелось.
Разговаривая, они вышли во двор, который как-то очень быстро стал заполняться народом. В доме, судя по всему, в основном жили русские. Мужчин среди жителей почти не было видно, похоже, все находились на службе. Зато женщин и детей было с избытком. Судя по всему, кроме Волкова все остальные уже были осведомлены о вчерашнем несчастье и оттого смотрели на пришельцев настороженно и со страхом. Среди детей Ганцзалин заметил вдруг маленькую узбечку, которую напугал вчера. Он подмигнул ей, та пискнула и спряталась за широкие материнские штаны. Потом, видимо, вспомнив, что она пионерка, нашла в себе силы все-таки выглянуть и посмотреть на китайца взглядом робким и в то же время сердитым.
Обсуждать интимные тайны покойного среди такой толпы показалось Нестору Васильевичу как-то не с руки, и он пригласил Волкова в квартиру Беликова. За неимением стульев – куда, кстати, делись стулья, на чем-то штабс-ротмистр должен же был сидеть хотя бы за обедом? – так вот, за неимением стульев Загорский и Волков сели на кровать, Ганцзалин же устроился на сундуке.
– Вы какой художник, – спросил Нестор Васильевич, – какого направления?
– Сложно так сразу определить, – задумался ташкентский Мефистофель. – Кубофутурист, я думаю, с легкими натуралистическими вкраплениями.
Загорский чуть заметно улыбнулся: любопытно было бы посмотреть. А он что – искусствовед? – заинтересовался Волков. Нет, он не искусствовед, он сыщик, но изобразительное искусство любит. Такой оригинальный человек, как Волков, наверняка должен быть весьма интересным художником.
– Ах ты, Боже мой, кто только у нас кому и чего не должен, – вздохнул собеседник. – Конечно, покажу вам свои картины. А сейчас давайте к делу, вы ведь допросить меня хотели?
Ну, не то чтобы допросить – допрашивает ГПУ[7]. Скорее уж расспросить, если он не возражает.
– С чего начнем? – деловито поинтересовался Волков, подтягивая на коленках сморщившееся трико.
Начать, по мнению Загорского, следовало с женщин. Была ли у Беликова пассия – вот вопрос. То есть понятно, что была, человек он хоть и немолодой, но яркий, женщинам всегда нравился. Речь о том, кто у него ходил в любовницах в последнее время.
– Думаете, нашего Сергея Ивановича убила его же собственная возлюбленная? – спросил Волков понимающе.
Ничего он не думает, просто эта самая возлюбленная наверняка была посвящена в тайны покойного, и если кто и знает что-то об убийцах, так это, скорее всего, она и есть. Волков задумчиво посмотрел куда-то вверх.
– Дамы, дамы, – сказал он, – ох уж эти дамы!
Неожиданно, не меняя задумчивого выражения лица, он тихонько запел:
Загорский терпеливо ждал. Так же внезапно художник перестал петь и без улыбки поглядел на Нестора Васильевича.
– Была, – сказал, – была одна дама. Видел я ее пару раз, но нас не представили. А я и не хотел, знаете, зачем лезть в чужие дела?
– Что за дама? – спросил Загорский. – Молодая или не очень, русская или из местных?
Дама не так, чтобы очень юная, отвечал Волков, а, впрочем, скорее молодая, чем старая – за тридцать, но тридцати пяти еще нет. Русской он ее бы не назвал, но на узбечку не очень похожа. Скорее, туркменка. Довольно высокая, то есть по тутошним меркам страшила, здесь любят маленьких. Совершенно по пословице: мал золотник, да дорог. У него самого, понимаете ли, жена высокая, так туземцы над ним смеются – кого за себя взял, неужели поменьше найти не мог?
– Не знаете, где работает эта таинственная гостья? – спросил Загорский.
Где работает? Тут Волков ничего сказать не мог, не интересовался. Смог бы он ее узнать? Ну, разумеется. А зачем, простите, ему ее узнавать? Он ведь может просто нарисовать ее портрет.
– Боже мой, – сказал Нестор Васильевич и хлопнул себя по лбу. – Ведь вы художник, а я даже и не подумал. Конечно, портрет, это все упрощает. Сколько вам нужно, чтобы нарисовать нашу барышню?
Волков заявил, что за час вполне управится. Нестор Васильевич был очень доволен. Имея изображение любовницы штабс-капитана, они уже не будут двигаться вслепую. В конце концов, можно отдать его Зинкину, чтобы женщину искали уполномоченные.
Волков отправился работать, а Загорский и Ганцзалин пошли пообедать. Художник рекомендовал им очень приличную столовую неподалеку. Он съели плов, выпили чаю и вернулись домой. Там во дворе уже сидел Волков в своем неизменном берете. Вот, сказал он чрезвычайно довольный и повернул к ним холст. На холсте в загадочном беспорядке расположились разноцветные квадраты, треугольники, круги и ромбы.
– Это что? – оторопело спросил Ганцзалин.
– Это портрет, – отвечал Волков. – Я назову его «Портрет незнакомки на фоне убийства».
Несколько секунд он горделиво смотрел на вытянувшиеся физиономии Загорского и его помощника, потом понемногу стал меняться в лице и наконец спросил тревожно.
– Вам что же, не нравится, как я пишу? Картина недостаточно хороша?
Ганцзалин только зубами скрипнул. Более выдержанный Нестор Васильевич отвечал в том смысле, что картина прекрасна, однако найти по ней человека представляется совершенно невозможным.
– Вы полагаете? – смутился Волков. – Боже мой, но что же делать тогда? Я надеялся, что мой портрет «Неизвестная на фоне убийства» войдет в сокровищницу русского изобразительного искусства, а тут явились два сыщика и подвергают мое творчество необоснованной критике. А знаете ли, что меня хвалил сам Бурлюк? Да что Бурлюк, меня оба Бурлюка хвалили! Все три Бурлюка[9] меня хвалили и говорили, что в портретном ремесле нет мне равных со времен Леонардо да Винчи…
Нестор Васильевич поглядел на художника внимательно и заметил, что уголок рта у того как-то странно подергивается. Что такое, неужели приступ? Этого только не хватало – спасать полузнакомого человека, бьющегося в падучей. Но тут он взглянул в глаза Волкову и заметил там пляшущих чертенят.
– Вы разыграли нас? – спросил Загорский с облегчением.
Волков кивнул, улыбаясь.
– И у вас есть традиционный портрет этой дамы?
Художник молча протянул Загорскому альбомный листок, где карандашом была чрезвычайно натуралистично изображена восточная женщина лет тридцати – тридцати двух. Загорский некоторое время внимательно ее разглядывал.
– Любопытно, – сказал он наконец. – А вы рисовали как есть, ничего не меняли?
– Точность почти фотографическая, – отвечал Волков, – а в чем дело?
Нестор Васильевич заметил, что такая отчетливая прорисовка черт лица обычно бывает у человека, который занимается тяжелым физическим трудом или особенным образом тренируется. Волков с любопытством посмотрел на Загорского и сказал, что черты лица у Загорского тоже очень ясно выражены: они словно вырезаны в граните.
– Об этом я и говорю, – кивнул Загорский. – Едва ли наша барышня ворочает камни в каменоломне, значит, дело в тренировках. Хотел бы я знать, что она такое тренирует.
– Жесткий цигун[10]? – предположил Ганцзалин.
– Не исключено, – пробормотал Загорский, продолжая изучать рисунок. – Ладно, посмотрим, что это за леди Макбет такая.
– Да, – засмеялся Волков, – именно леди Макбет, совершенно точно вы определили ее суть. Ах, дамы, дамы, наше благословение и наше проклятие…
Художник снова начал мурлыкать арию герцога Мантуанского. Терпеливо дослушав последний аккорд, Загорский решил взять дело в свои руки.
– Дорогой Александр Николаевич, – сказал он, – вы нам чрезвычайно помогли. С вашего позволения, нам нужно кое-куда сходить по делам.
– Понимаю-понимаю, – воскликнул Волков. – Версии, вам нужно проверить версии! У вас наверняка уже есть подозреваемые. Что ж, не смею вас задерживать, а лучше вы задержите преступников!
Рассмеявшись своему нехитрому каламбуру, художник встал с кровати и церемонно поклонился – сначала Загорскому, потом Ганцзалину. Если вдруг он им понадобится, он их найдет. Точнее, наоборот, если они ему понадобятся, они его найдут… Одним словом, они поняли друг друга.
И Волков неожиданно легко выпорхнул из комнаты. Хозяин и помощник переглянулись.
– На главпочтамт, – скомандовал Загорский. – Если она там, мы ее сразу узнаем.
На конверте, который был у Нестора Васильевича, стоял штамп почтового отделения, откуда было отправлено письмо Беликова, так что гадать, куда именно идти, им не пришлось. Главпочтамт располагался на углу Крылова и Пушкинской, рядом с консерваторией. Редкие тополя на этой стороне улицы не защищали от прямых лучей солнца, и тротуар раскалялся так, что, казалось, можно на нем яичницу жарить.
– Яичницу жарить мы пока не будем, – решил Загорский, – а вот телеграмму, пожалуй, пошлем.
В здание он вошел один, оставив Ганцзалина печься на солнце. Окинул быстрым взглядом помещение с работниками и редкими посетителями и увидел сидящую за стойкой высокую женщину со строгим лицом.
Очередь Нестора Васильевича подошла через десять минут. Очаровательно улыбаясь, он навис над строгой барышней, протянул ей бланк, на котором значилось: «Туркестан, Ташкент, Главпочтамт». Текст телеграммы гласил: «В раю ужасно скучно. Облака жесткие, арфа, на которой приходится играть, расстроена и фальшивит. Апостол Петр на побывку не отпускает. Жалею о случившемся. Ваш Беликов».
Прочитав телеграмму, почтовая барышня подняла глаза на Загорского. В глазах этих плескалась тьма…
Спустя несколько секунд праздные зеваки, сидевшие на корточках возле здания консерватории, увидели, как дверь главпочтамта распахнулась, оттуда стрелой выскочила высокая женщина в платье и шароварах и сломя голову бросилась прочь. Следом за ней метнулся невесть откуда взявшийся китаец, в несколько прыжков догнал беглянку. Та заметалась между деревьями, но ловкий китаец не давал ей удрать и наконец окончательно прижал к тополю. Та развернулась и сверкнула на него обжигающим черным из глаз.
– Убью! – прошипела она…
Ганцзалин только ухмыльнулся и железной рукой вывернул ей запястье.
Когда Нестор Васильевич вышел из здания почты, глазам его представилось фантастическое зрелище. На другой стороне улицы, недалеко от консерватории, на горячих кирпичах тротуара лежал Ганцзалин. Верхом на нем сидела почтовая барышня. Коленом она упиралась китайцу в кадык, а правой рукой, видимо, пыталась выдавить ему глаз. Ганцзалин перехватил ее руку и сопротивлялся изо всех сил, но было видно, что надолго его не хватит.
Расстояние между почтой и сражающимися Загорский преодолел за несколько секунд. В прыжке он сбил женщину на землю и покатился вместе с ней по тротуару, стараясь, впрочем, не ранить и не травмировать слишком тяжело. Хорошее воспитание, однако, сыграло с ним злую шутку. Пока они катились, женщина так ткнула Загорского в живот твердым кулачком, что у него перед глазами поплыли звезды. Превозмогая боль, он попытался выкрутить ей руку. Однако та проявила необыкновенную ловкость и, вывернувшись, как змея, осыпала Загорского градом молниеносных ударов. Один из них достиг-таки его горла. По счастью, он пришелся вскользь, однако Нестор Васильевич закашлялся и вынужден был выпустить противницу.
Та воспользовалась моментом и ринулась прочь. Нестор Васильевич, продолжая кашлять, проводил ее оторопелым взглядом. Потом вернулся к Ганцзалину, который с трудом поднялся и сидел теперь прямо на тротуаре, ошалело глядя перед собой.
– Ты стареешь, дружище, – сказал Нестор Васильевич, – с тобой справилась женщина.
– На себя посмотрите, – огрызнулся Ганцзалин.
Загорский помог ему подняться. Под глазом у помощника наливался огромный синяк.
– Ты цел? – спросил Нестор Васильевич с некоторой тревогой.
– Там видно будет, – проворчал Ганцзалин.
Несколько секунд они мрачно смотрели друг на друга.
– Похоже, этот противник нам не по зубам, – наконец сказал Нестор Васильевич. – Надо бы обзавестись оружием.
О проекте
О подписке