Денди и мечтатели

Так уж заведено, что в священных обителях гуманитарных наук чрезвычайно много безумцев. Писатели, музыканты и прочие люди искусства – многие из них разительно отличались от большинства. Иногда это шло им на пользу, а иногда оборачивалось против них. Грань между эксцентричностью и безумием очень тонка и подвижна, а потому нам придется сменить угол зрения. Чаще всего «неотмирность» разного рода оригиналов выставляют толпе на показ; мы же попробуем разобраться, что сделало их такими непохожими на остальных.

На стороне противника решительно машут кулаками одни только исследователи, тогда как к нашим услугам сама история. Конечно, рассказы о профессорах с чудинкой всегда забавны, но образ безумного преподавателя литературы все же изрядно уже поистерся и не так смешит. А потому обратимся лучше к сюжету, которым занимались и сами уважаемые профессоры, то есть к личностям, ставшим предметом их исследования. Из них выйдет весьма незаурядная команда, которая должна бы озадачить противников в противоположном углу ринга.

Поскольку боксерский поединок не может быть незрелищным, выставим, пожалуй, Оскара Уайльда (1854–1900) для вступительного боя. Он был первым денди в истории и, хотя сегодня мы почитаем его за одну из литературных величин, в викторианской Англии он вызывал известное раздражение. Уайльд был знаменит и пользовался признанием, его опасались из-за характерного черного юмора и едких насмешек. К тому же он был весьма заметной, оригинальной личностью. В своем эссе «Философия наряда» (англ. The Philosophy of Dress) он пишет: «Мода – это всего лишь форма уродства, которая настолько невыносима, что нам приходится менять ее каждые полгода!» А потому он носил жакеты из замши, декадентские шубы, шляпы с полями всех возможных форм и размеров, гольфы и туфли с бантами а-ля Людовик XIV. А кроме того повязывал узорчатые шейные платки, имел при себе аристократическую трость, украшал одежды павлиньими перьями, испытывал уважение к накидкам и носил длинные, густые и темные, волосы.

Уайльд поддерживал активное в викторианской Англии движение за более практичную одежду для женщин и был против корсетов со шнуровкой. Для него половые различия в одежде не играли роли: он носил то, что хотел и как хотел. Что, конечно, не всем нравилось. Разумеется, и насчет интерьеров у него было свое мнение (как и насчет всего остального): «Эти ковры убивают меня – одному из нас двоих придется уйти». Предположительно, так и закатилась эпоха ковров.

Его произведения «Как важно быть серьезным» и «Портрет Дориана Грея» принесли ему литературное признание, но также и всколыхнули викторианскую общественность. Уайльд и в наши дни знаменит своими острыми декадентскими высказываниями: «Как досадно, что сегодня в нашем распоряжении так мало бессмысленной информации».

Хотя бы поэтому ему определенно понравилось бы в современном мире (в интернете охотно показывают, например, котов на стеклянных столах!). Отличительной особенностью Уайльда – так сказать, его фирменным ударом левой – были тонкие наблюдения, исполненные невесомого изящества, но при этом такие же чувствительные, как удар в спину (что иллюстрируют его афоризмы вроде этого: «Работа – это проклятье пьющих классов»). Кроме того, об этом литературном гении ходят и мрачные анекдоты. Согласно одному из них Уайльд целую ночь просидел подле примулы, поскольку она показалась ему больной.

Однако все прочие аспекты его жизни были куда менее забавны. Уайльд был женат на Констанции Ллойд, у них было двое детей. Но страсть в нем вызывали мужчины. Гомосексуальность Уайльда привела к скандалу, хотя его ориентация была известной тайной. Его отношения с молодым лордом Альфредом Дугласом угрожали писателю тюрьмой. Отец Дугласа, маркиз Куинсберри, которому категорически не нравилась эта связь, принял активное участие в ее разоблачении.

Уайльд поступил очень смело и одновременно очень рискованно: он обвинил маркиза в злонамеренной клевете и заявил, что не имеет к этому никакого отношения. Об этом он объявил в суде в 1895 году. Адвокат Куинсберри, Карсон, принудил нашего писателя к перекрестному допросу, в ходе которого Уайльду очень пригодилось его чувство юмора. Карсон цитировал из различных произведений Уайльда, в том числе из «Дориана Грея», чтобы доказать его гомосексуальные наклонности. Уайльд проиграл суд. Связь с лордом Дугласом была задокументирована, и так стала официально подтвержденной гомосексуальность писателя. Кроме того, процесс подорвал его финансовое положение. Все покровы были сорваны, и шестеренки пуританской судебной машины со скрипом начали приходить в движение.

Уайльда обвинили в «грубой непристойности» и приговорили к двум годам «тяжелых исправительных работ». Выйдя из заключения, он сел на корабль, следующий во Францию, и никогда больше не вернулся ни в Англию, ни в свою родную Ирландию. Смелость и упорство Уайльда делают из него прекрасного бойца от литературной команды. Уж во всяком случае поток его изящных высказываний заставит попотеть молчаливых соперников вроде Поля Дирака.

Оскар Уайльд покидает ринг, чтобы уступить место следующему кандидату на титул самого большого сумасброда, который уже шнурует свои шелковые боксерские перчатки. Встречайте: Людвиг II, король Баварии (1845–1886). О Людвиге написано немало – что-то в этом правда, а что-то выдумка. Его называли транжирой и правителем, который совсем не хотел править, во всяком случае править в реальном мире вверенным ему государством. Он побыл бы разве что королем своей воображаемой страны. Как и обо всех неординарных личностях, о нем много говорили. Людвиг никогда особенно не интересовался военными делами – ему чаще приписывают буйную фантазию, любовь к театру и великодушие. Он рано взошел на трон – в 1864 году, и когда это случилось, ему было всего 18.

Сказочный король, как его звали на родине, любил композитора Рихарда Вагнера – и все, что имело отношение к героической древности, сагам о короле Артуре и его рыцарям Круглого стола. В этих фантазиях все было на своих местах: король был властной и мифической фигурой. В действительности же все обстояло совсем иначе. Так, в 1866 году, проиграв в войне Пруссии, Людвиг был вынужден заключить с победителями так называемый оборонительно-наступательный союз. Таким образом он утратил власть над своими войсками, и это было подобно политической смерти, поскольку король без армии не может считаться настоящим правителем. Становится понятно, почему события в воображаемом мире Людвига разворачивались среди лесов и замков: он бежал от реальности. На руинах крепости Хоэншвангау Людвиг повелел построить сказочный замок Нойшванштайн. В письме к Рихарду Вагнеру он писал: «У меня есть намерение возвести на месте руин старой крепости Хоэншвангау над ущельем Пеллат замок в духе рыцарских времен Германии. И должен Вам признаться, что я заранее очень радуюсь тому, что <…> однажды смогу там поселиться <…>. Лишенные святости боги будут отмщены – они поселятся подле нас на тихой вершине, овеянной небесными ветрами».

Нойшванштайн и вправду очень напоминает жилище героев старинных саг. Росписи на стенах повествуют о жизни Сигурда, Гудруна, Парцифаля, Лоэнгрина, Тристана и Изольды, Тангейзера, и на это короля также вдохновили Вагнеровы оперные переработки из выдуманных биографий. Особенно близок Людвигу был Лоэнгрин, сын Парцифаля и рыцарь Грааля. Он чувствовал связь с этим героем уже потому, что он, как и его собственный отец Максимилиан II – наравне со всеми правителями Швангау, – имел на своем гербе изображение лебедя.

Потребность Людвига удалиться в мир собственных грез становилась все навязчивей. С 1875 года дни напролет он спал и бодрствовал только ночью. Нойшванштайн был для него замком Грааля, а сам он – его рыцарем. В темноте Людвиг в роскошной карете объезжал свои сказочные владения и время от времени предпринимал – по возможности прибегая к современнейшим техническим средствам – водные путешествия по баварским озерам на барке, напоминающей по конструкции лебедя. К тому же он был неравнодушен к гротам: в одной из комнат он даже велел устроить искусственную сталактитовую пещеру.

Такая расточительность недолго оставалась незамеченной. Впрочем, его увлечение техникой имело и положительный результат: в 1868 году он основал Королевскую политехническую школу (сегодня – Мюнхенский технический университет). Однако его страсть к конструированию уже граничила с одержимостью. К 1886 году казна Людвига опустела. Скопилось много долгов, причем личных долгов короля, а не его королевства. Экспертным заключением (сам эксперт никогда не встречался с Людвигом, поэтому к этому документу нужно относиться с осторожностью) правитель был признан недееспособным. Черным по белому там сказано: «Его Величество страдает от серьезнейшей душевной болезни, которая перешла в одну из последних стадий. Врачам-психиатрам эта болезнь хорошо известна как паранойя (или безумие)». Людвиг был отстранен от власти, и вскоре его посадили под домашний арест в замок Нойшванштайн. Король, запертый в собственном замке? Похоже на историю, из которой может получиться хорошая сказка. Но у Людвига не было никаких чудесных средств к спасению. В Духов день 1886 года его тело нашли в Штарнбергском озере на мелководье недалеко от берега.

Грань между оригинальностью и безумием призрачна, и нам едва ли под силу ее провести. О смерти Людвига и сегодня ходит много слухов и конспирологических гипотез. Как и почему умер монарх, мы, вернее всего, никогда не узнаем. Но одно из его желаний все же исполнилось. Своей воспитательнице он однажды написал: «Хочу навечно остаться загадкой для себя самого и для других». И это ему удалось.

Между тем не только Людвиг II возводил фантазийные постройки среди природных красот. В родстве с ним явно состояла душа – об этом можно судить по крайней мере по тяге к строительству – Уильяма Томаса Бекфорда (1760–1844), который принадлежал к династии владельцев сахарных плантаций на Ямайке. И вот этот мечтательный боксер сменяет на ринге литературного денди и сказочного короля. Еще будучи наивным 10-летним мальчиком, Бекфорд унаследовал миллион фунтов, невероятную по тем временам сумму. Маленький Уильям был необычным ребенком: в пять лет он занимался игрой на клавесине со столь же необыкновенным 9-летним мальчиком – Вольфгангом Амадеем Моцартом. Но в ранней юности с ним приключилась темная и наделавшая шума история. В 18 лет он отправил несколько писем не вполне невинного содержания 11-летнему Уильяму Куртене. Официально его не обвинили в насилии над несовершеннолетним. Но когда дядя мальчика сообщил о происшествии в газеты, Бекфорд с семьей в 1784 году был вынужден удалиться в Швейцарию (за год до этого он впервые женился). Сегодня мы едва ли можем установить, что в действительности произошло и был ли Бекфорд повинен в сексуальных домогательствах по отношению к Куртене. Но предположения о том, что его привлекали мужчины, все же небезосновательны. В Швейцарии при родах его жена умерла, произведя на свет двойню, и Бекфорд отправился в путешествие по Европе – за ним последовал отряд поваров, пекарей и художников.

В 1790 году он вернулся в Англию и поручил архитектору Джеймсу Уайетту возвести готическую руину и летний дом для его книг. У Бекфорда были амбициозные планы: он мечтал о башне высотой 300 футов (примерно 91,5 м) с разнообразными пристройками и запутанными коридорами. Все это походило на мрачноватую фантазию на тему готического собора. В Средние века строительство собора занимало десятки, если не сотни лет. Бекфорду хотелось чего-то столь же грандиозного, но побыстрее. Однако в лице Уайетта он не смог обрести надежного партнера. Когда миллионер вернулся из Лиссабона, он пришел в ярость: строительство продвигалось столь медленно, что Уайетту пришлось переманить 500 рабочих из Виндзорского замка, чтобы вернуть заказчика в благожелательное расположение духа. Дом получил известность как Фонтхиллское аббатство, или «каприз Бекфорда». Отдалившись от реального мира, он уединенно жил в мире воображаемом. Интерьеры его личного собора украшали гобелены и готические скульптуры, свет проникал внутрь сквозь разноцветные витражные стекла. Он владел большим собранием произведений искусства и оставил английской литературе восточный готический роман «Ватек». Среди прочих, этот роман повлиял на Говарда Лавкрафта, который уже поднял оба больших пальца вверх со скамейки запасных.