Последующие месяцы окутаны светом неопределенности. Я помню себя на улицах, постоянно в пути. Всякий раз, когда я думаю о тех временах, мне в голову приходят фразы из литературы, вроде «по морю прочь», «по ту сторону добра и зла», или даже «путешествие на край ночи». Мне всегда казалось, что они отражают то, что я тогда прожила и испытала. Что-то невыразимое и по-своему прекрасное.

Многие годы я возвращаюсь к этому событию моей жизни. Когда читаю в романе про аборт, меня прошибает холодный пот, причем в голове в этот момент нет ни образов, ни мыслей, словно слова сразу превращаются в это жуткое ощущение. И когда где-то вдруг звучит «Жаванез», «Память меня подводит» или еще какая-нибудь песня тех времен, у меня земля уходит из-под ног.

Я начала этот рассказ неделю назад, сама не зная, буду ли продолжать. Я лишь хотела проверить свое желание написать об этом. Желание, неизменно возникавшее всякий раз, когда я работала над другой книгой, которую пишу уже два года. Я сопротивлялась, но не могла перестать об этом думать. Поддаться искушению было очень страшно. Но я говорила себе, что иначе могу умереть, так ничего и не сделав с этим событием. Это и будет моей единственной ошибкой. Однажды мне приснилось, что я держу в руках книгу о своем аборте, которую сама написала, но ее не найти ни в одном магазине, ни в одном каталоге. Внизу на обложке большими буквами значится: «НЕТ В НАЛИЧИИ». Я не поняла, был ли это знак, что я должна написать эту книгу или что делать это бесполезно.

С тех пор как я пишу, само время пришло в движение и увлекает меня за собой против моей воли. Теперь я знаю, что полна решимости довести дело до конца, что бы ни случилось. Так же, как знала это в двадцать три года, когда порвала родовой сертификат.

Я хочу снова углубиться в тот период своей жизни и выяснить, что́ я тогда обнаружила. Это исследование впишется в нить рассказа, ведь только он сможет отразить событие, которое было не чем иным, как временем внутри и снаружи меня. Еженедельник и личный дневник, которые я вела в те месяцы, предоставят мне необходимые ориентиры и свидетельства, чтобы восстановить факты. Главное, я буду стараться вжиться в каждый образ, пока не начну физически ощущать «воссоединение» с ним и пока не появятся слова, о которых я смогу сказать: это оно. Я попытаюсь снова услышать каждую из тех фраз, что навсегда остались во мне. Видимо, их смысл тогда оказался настолько невыносимым, или, наоборот, таким утешительным, что сегодня я не могу вспомнить их без волны отвращения или радости.

То, в каком виде я пережила этот опыт, – то есть подпольные аборты, – уже в прошлом, но я не думаю, что это повод забыть о случившемся. Хотя парадокс справедливого закона почти всегда состоит в том, что бывших жертв заставляют молчать, ведь «всё уже позади», и в результате молчание по-прежнему скрывает правду. Но именно теперь, когда аборт больше не под запретом, я могу (отметая в сторону общие слова и неизменно упрощенные формулы, навязанные борьбой шестидесятых, – «насилие над женщинами» и так далее) встретиться лицом к лицу с этим незабываемым событием в его истинном виде.

(Право): Караются тюремным заключением и штрафом 1) лицо, совершившее любые действия, относящиеся к аборту; 2) врачи, акушерки, фармацевты, предписавшие эти действия или способствовавшие им; 3) женщина, совершившая аборт самостоятельно или давшая согласие на него; 4) подстрекательство к аборту или пропаганда противозачаточных средств. Кроме того, виновные могут быть приговорены к высылке, а также к бессрочному или временному лишению прав на профессиональную деятельность (для лиц, указанных в пункте 2).

Nouveau Larousse Universel,

издание 1948 г.

Время перестало быть неуловимой чередой дней, которые надо было заполнять лекциями и докладами с остановками в кафе и библиотеке и которые вели к экзаменам, к летним каникулам, к будущему. Время превратилось в нечто бесформенное, оно росло внутри меня, и его надо было уничтожить любой ценой.

Я ходила на лекции по литературе и социологии, в университетскую столовую, днем и вечером пила кофе в студенческом баре «Ля Фалюш». Мир теперь делился на две части: с одной стороны были девушки с пустыми животами, а с другой – я.

Размышляя о своем состоянии, я не называла его общепринятыми фразами – «я жду ребенка», «беременна», уж тем более «в положении» (так и хочется спросить, в каком). В них слышалось принятие будущего, которое не должно было наступить. Зачем называть то, от чего собираешься избавиться? В дневнике я писала «оно», «эта штука» и лишь однажды – «беременна».

Мое неверие в то, что это происходит со мной, перерастало в убежденность, что этого не могло со мной не случиться. Оно ждало меня с тех пор, как в четырнадцать лет я впервые испытала оргазм под одеялом, а затем – несмотря на молитвы Богородице и святым – не раз повторяла этот опыт, сопровождаемый навязчивой фантазией, что я шлюха. Более того, казалось чудом, что этого не случилось со мной раньше. До прошлого лета ценой больших усилий и унижений (меня называли стервой и динамщицей) мне удавалось не заниматься сексом вовсе. В результате меня спасла сама сила желания: зная, что одного флирта ему будет недостаточно, я стала бояться даже простого поцелуя.

Постепенно я начинала устанавливать связь между тем, что со мной произошло, и своим социальным происхождением. Я была первой из семьи рабочих и мелких торговцев, кто поступил в университет, избежав места на фабрике или за прилавком. Но ни университет, ни филологический факультет не смогли спасти меня от неизменной ловушки бедности, символом которой, наряду с алкоголиками, была беременная девушка. Я попала в капкан, и то, что теперь росло во мне, было в каком-то смысле социальным провалом.

Сама идея аборта меня не пугала. Мне казалось, что это если и не легко, то по крайней мере вполне реально и не требует особенной решимости. Обычное испытание. Надо лишь пройти путь, который до меня проделали множество женщин. Еще подростком я впитывала рассказы об абортах: вычитывала в романах, слышала в шепоте соседских сплетен. Я получила смутное представление о том, какие для этого используются средства: вязальная спица, стебель петрушки, инъекции мыльной воды, верховая езда. Лучше всего найти «серого» врача или «фабрикантшу ангелов», то есть подпольную акушерку; это очень дорого, но я понятия не имела, насколько. Годом ранее одна молодая разведенная женщина рассказала мне, что какой-то доктор в Страсбурге избавил ее от ребенка. Она не вдавалась в подробности, лишь сказала: «Мне было так больно, что я вцепилась в раковину мертвой хваткой». Я была готова вцепиться в раковину мертвой хваткой. Я не думала о том, что могу умереть.

Через три дня после того, как я порвала родовой сертификат, я встретила Жана Т. в университетском дворе. Это был женатый работающий студент. Для него я два года тому назад конспектировала курс по Виктору Гюго в двух экземплярах, потому что он не мог посещать занятия. Его пламенная речь и революционные идеи сейчас были кстати. Мы пошли выпить в «Метрополь» на площади де ля Гар. В какой-то момент я дала ему понять, что беременна – наверное, думала, что он может мне помочь. Я знала, что он состоит в полуподпольной организации «Планирование семьи» по борьбе за разрешение контрацепции, и надеялась получить поддержку с этой стороны.

На его лице тут же проступило любопытство и предвкушение, словно я раздвинула ноги и предложила ему себя. Возможно, отдельное удовольствие ему доставило неожиданное превращение вчерашней примерной студентки в девушку в отчаянном положении. Он хотел узнать, от кого я забеременела и когда. Он был первым, кому я рассказала о своей ситуации. И хотя в тот момент он не мог предложить никакого решения, его любопытство стало моей защитой. Он пригласил меня на ужин к себе в гости, в пригород Руана. Мне совсем не хотелось возвращаться одной в свою комнату в общежитии.

Когда мы пришли, его жена кормила ребенка – тот сидел на высоком стульчике. Жан Т. коротко сказал ей, что у меня неприятности. У них в гостях был друг. Уложив ребенка спать, жена подала на стол кролика со шпинатом. От зеленого цвета под кусочками мяса меня затошнило. Я думала о том, что если не сделаю аборт, через год стану похожа на жену Жана. После ужина она вместе с другом пошла куда-то за школьными принадлежностями (она работала учительницей), а мы с Жаном принялись мыть посуду. Он обнял меня и сказал, что у нас есть время заняться любовью. Я высвободилась и продолжила мыть тарелки. В соседней комнате плакал ребенок, меня тошнило. Жан Т. вытирал посуду и прижимался ко мне сзади. Потом он вдруг заговорил обычным тоном и сделал вид, что хотел лишь испытать мою нравственность. Вернулась его жена, и они предложили мне остаться на ночь. Было поздно, вряд ли кто-то из них горел желанием везти меня обратно. Я переночевала на надувном матрасе в гостиной. На следующее утро я вернулась в свою комнату в общежитии, откуда накануне днем ушла на учебу. Кровать была заправлена, ничего не изменилось, а между тем прошли почти сутки. Именно по таким деталям можно определить, что твоя жизнь пошла под откос.

Я не считала, что Жан Т. меня презирает. Просто для него я перешла из категории девушек, про которых не знаешь, согласны ли они переспать, в категорию девушек, которые точно с кем-то переспали. В то время различие между этими категориями было чрезвычайно важным и определяло отношение парней к девушкам, а потому Жан показал себя в первую очередь с практичной стороны. Кроме того, он мог быть уверен, что я, будучи уже беременной, от него не залечу. Это был неприятный, но, учитывая мое положение, незначительный эпизод. Жан обещал найти адрес врача, а больше мне обратиться было не к кому.

Два дня спустя мы встретились у него в офисе, и он отвел меня пообедать в кафе на набережной, недалеко от автовокзала. Этот район был разрушен во время войны и заново отстроен в бетоне; раньше я там не бывала. Я начинала выходить из той зоны и тех мест, где обычно проводила время с другими студентами. Жан Т. заказал сэндвичи. Его оживление не угасало. Он со смехом сказал, что они с друзьями могли бы вставить мне зонд. Я не была уверена, что он шутит. Потом он рассказал, что жена его знакомого, Б., сделала аборт два или три года тому назад. «Кстати, она тогда чуть не умерла». Адреса у него не было, но он мог связаться с Л.Б. через газету, где та работала внештатным корреспондентом. Я знала ее в лицо, потому что училась с ней на одном курсе по филологии. Это была невысокая брюнетка в больших очках и со строгим лицом. На одном семинаре ее очень хвалил преподаватель. Мне стало легче оттого, что такая девушка, как она, сделала аборт.

Жан Т. доел сэндвичи и развалился на стуле, улыбаясь во весь рот: «До чего же славно перекусить». Меня тошнило. Я почувствовала себя очень одиноко. Я начинала понимать, что он не хочет слишком ввязываться в эту историю. Девушки, собиравшиеся сделать аборт, не вписывались в рамки морали, установленные организацией «Планирование семьи», к которой он принадлежал. Чего он хотел, так это наблюдать за развитием событий с места в партере. Из чистого любопытства. Он предупредил меня, что как член ассоциации по борьбе за добровольное материнство не сможет «с моральной точки зрения» одолжить мне денег на подпольный аборт. (Запись в дневнике: «Обедала с Т. на набережной. Всё только сложнее.)

Начались поиски. Мне нужно было найти Л.Б. Раньше я часто видела ее мужа в столовой, он раздавал там листовки, но теперь, кажется, перестал. Днем и вечером я обходила аудитории, дежурила в холле у выхода.

Два вечера подряд я ждала Л.Б перед издательством газеты «Пари-Норманди». Я не решалась войти и спросить, там ли она. Я боялась, что кто-то сочтет мое поведение подозрительным, и еще больше – что побеспокою Л.Б. на работе расспросами о том, что чуть ее не убило. На второй день шел дождь. Я стояла на улице одна, под зонтом, механически пробегала глазами листы газеты, прикрепленные к решетке на стене, смотрела то в один, то в другой конец улицы де л’Опиталь. Л.Б., единственная женщина, которая могла меня спасти, была где-то в Руане и не приходила. Вернувшись в общежитие, я записала в дневнике: «Опять ждала Л.Б., под дождем. Впустую. Я в отчаянии. Эта штука должна исчезнуть».