Все события, происходящие в романе, вымышлены, любое сходство с реально существующими людьми – случайно.

 …Ленка обожала шоу вроде «Топ-модель по-русски» и «Дом-2», таскала шмотки леопардовой расцветки и в пир, как говорится, и в мир, и в добрые люди, признавала только красный лак для ногтей и пыталась рассуждать о высоких материях, при этом ничего, кроме дамских романов, не читая.

        Как-то, сидя в сортире, Славка заглянул в одну из Ленкиных книжонок и чуть не свалился с унитаза от описания любовной сцены.

        Герой не отдышался еще после боя без правил, где его неслабо отделали, и не смыл пот с мужественного лица, а тут – она. Ну и, ясен перец, он на нее набросился, как зверь (интересный клинический случай). И, ясен перец, она тут же воспламенилась (не менее интересный клинический случай). И кровь-то у героев закипала, и воспаленная-то кожа горела, и электрические разряды пробегали, все искрило, и мгновенно обоих скрутила необузданная, первобытная страсть. Ясен перец, несколько соитий подряд – плевое дело для героя, особенно после спарринга.

        Гуманоиды. Тьфу. Читать такое можно только по постановлению суда.

        Излюбленные Ленкины шоу были того же пошиба.

        Весь вечер Вячеслав крепился, сколько мог, но испытание оказалось ему не по силам: в «Доме-2» случилась драка, и терпение у Славки лопнуло. Он взмолился:

– Как это можно смотреть? Выключи! Выключи этот отстой или переключись на другой канал!

        Подозрение, что у Ленки неразвитый художественный вкус, подтвердилось на все сто.

        Сама же Ленка жила с уверенностью, что добилась в жизни всего и никто ей не указ. Господи ты боже мой, фыркал Вячеслав, личный рекорд – магазин тряпок где-то на задворках империи.

– Выключи!

        В ответ на Славкины выкрики Ленка меланхолично забрасывала в рот орешки и двигала челюстями – тупое жвачное животное.

        Иногда Вячеслав Морозан спрашивал себя: как это вышло, что они вместе?

– Выключи! Это же для идиотов!

– Ага, полстраны идиотов.

– Угадала! Полстраны дебилов и маразматиков. Поэтому так и живем!

        Не отрываясь от экрана, Ленка пошарила ладонью по дивану в поисках пульта, нашла и усилила звук.

        Потеряв остатки терпения, Морозан взъярился:

– Выключи, или я выброшу телик к едрене фене в окно!

        С тем же успехом Славка мог выкрикивать претензии фонарному столбу. Угроза не возымела никакого действия, Ленка оставалась невозмутимой, как цветок лотоса.

        Не поворачивая головы, она – апологет дамских романов и эпигонских телепроектов – без всякого выражения произнесла:

– Пошел на…

– Ду-ура! – в глухом бессилии простонал Славка и посмотрел в потолок, ища поддержки у небесных сил, – не нашел.

– Неудачник.

– Торгашка.

– Пьянь.

– Дешевка.

– Ничтожество.

        Вот это было лишним.

        Кем-кем, а ничтожеством Славка себя не считал.

        Офицер-пограничник в запасе, бывший командир, бывший герой-любовник…

        Морозан был кем угодно, только не ничтожеством.

        Не тратя лишних слов, Славка подскочил к телевизору и сорвал его с тумбы. Провод натянулся, застрял в евророзетке, мать ее так, и не отпускал. Грохнув телевизор на место, Славка наклонился и осатанело выдернул шнур.

– Э, ты чё? – проблеяла Ленка: наконец до нее стало доходить, что любимый не шутит. – Спятил?

        Славка злорадно ухмыльнулся:

– Не дождешься.

        Он вдруг успокоился. Хладнокровно, полностью отдавая отчет в своих действиях, отбуксировал телевизор на балкон и водрузил на парапет. Чернеющие внизу деревья – окна квартиры выходили на внешнюю сторону дома – словно посылали Славке свое благословление.

– Эй! Придурок! – раздался за спиной встревоженный Ленкин голос. – Ты чё творишь?

        Вопрос был праздным: Славик прижал к себе твердое тело телевизора, чувствуя тепло задней стенки, поднял над парапетом и с размаху швырнул в темноту.

        Последовал короткий треск и хруст сучьев престарелых тополей, удар и взрыв кинескопа, рассыпавшегося в пыль.

        Где-то неподалеку залилась лаем собака. И все.

        Потревоженная ночь, как космос, поглотила всплеск энергии и зажила своей жизнью.

        Собственная выходка Славке понравилась, он свесился с балкона и несколько минут вслушивался и всматривался в молчаливую черноту, потом оглянулся и с победным видом посмотрел на Ленку, балансирующую на пороге балкона.

        Несколько секунд Ленка в упор расстреливала триумфатора пронзительным взором.

        Вот за что Славка ценил свою сожительницу – никогда не знаешь, что от нее ждать.

        Как Охотское море, где служил Вячеслав, Ленка была интригующе непредсказуема, и эта черта ее характера заводила Славку больше плутовских глаз, больше упругой попки, больше крупного чувственного рта. И даже больше пятого размера груди.

        Единственное, в чем он не сомневался, так это в том, что ответ последует незамедлительно.

        Вскинув подбородок, Ленка развернулась и, покачивая бедрами, неторопливым шагом направилась в сторону кухни. Лопатками, плечами, упрямым затылком – всем организмом она излучала протест.

        Проводив заинтересованным взглядом виляющую попку, Славка с запоздалым беспокойством вспомнил об остатках сервиза на двенадцать персон – за несколько приемов Ленка его почти прикончила.

        В голове у Славки застучали шестеренки, подгоняя следом за чумовой Ленкой на кухню, но там ее не оказалось.

        Со шваброй в руках она выплыла из туалета.

– Ты что задумала? – заинтригованно спросил Славка, рассматривая швабру, – в Ленкином репертуаре такого реквизита еще не было.

        Это была доисторическая швабра – до жути неудобная и тяжелая, наверняка побочный продукт какого-нибудь «ящика», закрытого КБ.

        Деревянная ручка заканчивалась металлической перекладиной с двумя зажимами, и Славку посетила шаловливая мыслишка, что швабру в данном контексте следует заменить метлой – с метлой Ленка бы смотрелась органичнее.

        Под пристальным Славкиным взглядом Ленка уверенно продефилировала по коридору и хлопнула входной дверью.

        Поспешно сбросив домашние шлепанцы, Славка сунул ноги в туфли (при этом не забыл воспользоваться ложкой для обуви), но, когда выскочил на лестничную площадку, лифт с высокой ноты взял старт. Пришлось догонять по лестнице.

        К тому моменту, когда Вячеслав Морозан спустился с одиннадцатого этажа многоэтажки и вылетел из подъезда, лобовое стекло девятой модели его родных «жигулей» было изрыто дырками, точно побито молью, и покрыто густой сетью трещин.

        Схватка происходила под фонарным столбом, и разъяренная Ленка во всем великолепии, и страдалец-жигуль, и все подробности сцены видны были как на ладони.

        Пораженный, Славка замер под козырьком подъезда и стоял несколько мгновений, пока Ленка в очередной раз не размахнулась шваброй, как ледорубом, и не всадила металлический угол в стекло.

– Твою мать, – изрыгнул Славка, срываясь с места.

        Куда, черт возьми, смотрят соседи – ну хоть бы кто-нибудь высунулся с балкона и пригрозил разрушительнице полицией, общественностью или божьей карой! Неужели все приклеились к телевизорам и пялятся на идиотическое шоу?

        Пока он бежал к машине, часть стекла успела осыпаться мелкой крошкой внутрь салона.

        Подбежав к обезумевшей валькирии, Славка поймал ручку швабры и попытался вырвать орудие – не тут-то было: Ленка была одного с ним роста, в объеме тоже не уступала. Кроме того, Славке досталась ручка, а Ленка успела ухватиться за металлическую часть, что значительно осложняло дело.

        Они держались за швабру с разных концов и, раздувая ноздри, смотрели друг на друга. В этот момент Славку поразил Ленкин взгляд: он не был затуманен злобой или ненавистью – в нем лихорадочным огнем горел азарт.

        …У трезвой у Таськи истерик не случалось. Трезвая Таська была невозмутима, как дверь, за что Егор величал ее парадным именем – Таис.

        В запасе у Егора имелось несколько вариантов имен супруги на все случаи жизни: домашнее, бытовое, уютное – Тая. Унифицированное Тася. Интимное Тасюсик.

        Тася была родом из детства, где в киосках «Союзпечать» продавались наборы фотографий актеров и актрис, где мягкими, вкусно пахнущими руками обнимала мама, где отец громким шепотом будил на рыбалку.

        Тая навевала ассоциации с талым снегом, туманами и запахом пробудившейся от зимнего сна реки.

        Когда Тая-Таис-Тася накапливала изрядное количество претензий или одну, но фундаментальную, она моментально преобразовывалась в Таську, потому что все претензии мужу высказывала а) в нетрезвом виде; б) сопровождая бурными рыданиями.

        В обычном состоянии голосок у Таисии был нежный, как лепет младенца, а во время истерик вполне мог конкурировать с китайской пыткой ультразвуком.

        Оставалось только благодарить небеса, что опорожненная бутылка вина – не такое частое явление, к тому же не каждая бутылка сопровождалась слезами и соплями, как сегодня.

        От непрерывных рыданий, поднимавшихся над грудой подушек, Егор безуспешно пытался дезертировать в пасьянс.

        Главное, что его добивало, – он был уверен, что не знает причину нынешнего извержения. Вот хоть убей – не знает, и все.

        Вечер проходил как обычно. Ужин готовили вместе – Егор любил, когда вокруг него все вертелось. Сколько бы народу ни было рядом, всем находилось дело. В такие мгновения Егор очень напоминал дядюшку Поджера из «Трое в лодке…», когда тот прибивает картину.

        Как дядюшка Поджер, Егор неподражаемым тоном заявлял: «…Я все сделаю сам…» И в доме начиналась свистопляска. Единственное, что извиняло в такие моменты Егора, – результат. Он впечатлял. Уму непостижимо, но даже обычные макароны и омлет превращались у Егора в изысканное блюдо. Не зря он вынашивал тайную мечту стать ресторатором.

        Как обычно, Егор откупорил бутылку вина, наполнил два бокала (в этом уже было предчувствие праздника), они с Тасюсиком сделали несколько глотков, и шеф-повар приступил к священнодействию.

        Обычно шоу привлекало зрителей: шестнадцатилетнюю дочь Настену, двухлетнего чихуахуа по кличке Барон, обжору и ворюгу, и бабушку Егора по материнской линии – глухую как пень Янину Григорьевну, которую в принципе незлобивая Таська в минуту слабости про себя окрестила Ягой.

        Каким-то непостижимым образом Яга улавливала вибрации в атмосфере квартиры, покидала свои забитые хламом, пыльные чертоги, в ожидании ужина усаживалась на стуле и испепеляла Таську взглядом.

        Холодная война, которую Янина Григорьевна развязала против невестки семнадцать лет назад, держала бабулю в тонусе, что, несомненно, представляло интерес для геронтологов.

        Упорство, туго замешенное на старческой мелочности и вредоносности, кроме скоротечных, неубедительных побед, ничего не приносило, но бабуля не теряла надежду перевоспитать рохлю-Таиску.

        Семнадцать лет назад, когда Егор привел ни к чему не приспособленную девочку в дом, Янина Григорьевна была в ужасе: где у внука глаза?

        Девочка делать ничего не умела и, главное, не горела желанием. Зато была на пятом месяце и под этим предлогом проводила дни в томном возлежании.

        Появление Настены не сильно изменило образ жизни Таисии, она не обременяла себя штудированием книг по уходу за младенцами, кормлением по часам и глажением пеленок с обеих сторон.

        Яга исходила ядом, капала на мозги Егору:

– Где ты нарыл эту лентяйку?

        Яд пропадал без всякой пользы – Егор рвал жилы, чтобы прокормить семью, и сил на то, чтобы воспитывать супругу, у него не оставалось.

        Силы оставались только поужинать чем бог послал и рухнуть в постель, где уже ждала молодая супруга.

        Тасюсик приваливалась к боку Егора, нежными пальчиками перебирала волосы на очумевшей за день голове, поглаживала, почесывала, и все драконы уползали в свои норы, усталость стихала, лицо Егора разглаживалось.

        И то, что на взгляд непоседы и аккуратистки Яги (непоседы даже в свои восемьдесят) казалось вопиющим пороком, почитай, одним из смертных грехов – лень, принесло безусловную пользу: за все трудные годы, пока Егор поднимал бизнес, Таська ни одного упрека мужу не высказала, что в конечном счете сберегло семью. С этим очевидным фактом Яга считаться не желала, поскольку он подрывал библейские устои: выходило, что врожденная лень и пофигизм – не всегда порок.

– Та-ась, – после нескольких глотков вина подхалимски спрашивал Егор, забывая, что он тиран и деспот, – ты меня любишь?

        Умудренная Таисия не велась на дешевые уловки:

– Говори, что нужно?

– Где у нас дуршлаг? – звонко чмокнув Таисию в пухлую, тонко пахнущую щечку, вопрошал шеф-повар, и ассистент снимал с крючка (находил в столе, доставал с полки) и подавал инструмент.

– Тасюсик, где у нас миски? – между прочим интересовался шеф-повар и тут же получал требуемое.

        Таська была на подхвате, как поваренок, очищала корешки, перебирала крупу, мыла и сортировала зелень.

        Егор балагурил, травил анекдоты, подкалывал кого-нибудь из святого семейства.

– Бабуль, а что это у тебя на шее? – спрашивал он веселым басом.

– Где? – Яга шарила корявыми, негнущимися пальцами по морщинистой шее, находила нитку речного жемчуга, заплутавшую в кожных складках.

– Надо отвечать: монисты, – издавал короткий смешок Егор.

– Настена! – приставал Егор к дочурке.

– А?

– Хлеб научилась резать?

– Научилась.

– Все. Замуж пора.

– Папа! – возмущенно вопила дочурка.

        Драйв, кураж и веселье становились обязательной приправой к основному блюду.

        Сегодня на ужин у семейства был плов по-узбекски с гранатовыми зернами. Никаких отступлений от рецептуры Егор не терпел, и за гранатом пришлось метнуться в ближайший продуктовый Настене.

        Яге досталась почетная обязанность очистить гранат от кожуры. Барон тоже не бездельничал: носился по кухне, крутился у всех под ногами и без конца попрошайничал – стоял на задних лапах и сучил передними.

        Ужин проходил в самой благожелательной обстановке, разговор вертелся вокруг отпуска… Так-так-так…

        Егор потер лоб, в голове молнией вспыхнула догадка, тут же подтвержденная бессвязными причитаниями:

– Светка едет, и Наташка едет, а я, как всегда, – никуда. Торчу дома, как сторожевая собака. Сил больше нет.

        Егор чертыхнулся.

        Наконец-то, наконец-то причина припадка прояснилась.

        Светка и Наташка! Лучшие подружки, бывшие одноклассницы, две никчемные, тупоголовые, с точки зрения Егора, вопиющие дуры, одна хлеще другой.

        Светка дважды пыталась устроить личную жизнь – оба раза с нулевым счетом, если не считать сына Сеню.

        Наташка вообще ни одного дня и даже до обеда замужем не побывала – не сгодилась никому за тридцать пять лет. И это Таськины подружки!

        Теперь они, видишь ли, от безделья собрались в тур по Европе на автобусе и вербовали Таську с собой – сбивали с последнего панталыку мать семейства.

– У меня и так никаких радостей в жизни, – продолжала убиваться Таисия, – ты всегда на меня денег жалеешь, всегда. Как себе, так уже кучу машин поменял и еще байк купил. Все тебе мало. А как я попрошу чего-нибудь, так денег нет. Сколько говорю тебе: открой счет на мое имя.

        На пассаже об именном счете рыдания вошли в критическую фазу и стали особенно жалостливыми.

        Чувствуя себя крайне неуютно, Егор припомнил последний разговор о деньгах. Разговор вышел пренеприятнейший.

        Таисия настаивала на том, чтобы он завел ей банковскую карту. Мотивировала Таська свое желание тем, что, если с Егором что-нибудь случится, она останется без средств к существованию.

– Хотя бы миллиона два у меня должно быть, – с очаровательным простодушием заявила дражайшая супруга.

        Махровый Таськин цинизм задел Егора за живое. Он-то по своей доверчивости полагал, что, если с ним что-нибудь случится, жена будет безутешна, и никакие деньги не компенсируют ее горе. А вот поди ж ты, ошибся. Вот так живешь-живешь с человеком…

        При мысли, что сама Таська додуматься до двух миллионов и именного счета не могла, что ее надоумили две подколодные змеи-подружки, становилось легче, и Егор принял эту версию как рабочую.

        Скорее всего, потому он и не отпустил Таську с этими профурами в Европу.

        А может, и не потому.

        Может, все дело в том, что он не мог себе представить, как это: хозяин-кормилец возвращается домой, а Тасюсика нет. Ерунда какая-то. Зачем? Кому от этого хорошо? Наташке со Светкой? Обойдутся. Еще не хватало жертвовать ради бабской (пардон, женской) прихоти собственным комфортом и покоем. В конце концов, он добытчик. И вообще заслуживает уважения.

        Если разобраться, Таська напрасно блажит: осенью они вернулись из Греции. Зимой летали в Таиланд. Егор считал, что жена вполне может потерпеть, пока он заработает на следующий отпуск – в Турцию.

– Я не могу больше так, – надрывалась Таська.

– Блин! Как?! – взорвался Егор.

        Раздраженный сверх всякой меры, он поскреб щетину и по ошибке щелкнул правой кнопкой мыши.

        Тьфу, пропасть! Пасьянс запорол!

        Яростно отшвырнул мышку (она с тихим шорохом подпрыгнула и повисла на проводе), отбросил ни в чем не повинный стул и, обиженный на рыдающую жену, вышел на балкон – ему срочно требовалось покурить.

        Балкон окутывала какая-то неправдоподобная, первобытная темень.

        Узкий серп луны в окружении хоровода звезд не проливал света, проливал свет бледный экран ноутбука – он разбавлял ночь и худо-бедно освещал балкон.

        С тяжелым вздохом Егор рухнул в неудобное низкое кресло, понюхал прохладный воздух, в котором уже угадывалось близкое лето, забросил ногу на ногу, пощелкал зажигалкой, прикурил и уставился на звезды.

        За семнадцать лет семейной жизни отношение к истерикам жены претерпело ряд изменений.

        По молодости Егор трусил и тут же предпринимал какую-нибудь неуклюжую попытку спрятаться от обиженного плача и невнятных выкриков – срочно придумывал дело и сбегал на работу, а случалось, и напивался на почве недоумения.

        Потом понял, что приступы жены никак не связаны лично с ним, что это явление вообще объяснить с точки зрения здравого смысла невозможно, поскольку по своей природе оно ближе к стихии. Уяснив это, Егор стал относиться к стихии философски: раз нужно, значит, нужно. Нужно урагану «Харви» обрушиться на Техас, он обрушивается. Нужно маленькому ребенку развивать легкие – он кричит. Нужно собаке лаять – она лает. Нужно женщине выплакать слезы – пусть выплачет, если иначе нельзя.

        Во всем остальном Егор философом не был. Он дьявольски уставал на работе, так что философ в нем помер естественной смертью, уступив место диктатору.

        Усталость же объяснялась тем, что Егор Бинч ушел от прежних партнеров по икорному бизнесу и открыл свое предприятие – «Дары Сахалина».

        Ушел культурно, без скандала, без дележа и почти без обид, хотя с тем, как были расписаны роли в фирме, согласен не был.

        На самом деле Егор давно хотел уйти от партнеров – этих прилипал-паразитов, но, кажется, только сейчас у него появился реальный шанс.

        Все дело было в записной книжке: сейчас записная книжка хранила столько нужных имен, сколько требуется для того, чтобы выйти в свободное плавание. По сути, записная книжка была клиентской базой Егора Бинча.

        Если бы такая записная книжка была у него лет десять – пятнадцать назад, скольких унижений и ошибок он сумел бы избежать!

        Егор прикурил от старой сигареты, с удовольствием затянулся и отыскал глазами Большую Медведицу.

        Да, он стал жестче не только на работе, но и дома – опять-таки, что тут непонятного?

        В доме три ба… пардон, женщины, женщины.

        Таська не работает, ведет домашнее хозяйство и встречает мужа с работы.

        Настене только шестнадцать – тоже не работает. Бабуле восемьдесят – уже не работает. Все сидят у него на шее. Нет, он не против, ему по силам их прокормить.

        Егор улыбнулся звездам. Все-таки чертовски приятно сознавать, что прокормить семью тебе по силам. И даже немного больше, чем прокормить…

        Правда, попутно он установил по месту жительства свою полную, абсолютную, неограниченную власть.

        Когда ехать в отпуск, когда делать ремонт в квартире, покупать шубу жене или не покупать, сколько тратить на питание, а сколько на развлечения – все это и многое другое решал он.

        Вез жену к зубному, дочь – на теннис, бабушку – к сурдологу тоже он. В промежутках между переговорами и командировками ухитрялся что-то покупать всем троим. Есть время – заскочил в магазин, увидел, прикинул: ничего так себе. Заверните мне вот это пальтецо. Понравится Настене (Таське, бабуле) – будет носить с удовольствием. Не понравится – будет носить без удовольствия.

        И здесь Егор находил себе оправдание.