Когда Аушвиц был освобождён Советской армией, на его складах обнаружили около семи тонн волос, уже упакованных в мешки. Лагерные власти не успели их продать на фабрики Третьего рейха. Сложно даже представить, сколько килограммов волос было переработано на этих фабриках за время существования лагеря: из них немецкие фирмы делали волосяную портняжную бортовку, набивали матрасы и сёдла. Институтом судебных экспертиз был сделан анализ этих волос, который выявил следы синильной кислоты. Именно она входила в состав газа «Циклон Б». Золотые зубы, которые вырывали у убитых людей, переплавляли в слитки и также отправляли в рейх. Прах сожжённых использовали как удобрение или высыпали в близлежащие пруды и реку.

– Что же тогда было с теми, кого оставляли в живых…

– В живых… Такая «жизнь» длилась очень недолго, от нескольких недель до нескольких месяцев. Людей, во время селекции отобранных для работы, отправляли в лагерь, где они были обречены на медленную мучительную смерть от голода, непосильного труда, телесных наказаний, кошмарных санитарных условий, псевдомедицинских экспериментов, болезней и эпидемий. Им заявляли в первый же день, что они «…прибыли в концентрационный лагерь, из которого только один выход – через трубу крематория».

Избивая людей дубинками и подгоняя криками «Шевелись! Быстрее!», надсмотрщики выстраивали мужчин и женщин отдельно в колонны по пять человек и гнали по коридору из колючей проволоки, по обеим сторонам которого были выкопаны рвы. На окраине лагеря находилось кирпичное здание, которое называлось «зауна». Слово, похожее на сауну, но, увы, функции у этого помещения были другими, бани здесь никакой не было. Люди втискивались в небольшую комнату, где им приказывали раздеться для «дезинфекции». Особенно страдали от таких приказов женщины, по понятным причинам: они просто очень стеснялись. Если кто-то не подчинялся или раздевался слишком медленно, их избивали. Всю одежду, украшения, часы и деньги сваливали в одну кучу, чтобы потом рассортировать на складе «Канада».

– Почему Канада?!

– Это было здание в самом центре Аушвица, и назвали его так по ассоциации со страной, богатой разнообразными ресурсами. Канада в те времена была в воображении европейцев краем изобилия. На складе под постоянным надзором работала группа из тысячи женщин, Kanada Kommando, которые должны были перебирать кучу личных вещей в три этажа высотой. Они отбирали тёплую качественную одежду, чтобы позже её отстирали, продезинфицировали и отправили в Германию. В складках, швах и подкладках искали зашитое золото, банкноты, драгоценные камни и украшения. Кроме этого, часто находили семейные фотографии и снимки своих близких, которых уже отправили на смерть. Снимки приказывали сложить в стопку, чтобы потом сжечь (некоторые фото, однако, девушкам удалось спрятать и спасти).

Вещами, отобранными у депортированных в лагерь людей, пользовались эсэсовцы из лагерного гарнизона. Они могли попросить у коменданта выдать им детские коляски, одежду и другие бытовые предметы. Награбленное периодически вывозили в рейх целыми поездами, но склады всё время были переполнены.

Когда нацистам стало понятно, что Советская Армия уже совсем близко, со складов стали срочно вывозить самые ценные вещи. За несколько дней до освобождения лагеря эсэсовцы подожгли склады, надеясь скрыть свидетельства своих преступлений. Им это почти удалось, но и в тех бараках «Канады», которые уцелели, были найдены тысячи пар обуви, одежды, зубных щёток, помазков для бритья, очков, протезов и т. д.

Итак, испуганных, шокированных людей отправляли на стрижку, где сбривали все волосы с головы и тела. Делалось это для того, чтобы люди оставили всякие иллюзии по поводу своей свободы, они теперь становились заключёнными. Этот процесс, по воспоминаниям некоторых женщин⁴¹, был одним из самых шокирующих зрелищ в их жизни. Они были лишены одежды, волос, личности и достоинства, и страдали от зудящих порезов на голове, где вместо роскошных локонов оставались лишь клочки недостриженных волос.

После осмотра людей вели в душевые. Там их, стоящих босиком на холодном бетонном полу, заставляли дожидаться, когда из отверстий в потолке польётся вода. Иногда она была ледяной, иногда лился кипяток. Но это всё же была вода, и люди пытались попить. Ведь им так никто и не дал это сделать. Но вода оказалась непригодной для питья: она была грязной и солёной. Ни мыла, ни полотенец не выдавали, вместо этого опрыскивали заключённых жгучим дезинфектантом, от которого невыносимо жгло ранки и порезы.

Затем людей отправляли в комнату, где находилась огромная куча вещей, не подошедших для отправки в Германию (такую одежду стали выдавать позже, с начала существования лагеря это были полосатые робы из тика). Каждому бросали одну или две вещи из этой горы тряпья. Людям доставалась совершенно неподходящая одежда, например, на несколько размеров меньше, женщинам – мужские брюки или вечерние платья. Вместо обуви выдавали деревянные колодки, в которых невозможно было ходить, особенно зимой. «При других обстоятельствах это могло бы быть даже забавно. Но в тот момент, натянув на влажные тела свои странные тюремные робы и оглядываясь на окружающих, все испытывали предчувствие чего-то невыразимо страшного»⁴².

После душа новоприбывших регистрировали, им нужно было заполнить персональную анкету. Зарегистрированный заключённый получал лагерный номер, который служил ему вместо фамилии в течение всего пребывания в лагере. В 1943 году вновь прибывшим стали делать татуировку на левом предплечье, совсем маленьким детям – на бедре. Концлагерь в Освенциме был единственным местом, где была введена татуировка для нумерации заключённых. Это объяснялось очень высокой смертностью среди узников, число умерших порой доходило до нескольких сот в день. Достаточно было снять с мёртвого одежду с номером и уже было невозможно определить его личность. После введения татуировки заключённые опознавались по лагерным номерам на предплечье. Каждого узника обязательно фотографировали в трёх разных позах. И даже во время этой несложной процедуры над ними умудрялись издеваться. Заключённый садился на специальный вращающийся стул, который управлялся рычагом и после третьего снимка вдруг резко тормозил, и человек падал на пол. Эсэсовцам от этого было очень смешно…

– Наверняка это было не самое ужасное издевательство…

– Ты права. С первой минуты пребывания в Аушвице люди проходили через череду унижений и оскорблений их человеческого достоинства, не говоря уже о физическом насилии. Их не только стригли наголо, клеймили как скот, но ещё и разделяли на разные категории, которые можно было определить по цвету треугольника (винкеля) на одежде.

Красным обозначались политзаключённые, зелёным треугольником помечали категорию уголовных преступников, существовала отдельная категория для так называемых «асоциальных» элементов, к которым нацисты относили и цыган. В отдельную категорию были выделены советские военнопленные, им оставляли форму, на которую масляной краской наносили полосы и буквы SU («Совьет Унион»). Для евреев, составлявших, начиная с 1943 года, самую многочисленную группу в Аушвице, ввели знак в виде шестиконечной звезды, сложенной из двух разных треугольников.

Я уже упоминала, что в первые годы все прибывавшие в лагерь получали во время регистрации специальную тюремную одежду из тиковой ткани в голубовато-серую полоску. В такой одежде им невозможно было бы скрыться во время побега. Она была, как правило, грязная и завшивленная, от дождя она становилась твёрдой, не подходила по росту и размеру. Всё это причиняло людям дополнительные мучения. Зимой выдавали «пальто», сшитые из более плотной полосатой ткани, но ничем не утеплённые. Такая одежда не защищала заключённых от холода, от сильных морозов, свирепствовавших в те годы в этих краях. Многие заключённые носили под рубашками куски бумажных мешков из-под цемента, хотя за это сурово наказывали.

С 1943 года в лагере стали выдавать гражданскую одежду, поскольку начались перебои с тиковой тканью для лагерных роб. Для этого использовали рассортированную форму убитых советских военнопленных, а также бельё, одежду и обувь людей, которые погибали в газовых камерах. Её специально помечали: полосами масляной краски или вшитыми на спину кусками полосатой ткани, чтобы одежда могла выдать беглеца.

Прачечных в лагере не хватало, их мощность была небольшой, бельё заключённым не меняли по несколько недель и даже месяцев. Периодически в лагере проводились так называемые дезинсекции против вшей и чесотки, во время которых раздетым донага узникам приходилось весь день проводить на улице. Чем заканчивались такие процедуры для изнурённых и больных людей, особенно если они проходили под дождём или снегом, представить несложно.

Умывальник в Аушвице

Заключённые в лагере получали еду три раза в день: утром, в полдень и вечером. Калорийность питания составляла от 1300 до 1700 калорий. Казалось бы, не так и мало. Сегодня очень часто мы можем читать рекомендации диетологов для тех, кто хочет похудеть, употреблять в сутки примерно такое же количество калорий. Но это если не принимать во внимание условия жизни и работы людей, заключённых в лагере. Они были невыносимы даже для самых крепких и стойких.

Утром узникам выдавали пол-литра чёрного «кофе», сваренного из кофейного суррогата, или настой из трав, который называли чаем. На обед – суп из картофеля, брюквы и небольшого количества пшена, ячневой крупы или ржаной муки. Суп был невкусным, водянистым, те, кто только прибыли в лагерь, ели его с трудом. На ужин заключённые получали около 300 г кислого, трудно перевариваемого хлеба и примерно 25 г колбасы или около 25 г маргарина, иногда столовую ложку мармелада или сыра. Эти продукты часто были несвежими и заплесневелыми. Вечерний хлеб нужно было разделить, чтобы съесть часть на завтрак, но люди так голодали, что лишь очень немногие были в силах отложить кусочек.

Вот как написал о голоде в своей книге бывший узник Аушвица, австрийский психолог Виктор Франкл:

«Кто не голодал сам, тот не сможет представить себе, какие внутренние конфликты, какое напряжение воли испытывает человек в этом состоянии. Он не поймёт, не ощутит, каково это – стоя в котловане, долбить киркой неподатливую землю, всё время прислушиваясь, не загудит ли сирена, возвещающая половину десятого, а затем десять; ждать этого получасового обеденного перерыва; неотступно думать, выдадут ли хлеб; без конца спрашивать у бригадира, если он не злой, и у проходящих мимо гражданских – который час? И распухшими, негнущимися от голода пальцами то и дело ощупывать в кармане кусочек хлеба, отламывать крошку, подносить её ко рту и судорожно класть обратно – ведь утром я дал себе клятвенное обещание дотерпеть до обеда!

…Самым мучительным моментом из всех 24 часов лагерных суток был для меня момент пробуждения. Три пронзительных свистка, командовавших подъём, ещё почти ночью безжалостно вырывали нас из сна. И наступала минута, когда надо было начинать борьбу с сырыми, съёжившимися за ночь ботинками, не налезавшими на распухшие израненные ноги… Вот тогда я и хватался за слабое утешение в виде сэкономленного, хранимого с вечера в кармане кусочка хлеба! Я жевал и сосал его и, отдаваясь этому ощущению, хоть чуть-чуть отвлекался от ужаса происходящего»⁴³.

С осени 1942 года в лагерь стали поступать продовольственные посылки от родственников и из Красного Креста. К тому времени обстановка на Восточном фронте для гитлеровцев весьма осложнилась и возникла необходимость максимального использования рабочей силы. Но, увы, эта «льгота» не распространялась на советских военнопленных, евреев и заключённых, чьи семьи находились в освобождённых районах. И даже в таких кошмарных условиях люди в большинстве своём оставались людьми и делились скудными продуктами, которые получали от родных, с теми, кто был такой поддержки лишён. Благодаря этому по крайней мере часть узников могла хоть как-то бороться с голодной смертью.

А ещё еду в лагере можно было «организовать».