Высвободив руку, Михалина с независимым видом отвернулась к непроницаемому окну. Ей ничего не оставалось, как рассматривать свое отражение в стекле: голову в барашках светлых колец, высокий лоб, под ним черные провалы глазниц и худощавое скуластое лицо с прямым носом.

– Выпусти ее,– послышался противный – противнее некуда – Катькин голос. – Ей пора, сейчас ее остановка.

Намек был более чем прозрачным.

Михалина решительно повернулась и, опустив глаза, ждала, когда Чарнецкий освободит выход. Ладонь Бориса снова сжала ей пальцы.

Не выпуская Михалину, публицист-краевед наклонился к Катьке через стол и тоном, которым говорят с расшалившимся ребенком, произнес:

– Катарина, тебе уже хватит.

– Все. Беру тайм-аут,– неожиданно объявила бестия.– Мне нужно проветриться.

Михася вскинула на нее глаза. Все ясно. Выдре стало плохо. Ничего удивительного – почти без закуски хлопнуть стакан водки…

Ксендз Яцек мог бы гордиться Михалиной: чувство мстительной радости в ее душе вспыхнуло и погасло, уступив место состраданию. Она участливо предложила:

– Тебя проводить?

– Не пошла бы ты.– Катька вцепилась загнутыми когтями в край стола и снялась с места. За ужин она не заплатила.

Так этому греховоднику и надо, не без удовольствия подумала Михася, глядя в спину пьянчужке. Пьянчужка прокладывала себе маршрут, как муха по стеклу.

– Ну, вот, – пространно прокомментировал Борис. В интонации явственно присутствовало облегчение.

– А мне показалось, что она вам понравилась.– Губы у Михаси кривились.

Официантка с подносом заслонила Катькину фигуру, на столе появились еще один бокал вина и рюмка коньяку, на этот раз с сыром и маслинами.

– Вам не показалось,– заверил ее Борис, когда официантка отчалила.

Михалина пригубила вина.

– Не поняла.

Здесь Борис Чарнецкий показал свою мужскую – или журналистскую?– природу:

– Все элементарно. Передо мной красавица и доступная красавица. Кого я выберу?

– И кого же? – глупо переспросила Михася, хотя ответ лежал на поверхности.

– В данном конкретном случае – доступную красавицу. Я ж не жениться собираюсь по пути в Варшаву, а только провести время.

– Это-то как раз понятно.– Михалина начала злиться.– Не понятно другое: зачем вы меня удержали?

– А это просто. Чтобы посмотреть на вашу и ее реакцию. Мне было интересно, как она себя поведет. Как вы себя поведете. Вы же такие разные.

– То есть, вы нас пытались стравить?

– Ну, зачем так грубо? Я бы назвал это столкновением интересов.

– Да какие интересы? А если бы она в меня вцепилась? – Михалина знала, о чем говорит!

– Думаете?– оживился господин публицист.– Хотя, вы правы, такие способны на многое. Характер.

– Уличное воспитание это, а не характер.– Михася смерила журналиста-публициста взглядом сверху вниз.– Мне пора. Позвольте, я выйду.

Неожиданно Чарнецкий, посверкивая очочками, наклонился так близко, что защекотал спутницу усами:

– Вам идет сердиться.– По щеке Михалины заскользило подогретое алкоголем дыхание.

– Перестаньте строить из себя Дон Жуана,– вспылила она.

– Упаси бог. Кто Дон Жуан? Я?

– Поднимитесь и выпустите меня!

На них стали оглядываться.

– Тише, тише,– господин Чарнецкий смотрел с веселым изумлением.– Уже поднимаюсь!

Тут Михалина опомнилась, полезла в задний карман джинсов за кошельком, но Борис перехватил ее руку:

– Не вздумайте. Я обижусь.

Михася почувствовала себя сбитой с толку.

Этот жест… великодушия? Корысти? Чего? Жест выглядел крайне подозрительным. Вдруг публицист потребует вернуть долг натурой?

Тут в Михалине проснулось здоровое чувство юмора: ты на себя посмотри, натура. Кто на тебя позарится? Любитель благородной старины или последний некрофил. Публицист по определению не может быть некрофилом – у него двадцатитрехлетняя жена.

– Вот еще,– пробормотала она и кивнула официантке.

– Я готов принести извинения.

– Не стоит. Вы такой, какой есть, и таким останетесь, хоть извинитесь еще сотню раз. Мы с вами всего лишь случайные попутчики. Дорога когда–то закончится, и мы больше никогда не увидимся.

– Удивительно. За короткое время вам дважды удалось внушить мне чувство вины. Это под силу только настоящей женщине.

– Это комплимент?

Чарнецкий пожал плечам:

– Если бы мне сказали, что я настоящий мужчина, я бы воспринял это как комплимент. Но вы правильно делаете, что не верите мне. Последнее время я и сам себе не доверяю. Все запуталось, знаете. Я вдруг понял, что потерял нравственную опору в жизни.

Косясь на публициста, Михася внутренне подобралась. Ну и тип!

Раскусил ее на пятой минуте разговора и вяжет, вяжет оснастку. Таких высот одной интуицией не достичь, пожалуй, это мастерство, возведенное в ранг искусства. Ноги в руки – и драпать от этого шелкопряда-виртуоза.

– Заказывать будете?– спасла ее официантка.

– Спасибо! Нет! – Михася обрадовалась тетехе, как родной.– Счет, пожалуйста.

Чарнецкий-таки оплатил ужин. Михалине пришлось утешаться тем, что платил он не только за нее, но и за чертову бестию.

По пути в купе она держалась с подчеркнутой холодностью.

Чтобы растопить лед, Борис вился вокруг спутницы, выказывал воспитание и галантность: поддерживал в переходах, подавал руку, пропускал в нужных местах вперед или, наоборот – придерживал, словом, беспокоился, хотя беспокойство это, скорее, относилось не к спутнице, а к тарелке с сыром и маслинами, которую она несла из ресторана.

– Михалина, расскажите о сестре. Это родная ваша сестра или двоюродная?– в паузах между тактическими маневрами, расспрашивал Чарнецкий.

– Родная,– отвечала она.

– И как она оказалась в Польше?

– Как все, так и она.

– А именно?

– Репатриировала. Мама у нас полька.

– Вот оно что. Младшая или старшая сестра?

– Старшая.

– А как с работой у сестры?

– Нормально. Преподает в гуманитарном университете в Варшаве. – Михася всегда считала, что самой ей похвастаться нечем, поэтому с удовольствием хвасталась сестрой.

– Что преподает?

– Сравнительное языкознание. Она филолог. Сестра достаточно популярная фигура в своей среде. Защитила недавно докторскую. Очень активный человек. Помимо часов в университете еще факультативы ведет. И собирает пожертвования для бездомных животных.

– Как ее зовут?

– Стефания Ивановна Трацевская.

– А семья?– Они уже подошли к купе, и Чарнецкий откатил перед спутницей дверь.

– Да как–то не сложилось.

Остановленная запахом, Михалина замерла на входе, принюхалась и оглядела их временный приют.

В глаза бросился прозрачный пакет, жавшийся на краю столика. Сквозь него проглядывала вполне предсказуемая яичная скорлупа, обглоданная куриная ножка и пучок зеленого лука.

Не дотянув до своего места наверху, Катька заняла нижнюю полку напротив дремлющего Платона Фархатовича.

– Как ты? – поинтересовалась Михалина, наклоняясь к девице.

– Ух, ты. Классно! – Катькин мутный взгляд остановился на оливках с сыром. Она пошарила у себя за спиной, нащупала сумку и извлекла на свет бутылку коньяка.

– Что, опять?– оторопела Михалина.– Куда тебе?

– Не мне, а нам! Да вы не стесняйтесь,– тоном своего в доску парня пригласила пьянчужка,– присаживайтесь.

Михася приткнулась с нею рядом и посмотрела несчастными глазами на Чарнецкого – тот озадаченно молчал.

– Как вы говорите? Если повезет с попутчиками – повезет в поездке?

– Сейчас границу пересекать будем,– проводив бутылку сумрачным взглядом, остановил Катьку Борис. – Спрячь это.

…Михалина могла голову дать на отсечение: служебно-розыскная собака(кокер-спаниель по кличке Гребешок) дергала носом в сторону Катькиной сумки, куда та сунула коньяк.

Поезд загнали в тоннель, пассажирам раздали декларации.

Идея накатить в режиме особой секретности Катьку возбуждала.

Михася нещадно трусила и пыталась пробудить в своих соседях по купе хоть какую–то социальную ответственность, но ей всучили стакан со словами:

– Или все, или никто. Не порть людям вечер.

Разливала крашеная выдра. Очевидно, решила всех споить, потому не скупилась.

– Все-все, хватит!– придушено охнула Михася, когда дошла очередь до ее стакана.– Куда? Это неразумно. Зачем напрашиваться на неприятности?

– Ой, да ладно тебе,– поморщилась выдра.– Строишь из себя принцессу крови. Выпьем за обратную дорогу.

Платон Фархатович многозначительно хмыкнул, и было не понятно, к чему это хмыканье относится: к тосту или к принцессе крови.

Михалина предпочла думать, что к тосту.

– За что? За обратную дорогу? Не рановато? На место еще не прибыли, – заметил Фархатович.

– Мне нужно чем-то запить,– без всякой логики потребовала Михася.

– Коньяк? Запить?– ужаснулась выдра.

– Я не пью крепкие напитки.– Все–таки Михалина была человеком с убеждениями.

– Гос-с-с-поди. – Бестия посмотрела на нее с отвращением.– Какая же ты зану-уда!

– Один момент. – Борис поставил свой стакан, спустил с верхней полки сумку, рука его нырнула в боковой карман и вынырнула с примятым пластиковым стаканчиком и пакетом сока.

Михалина вознесла молитву Богородице: стакан был матовым.

– Спасибо,– грудным голосом поблагодарила она своего спасителя.

Катька раздула ноздри:

– Все? Погнали?

– Сколько угодно,– разрешила «принцесса крови».

Пить она не собиралась, поэтому прибегла к проверенному трюку: глотать коньяк не стала. Набрав в рот, осторожно (здесь не обойтись без натуралистической подробности) выпустила в стакан с соком.

– Девушки, мы можем в Варшаве встретиться,– внес неожиданное предложение Чарнецкий.

– За встречу в Варшаве,– тут же провозгласила Катька.

Прозвучало почти как за встречу на Эльбе.

Начался всеобщий обмен телефонными номерами. Михасю эта процедура не коснулась, потому что сотового телефона у нее не было в заводе. Отстраненно наблюдая за попутчиками, заметила: Катька себя обошла, и под шумок свой пустой стакан замаскировала пакетом с остатками ужина бедуина.

Тут в вагоне послышался шум, раздались шаги и голоса, бутылка и стаканы моментально испарились, но вошедшие пограничники все равно дергали носами, как давешний кокер–спаниель.

Едва поезд выехал из санитарной зоны, Михалина снялась с места и, захватив с собой рюкзак, улизнула за дверь.

Когда Михася вернулась в купе, мужчины храпели, а Катьки на месте не оказалось. Михалина решила, что пьянчужка вышла по нужде или ей снова стало плохо. Испытывая по этому поводу удовлетворение, она устроила рюкзак на крючок в изголовье, легла, еще несколько минут воевала с подушкой и рюкзаком (одно исключало другое), наконец, с удовольствием вытянулась на хрустящей простыне и мгновенно заснула.