Тем не менее слова Кэт Эшли задели Елизавету; когда через несколько дней ее посетил Бройнер, он нашел ее «несколько удрученной» и «окруженной прошениями выйти замуж». Как королева сказала послу, она «скорее умрет, чем ее страна понесет ущерб или потерю» и потому готова выйти даже «за самого низкорожденного своего подданного, лишь бы не давать повода дурно думать о ней».^[161] Камер-фрейлины поведали Бройнеру, что королева пребывает «в меланхолии», спала ночью «не более получаса» и проснулась «бледная и слабая».^[162] Вскоре после того у Елизаветы начался сильный жар.^[163] Французский посол назвал болезнь fiebre quartre, лихорадкой, которая появлялась раз в четыре дня, и сообщил, что у врачей королевы «большие сомнения в ее выздоровлении».^[164] Сразу поползли тревожные слухи. «Я наказал нескольких, – писал в середине августа графу Бедфорду один крупный девонский землевладелец, – за толки о смерти ее королевского величества; так же, насколько мне известно, поступили и другие в других частях графства».^[165]

Де Квадра, испанский посол, вскоре пришел к выводу, что Елизавета неискренна. Она, как писал де Квадра, «только что дала 12 тысяч фунтов лорду Роберту на расходы». Де Квадра считал, что Елизавета «коварно обращает общее мнение к своей выгоде, так как стремится успокоить католиков, которые желают этого союза, и удовлетворить всех, кому не терпится выдать ее замуж и кто смущен ее поступками».^[166] Однако через несколько дней, к удивлению посла, ему снова подали надежду. Де Квадре нанесла неожиданный визит сестра Роберта Дадли, леди Мэри Сидни. Мэри, рыжеволосая ровесница королевы, была образованной, хорошенькой и политически подкованной молодой женщиной. Они с Елизаветой были знакомы с детства, а после того, как ее брат стал фаворитом, особенно сблизились.^[167] В день коронации Елизавета назначила Мэри камер-фрейлиной «без жалованья»; впоследствии она служила королеве в перерывах между родами (у Мэри было пятеро детей). Помимо того, она управляла Пенсхерст-Плейс, фамильным имением в Кенте, и поддерживала своего мужа, сэра Генри Сидни, в Ирландии и на болотах Уэльса.^[168]

Придя к испанскому послу, Мэри сказала, что Елизавета передумала: она все же решила выйти замуж и хочет, чтобы ее брак с эрцгерцогом Карлом «был устроен побыстрее».^[169] Говоря по-итальянски – Мэри бегло говорила на нем, – она заверила посла, что действует с ведома королевы; под страхом смерти она не сказала бы ничего подобного, если бы это не было правдой. Она просила де Квадру начать с королевой переговоры о браке и предупредила, чтобы он не сомневался, видя нежелание Елизаветы, потому что «у наших дам в обычае не давать своего согласия в таких делах, пока их не упросят».^[170]

Слова Мэри Сидни подтвердил сэр Томас Парри, казначей двора; он сообщил де Квадре, что королева накануне вечером вызвала к себе его и леди Сидни и сказала, «что свадьба стала необходимой».^[171] По их мнению, Елизавета решилась вскоре после того, как был раскрыт заговор с целью отравить королеву и лорда Роберта на банкете, который устраивал граф Арундел. По словам де Квадры, «королева была сильно встревожена», и этот заговор «вместе с французскими приготовлениями к войне за Шотландию, похоже, вынудили королеву решиться на брак».^[172]

Вновь воспрянув духом, посол поплыл на барке в Хэмптон-Корт, но испытал жестокое разочарование, обнаружив, что Елизавета относится к браку противоречиво. «Единственный ответ, который я получил, – пишет он, – состоял в том, что она еще не решила, выходить ли ей замуж, но, если она все-таки решится, я могу быть вполне уверенным в том, что выйдет она только за самого высокопоставленного и самого лучшего». Посол отправился к Мэри Сидни и выразил ей свое удивление тем, что «ее величество не говорила яснее» о вновь проснувшемся интересе к эрцгерцогу. Мэри поспешила заверить его в обратном и побуждала не сдаваться.^[173]

Судя по всему, Елизавету беспокоили слухи о ее отношениях с Дадли. После «дела Сеймура» она усвоила горький урок. Ей уже пришлось быть свидетельницей тому, как непристойные истории набирают обороты и распространяются внутри страны и за границей. В позднейшем разговоре с де Квадрой Елизавета призналась: она боится, «что он, возможно, разочарован» тем, что узнал о ней, и что «в стране есть люди, которые получают удовольствие, болтая все, что приходит им в голову». Как подчеркнул де Квадра, королева произнесла все это «с некоторыми признаками стыда».^[174] Он заверил ее в том, что, «будь что-то, чего эрцгерцогу не следует слышать или знать, мысль о его приезде не занимала бы нас». Елизавета, по ее словам, тревожилась: если переговоры прервутся, эрцгерцог может воспользоваться «праздными толками», которые ходят о ней, в ущерб ее чести. Но, как сухо заметил де Квадра, «с этой точки зрения я ни о чем не сожалел, так как страх мог оказаться не без выгоды для нас».^[175]

К середине октября испанский посол вновь преисполнился уверенности: «Она в самом деле так же настроилась на свадьбу, как и ваше величество», – и посоветовал незамедлительно прислать эрцгерцога в Англию.^[176] Но было уже поздно. Император Священной Римской империи утратил интерес к переговорам и не позволил своему сыну покидать Австрию, поскольку никто не мог поручиться за успех его миссии.^[177] Даже воодушевление Мэри Сидни по поводу брака с Габсбургом как будто остыло. В ноябре де Квадра писал: по его мнению, Дадли «сделал сестре выговор, так как она завела дело дальше, чем он того желал». Когда посол снова встретился с Елизаветой, она объявила, что на свадьбе настаивал некто, «имеющий намерения самые добрые, однако без каких-либо полномочий». Как писал потом де Квадра, «поскольку я вынужден кого-то обвинить… я обвиняю только леди Сидни, хотя, по правде говоря, она виновата не более, чем я, как я и сказал ей в беседе с глазу на глаз». Более того, именно изменения в поведении Мэри Сидни подсказали послу, что переговоры зашли в тупик: «Как только я узнал, что леди Сидни сомневается и жалуется на королеву и своего брата, я решил, что будет лучше положить конец неуверенности».^[178]

Никакого заговора с целью убийства королевы и Дадли на банкете у Арундела не было; все придумали, чтобы убедить де Квадру в желании Елизаветы выйти замуж. После смерти Генриха II в июле 1559 г. и вступления на престол пятнадцатилетнего Франциска, мужа Марии Стюарт, возникли серьезные опасения франко-шотландского альянса. Французы день ото дня увеличивали численность своих войск в Шотландии; Елизавета боялась войны на северной границе. В октябре де Квадра просил своего коллегу в Риме «позаботиться о том, чтобы французы не подкупили нового папу и не вынудили его возбудить процесс против [английской] королевы на основании притязаний королевы Шотландии, что произвело бы большой урон здесь и повсеместно перед свадьбой».^[179] Под видом переговоров о браке, которые непреднамеренно поощряла леди Сидни, королева надеялась сохранить доброе расположение Габсбургов на фоне французской угрозы и в то же время отвлечь внимание от своих скандальных отношений с Робертом Дадли.

Елизавета воспользовалась политической «подкованностью» Мэри Сидни, а также ее семейными связями при испанском дворе; сэра Генри Сидни последние годы не раз посылали с поручениями в Испанию, и он завязал такие добрые отношения с королем Филиппом, что в 1554 г. Филипп стал крестным отцом его первенца, Филипа Сидни. Мэри попросту использовали; узнав правду, она потребовала встречи с королевой. Несмотря на то что ее предупреждали о «нерасположении» Елизаветы, леди Сидни была непреклонна. Она, по ее словам, «ничьего мнения не спрашивает и пойдет к королеве всем назло». Она сказала де Квадре: даже если ее отправят в Тауэр, «она не перестанет говорить о том, что происходит, и что ее худший враг – ее брат [лорд Роберт]».^[180] Она намерена отстоять свою честь, даже если «это будет стоить ей жизни».^[181] По словам Мэри Сидни, Фрэнсис, леди Кобэм, которую де Квадра назвал «обер-гофмейстериной», также «поощряла ухаживания эрцгерцога» и тоже заняла сторону эрцгерцога Карла.^[182] Испанский посол понял, что перед ним разыграли фарс. «Она не настроена серьезно, – писал де Квадра, – но хочет лишь потешить чернь надеждой на брак, дабы спасти жизнь лорда Роберта. Он настроен весьма подозрительно, так как его снова предупредили о готовящемся на него покушении, во что я вполне верю, ибо ни один человек в Англии не выносит мысли о том, что он станет королем».^[183] На сей раз то были не просто слухи. «Позавчера раскрыт заговор с целью убийства лорда Роберта, и теперь все только об этом и говорят», – сообщал позже де Квадра. Впоследствии стало известно, что Дадли носил под одеждой «защитную куртку», дублет, изготовленный гринвичскими оружейниками, – что позволяет предположить, что он отнесся к угрозам вполне серьезно.^[184]

Де Квадра узнал «некоторые необычайные вещи» и уверял, что враги Дадли в Тайном совете не делают тайны из «своего дурного мнения о его близости с Елизаветой». Ходили слухи, что Дадли намерен отравить свою жену, дабы освободиться и жениться на Елизавете. «Все считают, что королева не выходит замуж по его вине; даже его родная сестра и друзья относятся к нему недоброжелательно». Елизавету неоднократно предупреждали «демонстрировать больше благоразумия и не давать никому повода подозревать ее в связи» с ним.^[185] Де Квадра все меньше верил уверениям Елизаветы в ее невинности; она часто говорила ему, что мечтала стать монахиней и проводить время в келье за молитвами. Он узнал «важные вещи того сорта, о котором нельзя писать» и сообщал графу Фериа, что в Елизавете кроется «сотня тысяч демонов».^[186]

К концу января 1560 г. переговоры о браке Елизаветы с эрцгерцогом Карлом официально закончились, и по двору поползли зловещие слухи, что Елизавета сама очень старалась расстроить этот союз. Сэр Томас Чалонер писал из Брюсселя о том, какое потрясение он испытал, узнав, «какие вольности позволяют себе некоторые, говоря… о человеке, которому, по их мнению, оказывают слишком большую милость. По-моему, вы догадываетесь, кого они называют… так как я считаю такие разговоры клеветой». Но, как и предупреждал Чалонер, хотя слухи могли оказаться ложью, тем не менее Елизавете следовало вести себя осторожнее, чтобы не давать пищи сплетникам: «Молодой принцессе лучше переусердствовать с осторожностью, следить за выражением своего лица, за изъявлением родственных чувств, не выказывать благосклонности более одному, чем другому… из-за проволочки с браком опасность угрожает не только стране (ибо без потомства ее величества мы лишаемся надежды), но дело теперь у всех на устах и порождает клеветнические измышления».^[187]