Глава 4

Ноябрь 1928 года

Париж

Первой, кому я во всем призналась, была Киттен. Мы только что закончили двухчасовую репетицию танцевального дуэта для нового фильма Жана Ренуара. Совершенно обессиленные, мы добрались до гримерной комнаты и рухнули на скамью. Я принялась осматривать свои израненные ноги.

Зажимая нос одной рукой, другой Киттен стащила с себя чулки. К привычным «ароматам» гримерной – клея для туфель, пота, волос и дурного одеколона – примешивался еще какой-то запах, острый, металлический и довольно противный.

– Должно быть, это самая отвратительно пахнущая гримерная во всем Париже. Что это за жуткая вонь?

Я принюхалась. Запах мочи! К горлу немедленно подступил комок, и я с трудом подавила тошноту.

– Мне кажется, это запах мочи… мужской мочи. – Я огляделась в поисках окна, чтобы проветрить комнату, но его конечно же не было. Почему в гримерных никогда не делают окон?

– О-о-о, как ужасно! – Киттен еще крепче прижала ладонь к носу.

– Это напоминает мне одно из мест в Триесте, где мы жили… – начала я, но тут же остановилась. – Ты не возражаешь, если мы переоденемся прямо в студии? Все уже ушли, а мне нужно кое-что тебе сказать.

– Я так и знала! – с торжеством в голосе воскликнула Киттен. – Ты здесь не единственная ясновидящая, знаешь ли. Я заметила, что нечто явно не так – сразу же, как только ты появилась в студии в этих закатанных чулках, с голыми коленками. Да еще и с опозданием. Опаздывать – это совсем на тебя не похоже, дорогая. Давай вернемся в студию, и ты мне все расскажешь.

– О, Киттен, я не могла дождаться подходящего случая!

Мы подхватили свои сумки и пальто, поскорее выскочили обратно в студию и устроились у печки. Я прижалась к ней плечом, не в силах больше держать в себе то, что меня переполняло.

– Мне кажется, я влюблена! Не могу думать ни о чем другом. Мне пришлось даже пройтись по Люксембургскому саду, чтобы хоть немного успокоиться. Я, наверное, раз сто обошла фонтан Медичи. Я очень плохо танцевала?

– Ты танцевала с такой энергией… от тебя словно сияние исходило, и я тут же подумала, что у тебя в жизни произошло что-то восхитительное! Это Эмиль Фернандес, да? – Киттен склонила голову набок и окинула меня долгим взглядом.

Я покачала головой и сжала губы, чтобы не выпалить все в одну секунду и не разрушить драматизм момента.

– Ах ты, темная лошадка! Как ты могла скрывать от меня такой секрет?

– Я только что познакомилась с ним, Киттен. Два вечера назад. Его имя – Сэмюэль Беккет. Ему нравится, когда его называют Сэм, но мы зовем его мистер Беккет. И он такой чудный! – Я закрыла глаза, уронила голову Киттен на плечо и вздохнула, вспоминая его пронзительные глаза… волнующие, околдовывающие.

– Быстро же ты, дорогая! Ладно, прощаю тебя за то, что ты мне не сказала. Но кто он?

– На самом деле все еще быстрее, чем ты думаешь. – Я подняла голову и посмотрела ей в лицо. – Полагаю, мы поженимся. Не сразу, разумеется. Но со временем.

Киттен ахнула:

– Он сделал тебе предложение? Уже?

– Нет, конечно нет. Сначала он должен в меня влюбиться. Но у меня такое чувство, что это непременно произойдет. – Я положила одну ногу на другую и сняла балетку.

– Могу поспорить, у тебя опять было видение. – Киттен погладила меня по спине, как будто хотела приласкать меня, чтобы я рассказала ей больше, и я вдруг поняла, до чего нелепо все это звучит. Баббо бы обязательно понял. Я увидела его как наяву: горящие глаза, тонкие, похожие на лапки паука пальцы, нащупывающие карандаш, пока он осторожно, тихим голосом расспрашивает меня, чтобы не спугнуть. Но я не собиралась ничего ему говорить. Мне не хотелось прочитать об этом в его книге, даже в туманном, расплывчатом виде. Даже в виде его особого, мало кому понятного шифра.

– Это тот самый мужчина, что смотрел на меня в окно, когда мы сидели в «Мишо»… когда мы отмечали тот самый хвалебный отзыв в газете. – Я облизнула палец и потерла кровавое пятнышко на заднике балетной туфли. – Теперь он работает с баббо. И когда я думаю о нем, у меня перестают болеть ноги. А прошлой ночью… прошлой ночью мне снилось… – Я замолчала и потерла пятно сильнее.

– Ну? – Киттен слегка толкнула меня плечом.

– Мне приснилось, что мы были с ним вдвоем… как женщина и мужчина, понимаешь? И все вокруг было залито солнцем. – Я не сказала, что, когда проснулась, все мое тело болело и будто вибрировало при одном лишь воспоминании об этом. И что я целых полчаса танцевала у себя в спальне, чтобы остыть. – Я еще никогда не чувствовала ни с кем такой близости, тем более с человеком, которого почти не знаю, – призналась я.

Китти испустила громкий театральный вздох, как будто я сообщила ей нечто столь небывалое, чему невозможно поверить.

– Но все же – кто он? Откуда родом?

– Он ирландец. И у него завораживающие глаза, как у гипнотизера… цвета морской воды. И при этом яркие и острые.

– Звучит ужасно экзотически. А что он делает здесь?

– Преподает английский. Но сейчас у него только один ученик. Он страшно умный и хочет стать великим ученым. Мама решила познакомить его с Джордже Сегодня в кафе «Дю Дом» они должны встретиться за аперитивом. Ты сможешь прийти?

Мое сердце забилось быстрее и сильнее, а тело будто бы начало испускать электрические импульсы – и все это из-за того, что я вскоре снова увижу Сэма.

– Прямо сейчас? Но мне нужна ванна – и мне нечего надеть. И не мешает нарумянить щеки. Нельзя ли сначала забежать домой?

Я посмотрела на часы на стене. Было уже почти шесть. Я встала, пропустила пальцы сквозь недавно обновленную стрижку и пригладила платье.

– Нет времени. Идем, я расскажу тебе о нем по дороге.

– А как же твои чулки? Ты не хочешь снова их закатать?

– Джорджо может сказать маме, и мне крепко достанется. Мне просто хотелось попробовать, ведь сейчас это так модно. – Я слегка вздрогнула, взяла сумку и направилась к двери.

– Жаль. Это выглядело так дерзко и вызывающе, – разочарованно протянула Киттен. – Хотя сейчас, полагаю, уже довольно холодно.

Выйдя из студии, мы сразу ощутили дыхание зимы. Воздух был колким, свеже-ледяным и жгучим одновременно. Мы поплотнее закутались в пальто и надвинули шапки на уши. Бульвар Монпарнас уже готовился к обычной разгульной ночи. Тележки с цветами ломились под тяжестью толстых связок остролиста, усыпанного алыми ягодами, и желтого жасмина, что расцветает зимой. Оглушительно пахло жареными каштанами. Грустные голоса уличных певцов смешивались со звонкими криками мальчишек-газетчиков и призывными возгласами табачников. Торговцы воздушными шарами и продавцы нот складывали товар, кукольники сворачивали ширмы и убирали своих марионеток, и все перекликались друг с другом. Старухи под просторными стоячими зонтами, предлагавшие покупателям шнурки и прочую мелочь, зевали и потягивались. А глотатели огня и жонглеры, наоборот, готовились к вечерним представлениям. Из баров, оглядываясь по сторонам, выходили посетители – может быть, искали отставших друзей, а может быть, местечко, где можно выпить подешевле.

– Поверить не могу, что ты заставляешь меня встретиться с Джорджо, когда я в таком виде. – Киттен кивком указала на свои ноги. Вместо элегантных туфелек на каблучках, с пряжками и пуговками, какие она обычно носила, сейчас на ней были практичные коричневые ботинки – в них она всегда возвращалась домой после репетиций.

– Вряд ли он упадет в обморок. Ты ведь не скажешь ему обо мне и мистере Беккете? – Я остановилась, чтобы бросить несколько монет в жестянку нищего, который скорчился на тротуаре. На коленях у него лежали деревянные костыли. – Джорджо и мама посмеиваются над баббо, когда он называет меня «своей Кассандрой». Хотя это странно. Сначала я вижу его в ресторане, затем он вдруг появляется в нашем доме. И вдобавок ко всему он ирландец и прекрасно говорит по-итальянски, как и мы. А теперь он будет работать с баббо и приходить к нам каждый день.

Я взяла Киттен под руку и притянула ее к себе. Впереди уже показались огни кафе. Мой пульс участился, и я жадно глотнула холодного воздуха.

– И что же, все твои предвидения сбываются? То есть все-все, до единого? – спросила Киттен.

Я немного поколебалась, не зная, как объяснить непоколебимую уверенность баббо в том, что я обладаю необыкновенным даром.

– Это не совсем предвидения – скорее нечто вроде интуиции. В прошлую пятницу я проснулась и почему-то подумала о нашей старой знакомой из Цюриха. Мы ничего не слышали о ней уже три года. Но уже через час мальчик-почтальон принес от нее письмо – она сообщала, что приезжает в Париж.

Я куснула ноготь и снова вспомнила то утро. Я открыла глаза с неожиданной мыслью о Жанне Вертенберг (о которой не думала по меньшей мере год) и странным щекочущим ощущением в позвоночнике. Когда доставили письмо, я рассказала обо всем баббо, и он конечно же начал подробно меня расспрашивать: как выглядела Жанна? что она делала? говорила ли со мной? что в письме? как долго сохранялось это щекочущее чувство? А затем прикрыл глаза и пробормотал что-то о мистической деятельности, творящейся в дремлющем разуме.

– Иногда это приходит в виде снов. – Я снова остановилась, на сей раз у тележки с цветами, и окунула лицо в большой букет желтого жасмина, стоящего в эмалированном ведре. Его ветки были похожи на копья.

– Я точно знаю, что один твой сон про меня действительно сбылся! Это было поразительно. Сверхъестественно! Даже папа это признал, а ведь он такой циничный, когда дело касается подобных вещей. – Киттен помолчала, припоминая. – Ты помнишь, Лючия? Тебе приснилось, что я исполняю главную партию в «Сотворении мира» в Сен-Поль-де-Ванс? И я в самом деле получила эту роль!

– Сбываются только самые яркие видения, те, где я помню каждую подробность, каждый запах и звук, где цвета так ярки, что у меня болят глаза. Когда мне снились мистер Беккет и я… обнаженные… я чувствовала на своем теле жар солнца, и выступы его тела подо мной, каждую косточку. И все кругом было золотым, и еще где-то будто бы на заднем плане слышался странный звук… как тикающие часы. Но ты ведь не скажешь ни слова ни единой душе, да, Киттен?

– Конечно нет, дорогая! – Киттен повернулась ко мне и улыбнулась. – Но обещай – если ты снова увидишь меня во сне, то обязательно расскажешь. Даже если это будет что-то ужасное. Даже если я приснюсь тебе в гробу.

Я отняла у нее руку и прямо перед входом в кафе сделала несколько пируэтов, на глазах у торговцев устрицами, что устроились на террасе со своими корзинами и ножами.

– Я предсказываю только счастье, Киттен, – заверила я, открывая дверь, но мои слова заглушили взрывы смеха и веселые крики, доносившиеся из кафе.

Джорджо и мистера Беккета мы заметили сразу же.

– Привет, пташки! – Джорджо прижал меня к себе и расцеловал в обе щеки. – Я только что говорил мистеру Беккету о лучших джазовых местечках в Париже, но, как выяснилось, он предпочитает музыку другого рода. Не правда ли, мистер Беккет?

Джорджо смачно чмокнул Киттен и сделал комплимент ее чудесному цвету лица. Мистер Беккет нервно переминался с ноги на ногу и, быстро затягиваясь, курил сигарету.

– Здесь, в Париже, все целуют друг друга, мистер Беккет, – объяснила я и почувствовала, как горячая волна заливает мою шею и лицо. Я поднялась на цыпочки и тоже поцеловала его в обе щеки. Его щетина чуть царапнула мне губы, а дым от сигареты обвился вокруг горла, как шарф. Я отступила и склонила голову, надеясь, что он не заметит, как сильно я покраснела.

– О да, это парижский обычай. Меня зовут Киттен. – Киттен потянулась и подставила мистеру Беккету лицо. – Это одна из тех вещей, из-за которых я обожаю этот город! – добавила она, снимая перчатки. – Все эти поцелуи! А если вы любите музыку, то знайте: Джорджо поет как ангел.

– Спасибо, Киттен. А эти две девчонки только и делают, что танцуют. – Джорджо обернулся к мистеру Беккету и показал на нас сигаретой. Я заметила, как блеснул ее золотой фильтр. Это были не те самокрутки, что он обычно курил, и я мельком подумала: может, ему заплатили за выступление? Но спросить не успела – Джорджо опять заговорил: – И днем и ночью. Танцы, танцы, танцы. Это сводит мать и отца с ума.

– «О, музыки качанье и безумье – как различить, где танец, где плясунья?»^[5]

Мистер Беккет смотрел на меня, и я тут же забыла о внезапном богатстве Джорджо. Я подняла бровь:

– Это вы написали, мистер Беккет?

– Боюсь, что нет. Это одно ирландское стихотворение. Вы любите поэзию, мисс Джойс?

– Конечно! Я как раз занимаюсь постановкой нового танца, который мне навеяло стихотворение Китса. Возможно, вы его знаете. – В его глазах горел неподдельный интерес, и я собралась продолжить, но вмешался Джорджо:

– Лучше расскажи ему о Париже, Лючия. О вечеринках, о ночных клубах. Ему нужно завести побольше друзей, а то он знает лишь нас да Томаса Макгриви, а Макгриви скорее мышь, чем человек. – Джорджо щелчком отбросил свою сигарету с золотым кончиком, подозвал официанта и заказал нам всем еще по мартини.

Я взглянула на мистера Беккета.

– Я так рада, что вы приняли предложение баббо. Он очень плохо себя чувствует. В иные дни он вообще ничего не видит. Ему приходится писать толстенными карандашами или мелками и надевать две пары очков, одну поверх другой. От света у него болят глаза, так что не забывайте задергивать занавески.

– Как же мне в таком случае ему читать? – нахмурился мистер Беккет.

– Вам нужно будет сесть прямо возле окна и оставить между шторами совсем узенькую щель, так чтобы свет падал только на книгу. Я всегда так делаю.

– Работать с вашим отцом – огромная честь для меня, – торжественно произнес он.

– Полагаю, вы захотите посещать салоны? Баббо заходил пару раз в салон к мисс Стайн и мисс Барни. Там собираются все великие артисты. Я могу устроить вам приглашение, если пожелаете.

– Они все лесбиянки! Зачем ему туда? Разве что посмотреть, как развлекаются богатые американцы. – Джордже открыл крышку зажигалки и снова захлопнул.

Как горько он это произнес, подумала я, но вслух ничего не сказала. Прикусила язык, взглянула на Киттен и закатила глаза. Она почему-то выглядела грустной и уставшей. В этот момент я посмотрела на туфли Джордже Они были натерты так, что, казалось, излучали собственное сияние.

– Кто это так натер тебе туфли, Джорджо? – спросила я. Даже мама, при всей ее любви, никогда не прикладывала к этому столько усилий.

Он по-детски ухмыльнулся.

– Не важно, Лючия. Я покажу вам джазовые клубы, – обратился он к мистеру Беккету. – За Лючией остаются баль-мюзеты и балет, а отец сводит вас в оперу и на Сену. Он упоминал о своих ежедневных прогулках вдоль Сены? Нет, думаю, что нет. Его необходимо сопровождать – вы скоро к этому привыкнете.

– Не то чтобы у меня совсем нет друзей. – Мистер Беккет осторожно улыбнулся. – Я вступил в университетскую команду по регби. Нападающим.

– О, вы молодец, мистер Беккет! – Киттен захлопала в ладоши. – Вы увлекаетесь спортом?

Мистер Беккет кивнул.

– Дома, в Дублине, я много играл в крикет, а также в теннис и гольф. Я даже пробовал участвовать в гонках на мотоциклах и кататься на роликовых коньках. – Он сконфуженно закашлялся, как будто сказал слишком много.

Джорджо несколько нахально оглядел его с головы до ног.

– Не думал, что у вас подходящее сложение для игры в регби.

Мое сердце замерло. Что, если мистера Беккета… Сэма ранят во время игры? Или раздавят во время потасовки? Я также встревоженно осмотрела его фигуру. Он такой некрепкий! Под костюмом кое-где даже проступали кости.

– Вот легкие у меня не очень, это верно, – сказал мистер Беккет, постучал себя по груди и задумчиво покачал головой. И закашлялся – как будто в доказательство своих слов.

– Это все ирландская погода. – Джорджо предложил ему одну из своих сигарет с золотым фильтром. – Здесь ваши легкие придут в порядок. Когда мы были в Ирландии, уже перед отъездом, дождь шел каждый день. Ты помнишь, Лючия? Дождь. И люди, которые пытались нас застрелить. И вареный картофель с отвратительными черными глазками. Проклятое место! Ну его к чертям.

Я кивнула. Да, так все и было. Звуки оружейных выстрелов. Джорджо, мама и я в вагоне поезда, пытаемся скрыться от разразившейся потасовки. Мы с мамой бросились на пол, но Джорджо храбро остался сидеть на диване, сказав, что примет за нас все пули.

– Но, однако же, в сельской местности очень красиво. – Мистер Беккет глубоко затянулся. – Эти розово-зеленые закаты… я не видел таких ни в каких других краях.

Я попыталась припомнить хоть один ирландский закат, но Киттен так торопливо переменила тему, что я покраснела и мгновенно забыла об Ирландии.

– Лючия – изумительная гимнастка, не так ли, дорогая? – Она незаметно ткнула меня в спину, словно актрису, что забыла свою реплику и срочно нуждалась в подсказке. – В сущности, она и была гимнасткой до того, как сделалась танцовщицей. А вдобавок она умеет петь и играть на фортепиано, и к тому же рисовать! Ну скажи же, Лючия!

– Лючия обладает столь многочисленными талантами, что для всех нас остается загадкой, почему своим поприщем она выбрала именно танцы. – Джорджо взглянул на меня и улыбнулся, словно гордый родитель. Мне показалось, что он даже раздул грудь.

Мистер Беккет перевел взгляд на меня, и его глаза снова заблестели. Я покраснела еще больше и смущенно покачала головой.

– И еще всем известно, что она – муза мистера Джойса, правда, Джорджо? – Киттен повернулась к Джорджо и оживленно закивала, ожидая подтверждения. Но он заметил кого-то в баре и махал ему или ей рукой и ничего не ответил.

– Воображаю. Из вас выйдет прекрасная муза, – пробормотал мистер Беккет, не отрываясь от моего лица, будто я – необыкновенная, экзотическая бабочка, которую он только что неожиданно поймал и теперь не знает, что с ней делать.

– Однако пришло время ознакомить вас со всеми радостями Монмартра, мистер Беккет. А вы, пташки, разлетайтесь по домам. Скажи матери, что я буду поздно, Лючия. – Джорджо бросил окурок на пол и раздавил его каблуком своей сияющей туфли.

– А нельзя ли нам пойти с вами? – В животе у меня похолодело, а во рту появился кислый привкус. Раньше Джорджо никогда не избавлялся от меня так бесцеремонно. Мне вдруг показалось, что тесная связь между нами, не ослабевавшая много лет, трещит, как кусок старой, обтрепавшейся по краям ткани, который пытаются растянуть. Неужели я слишком увлеклась своими танцами и пропустила перемены, произошедшие в Джорджо?

– Мать и отец этого не одобрят. – Он швырнул на барную стойку пачку пятифранковых купюр, так легко и небрежно, что мой желудок снова сжался. Как это было не похоже на те времена, когда мы искали случайно завалявшиеся монеты в карманах друг друга, тщательно пересчитывая наши «богатства» и полируя до блеска каждую находку! И старались не смотреть на нахмуренные лица официантов, которым мы не могли оставить на чай!

Но тут мистер Беккет наклонился ко мне и поцеловал сначала в одну щеку, а потом в другую. И когда он отстранился, на его губах играла такая мальчишеская триумфальная улыбка, что я мгновенно забыла о Джорджо.

– Боже, мистер Беккет. – Киттен вышла вперед и подставила ему лицо. – Вы теперь точно парижский джентльмен. Бьюсь об заклад, в Ирландии такого не делают.

Целуя Киттен, мистер Беккет не отрывал глаз от меня, и мое сердце забилось так громко, что я торопливо отвела взгляд, в страхе, что этот оглушительный стук как-то в нем отразится.

– Увидимся завтра, Лючия, – тихо произнес он, когда мы с Киттен надевали пальто и шляпы. – Может быть, вы расскажете мне больше о том танце, над которым сейчас работаете? «Я даровал ей тысячи имен, стихи о ней слагая в упоенье…»^[6]

– О-о… – вспыхнула я. – Да… Ките. До завтра.

Пока мы с Киттен, рука об руку, шли к остановке трамвая, она не переставая говорила о том, как весь вечер смотрел на меня мистер Беккет.

– Почему ты не сказала, как ты замечательна и талантлива, дорогая? Право, ты была слишком скромна! – Она сокрушенно покачала головой.

– Тебе он показался привлекательным?