Еще даже толком не разлепив веки, Аля откуда-то знала, что выпал первый снег. Такой долгожданный после бесконечного теплого зеленого лета, такой чистый на черной ноябрьской земле. Первый пушистый слой настоящего снега, плотно накрывший двор, и горку, и песочницу. Словно город надел белое платье или белый халат, готовясь к празднику, как невеста, или к работе, как врач, или просто потому, что всё в мире иногда облачается в белое, чтобы стать лучше и чище.
Сам воздух в комнате был теперь другой, а лежать под одеялом было так хорошо, что вылезать не хотелось. За окном в проеме неплотно сомкнутых штор колыхалась ещё одна белая ажурная занавеска из летящих снежинок. Весь мир задернули, занавесили, осталась только эта комната. Мягкий свет и осторожные приглушенные звуки – так бывает только через падающий снег. Невозможно представить себе более спокойный и уютный день, чем день посреди снегопада.
Снег выпал как будто нарочно в выходной, чтобы все могли не торопясь полюбоваться на него из окон во время завтрака и не топтать по свежевыбеленным дорожкам своими грязными сапогами и ботинками, чтобы дать миру подольше побыть таким: белым и чистым.
– Ну вот и дожили до зимы, – вздохнула бабушка, поправляя на плечах теплый платок и ощупывая рукой чугунную гармошку батареи. – Хоть бы затопили нормально. А то чуть теплое. Аля, надень шерстяные носки!
– Не хочу, они кусаются!
– Не говори глупостей. Это клопы кусаться, а носки греют.
– Когда я буду капитаном, – Аля поморщилась, послушно натягивая вязаные носки. – То никогда не буду ходить в шерстяных носках.
Бабушка ничего не ответила, только стояла и смотрела в окно, как будто хотела где-то там за снегом, за детской площадкой, за домом и за деревьями рассмотреть, какая сейчас на море погода и нужны ли там шерстяные носки.
Воспиталки в детском саду увидели снег и вспомнили, что скоро пора будет наряжать ёлку и встречать Деда Мороза. Теперь дети в саду хором пели про то, как ёлочка родилась в лесу и про то, как она замерзла. Это были грустные песни, хоть и притворялись веселыми. Алю удивляло, что никто не задумывается над тем, как уютно и хорошо жилось ёлочке в лесу: она уже привыкла расти там, среди других деревьев и чувствовала себя хорошо, была стройной и зеленой. Правда, когда Аля недавно отравилась несвежим творогом, мама тоже сказала, что цвет лица у неё зеленый и это нехорошо. Но Аля-то была девочкой, ей полагалось быть румяной, а ёлочка – это всё-таки дерево, причём не просто зелёное, а вечнозелёное. В лесу о елочке заботились: метель пела ей колыбельную, а мороз укутывал снегом, а ещё елочка дружила с зайкой и волком. Нина Пианиновна делала паузу, потом ударяла пальцами по клавишам и в песне вдруг появлялся какой-то мужик и срубал ёлочку. От этой фразы «срубил он нашу ёлочку под самый корешок» у Али каждый раз бежали мурашки по спине, так жутко вел себя этот незнакомый дядька. В этом году Аля даже решила вовсе не петь эти строчки, как будто ничего такого не случалось. Елена Сергеевна заметила это, и строго смотрела на Алю, но та всё равно сжимала губы и пела только следующее четверостишие про детский праздник, где ёлочка была уже нарядная и приносила детишкам много радости. Но и это было грустно. Аля помнила прошлый Новый год, и чем он заканчивался. Судьба нарядных ёлочек после праздников была совсем не радостной. В песенке не хватало ещё одного куплета. Он мог бы звучать так:
Засохнут и осыплются,
И станут не нужны,
И грустно проваляются
В помойке до весны.
Ну, а во второй песне детишки были и вовсе глупые: они считали, что ель в лесу мерзнет, и притаскивали её в дом погреться. Аля в свои шесть прекрасно уже понимала, что тащить дары природы без разбору ни в рот, ни в дом нельзя. С желудем-то всё обошлось благополучно, но как-то прошлой весной она поймала бабочку – такую красивую, с цветными тоненькими крылышками – и посадила её в банку. А чтобы бабочка не улетела, закрыла банку крышкой. Бабочка долго трепыхалась за стеклом, и была такая красивая в солнечных лучах, а потом села и перестала двигаться.
– Что же ты наделала! – спохватилась бабушка. – Она же там у тебя задохнулась уже без воздуха. Попробовала бы ты сама без кислорода!
Аля вытряхнула бабочку в ящик с цветами на балконе, но та так и не ожила, только ветер легонько шевелил тоненькие крылышки. Аля долго проплакала, вспоминая, как её пленница билась за стеклом, представляя себе её ужасные муки, даже пробовала наказать сама себя и, как предложила только что бабушка, лишала себя кислорода, заткнув ладошкой нос и рот. Долго продержаться так, действительно, не получалось. Она отдергивала ладонь от лица и судорожно втягивала воздух пополам со слезами.
– Ладно, ладно, – сжалилась бабушка, видя её слёзы. – Ты же это не нарочно. Теперь будешь знать.
Но Аля ещё долго ужасно стыдилась своего бездумного поступка перед собой, перед родителями с бабушкой, перед всеми бабочками и другими насекомыми. В истории про ёлочку ей слышалось что-то похожее, особенно когда она вспоминала сухие ёлочные скелетики с остатками новогодней мишуры, которые прошлой зимой лежали после праздников в каждом дворе возле мусорных баков.
И всё-таки ей, конечно, очень хотелось, чтобы праздник пришёл поскорее, и не терпелось наряжать ёлку и получать подарки.
В группе их научили делать фонарик – не настоящий, а картонный и ещё гирлянду из колечек цветной бумаги, похожую на цепь. Аля клеила колечко за колечком и представляла себе, что потом этой бумажной цветной цепью обмотают ёлку, чтобы она не посбрасывала с себя игрушки и не сбежала обратно в свой сказочный лес. А дома мама умела вырезать из тонкой белой бумаги волшебные ажурные снежинки, которые потом клеила на окна при помощи куска мыла. Для праздника в детском саду надо было сшить платье и выучить стихотворение. Платье должна была подготовить мама, а стихотворение – Аля. Бабушка прочитала ей несколько стихов на выбор из толстой детской книги, которая назвалась длинным непонятным словом «Хрестоматия». Аля одно время думала, что эту книгу написала мать Христа. Этих людей: Христа и его мать бабушка показывала Але тоже в книге, где было написано про их непростую жизнь, а ещё у бабушки возле кровати лежала такая картинка. Но когда Аля спросила, не эта ли грустная красивая женщина с бабушкиной картинки написала книгу, бабушка сначала рассмеялась, а потом немного рассердилась. Теперь Аля знала, что в хрестоматии были стихи и сказки, написанные разными авторами. Она выбрала стихотворение, в котором поэт мечтает о том, чтобы у ёлочки были ножки, и она могла бы сама ходить и плясать в хороводе. Стихотворение было сложным, потому что длинным, и учить надо было много, но эта придумка, что ёлочка ходила бы на своих-двоих, а значит, после праздника сумела бы вернуться в лес и зажить там прежней безмятежной жизнью, очень понравилась Але.
Новогодний утренник в детском саду отмечали намного раньше, чем дома, и Аля волновалась, успеет ли Дед Мороз приехать к ним со своего Северного полюса, да и вообще, узнает ли про их праздник. Нина Пианиновна сказала, что не нужно об этом переживать, потому что она уже отправила ему телеграмму с приглашением. Все девочки оделись на утренник снежинками, а мальчики должны были быть зайцами. Только Денису разрешили надеть костюм мушкетера, потому что он был уже у них куплен – красивый, с большой шляпой и голубой пелериной, отороченной бахромой. И ещё Серёжа оделся Петрушкой и носил на голове высокий яркий колпак, свернутый из листа ватмана. Серёжу назначили быть Петрушкой, чтобы он прочитал такое специальное стихотворение. Он его давно выучил и только ждал повода всем рассказать. Аля знала, что Серёже позволили не быть зайцем, не потому, что он был Сережей, а одна из воспиталок – Сергеевной. Нет, он действительно это заслужил, потому что только один он из группы умел так громко и выразительно читать стихи и даже не стеснялся иногда взмахнуть рукой на каком-нибудь торжественном моменте или топнуть ногой, произнося особенно суровые строчки.
Вот у Али хорошо читать стихи наизусть не получалось. Нина Пианиновна всегда говорила, что рассказывать надо «с чувством, с толком, с расстановкой». Но когда Аля долдонила одни и те же строчки по сто раз, чтобы их запомнить, никакого чувства у неё уже не оставалось, хотя часто бывало, что, только услышав какое-нибудь стихотворение, она могла ощутить очень много радости или огорчения в зависимости от содержания стиха. Ещё надо было рассказывать с толком, но толку от того, чтобы стоять перед всеми и читать наизусть выученный стих, Аля не видела, потому что знала: многие дети отвлекались и вовсе не слушали. Она специально даже после восьмого марта в прошлом году подходила к разным детям в группе и спрашивала, какое стихотворение она читала только что наизусть. И никто ей так и не сказал, про что оно было. Так и зачем тогда им рассказывать? Правда, в Новый год толк вроде бы появлялся: стишок-то надо было рассказать не только группе, но и Дедушке Морозу. Считалось, что в обмен на стишок он даст подарок. Но только вот в прошлом году стихи читали не все дети, а подарки потом раздали всем. Да, а ещё надо было читать стихотворение с расстановкой. Это у Али, как ей казалось, получалось лучше всего, но только Нина Пианиновна была с ней не согласна и говорила, что паузы надо делать не где попало, а осмысленно. Пока Аля повторяла стишок дома, осмысленные паузы у неё получались хорошо, но когда выходила перед всеми, то они уже почему-то не получались.
Мама закрепила у Али на голове заколками-невидимками картонную корону, оклеенную нитями новогоднего блестящего дождика, подтянула до груди белые парадные колготки и оправила подол снежинкового платья. Аля была красавица! Эх, видел бы её сейчас дядя Женя-капитан! В своем белом платье она была совсем как невеста.
Девочки на детский утренник пришли красивые, а мальчики – так себе, ведь в заячьих костюмах не было никакого блеска и уши им на голове толком закрепить не получалось, потому что к таким коротким волосам их никак не приколоть, а приклеивать к голове ничего не разрешают. В группу пока никого не пускали – там был сюрприз, но все и так знали, что это – ёлка. Чтобы её увидеть, надо было сначала выстроиться парами мальчик-девочка. Але выпало встать с Сережей, наряженным Петрушкой. Они взялись за руки, и Аля постаралась заразиться от него через ладошку умением красиво читать стихи. Она раньше никогда ещё не учила такого длинного стихотворения, как в этот раз, и волновалась из-за этого.
Наконец двери открыли и под марш, который играла Нина Пианиновна, все парами вошли в зал и выстроились вдоль стульчиков. Посреди комнаты стояла высокая под потолок ёлка, пышная, красивая: тут были и блестящие красивые-раскрасивые стеклянные игрушки и поделки из бумаги и картона, которые они сами сделали. Теперь надо было спеть хором песню про зиму, и только потом им разрешили сесть. Нина Пианинована стала загадывать разные загадки про Новый год, а Аля гадала, почему не видно Елены Сергеевны.
Потом, наконец, пришёл Дедушка Мороз с белой бородой и посохом, в красной длинной шубе и валенках. Все были ему рады, и не только потому, что он принес целый мешок подарков. Вовсе не поэтому. Просто приятно было видеть настоящего бородатого доброго дедушку. У Али своего дедушки не было. Она не то чтобы сильно расстраивалась по этому поводу, но иногда всё-таки немного жалела, что его нет. А Дедушка Мороз был общий и хотел поиграть с ними. Потом он, как и в прошлом году, всё никак не мог зажечь гирлянды на ёлке, и они долго кричали, чтобы ёлка загорелась, пока наконец Нина Пианиновна не догадалась воткнуть вилку в розетку. Старенькие дедушки и бабушки часто бывают очень рассеянными. Аля знала это, потому что её бабушка тоже часто забывала разное. Когда гирлянда наконец зажглась, дедушка немного успокоился, но потом вспомнил, что у него есть ещё и своя собственная внучка, и им опять надо было громко кричать и звать, чтобы она пришла. Снегурочка была уже довольно взрослая тетенька, чем-то напоминавшая их Елену Сергеевну. Аля ни за что бы не поверила в то, что внучка Дедушки Мороза работает у них в группе воспиталкой, и поэтому просто тихонько подивилась сходству. Все вместе они водили хоровод и пели песни про ёлочку, а когда Дедушка устал и присел отдохнуть, Нина Пианиновна сказала, что теперь дети будут читать ему стихи.
Это был момент, который лучше бы поскорее прошёл. Хотя некоторые даже хотели рассказать и тянули руки. Тех, кто хотел, спрашивал Дед Мороз, а тех, кто не хотел, выталкивала вперед Снегурочка, которая не только внешностью самую капельку напоминала Елену Сергееву, но ещё и вела себя так же. Она-то и подтолкнула Алю вперед, положив ей руку на плечо. Аля подошла к ёлке, встала вполоборота к Дедушке Морозу, у которого за белой бородой и низко надвинутой шапкой, лица было совсем не разглядеть. Только глаза светились. Аля застеснялась и стала смотреть на его большие светлые валенки, которые торчали из-под красной шубы. Вообще-то, мог бы и снять верхнюю одежду в помещении. Интересно было бы посмотреть, во что он одет под шубой. Что у него там: белая рубашка и галстук, как полагается мужчинам по праздникам, или, наоборот, сказочная вышитая по вороту рубаха?
– Ну, девочка, расскажи-ка мне стишок! – то ли попросил, то ли потребовал Дедушка.
Аля вздохнула и начала рассказывать.
– Громче! – напомнила шепотом Нина Пианинована.
Аля постаралась изо всех сил говорить громче, но все силы куда-то делись. В конце концов, стихотворение было длинным, так что силы надо было расходовать понемногу. Первые три четверостишия – ровно половину – она рассказала гладко, без запинок и с расстановками, как учили. Она даже проскочила кое-как слова «игрушки» и «хлопушки» и вроде бы никто не заметил провалившуюся куда-то «ш» и не стал смеяться. Добравшись до середины стихотворения, Аля вдохнула поглубже, потому что ей предстояло перескочить теперь ещё через одно место, в котором рассказывалось, как можно украсить ёлку. Поэт предлагал развесить на ней флажки из разноцветной бумаги. Только вместо того, чтобы так просто и написать «из цветной», он употребил зачем-то какое-то другое слово, которое Аля каждый раз забывала. Добравшись до этих строчек, она тут же вспомнила, как забывала нужное тут слово. И стоило об этом подумать, как это слово, которое ещё минуту назад крутилось у неё на языке, делось куда-то.
Аля застыла, глядя в пространство и выпятив грудь от того, что только что глубоко вдохнула. Вдруг она увидела, как будто со стороны, весь зал с высокой ёлкой, детей, сидящих на стульчиках и глядящих на неё, воспиталок и Дедушку Мороза, замерших в ожидании. В звенящей тишине Аля выдохнула и закрыла глаза. Лучше бы она оказалась сейчас одна среди заснеженного новогоднего волшебного леса, где «зайка серенький под ёлочкой скакал» или пусть даже «волк, сердитый волк рысцою пробегал». Пусть бы её «мороз снежком укутывал» и уговаривал бы: «Смотри, не замерзай!» Да и как бы она могла замерзнуть, если и сама была снежинкой. В лесу ей, честное слово, было бы сейчас лучше. На какое-то спасительное мгновение Аля даже ощутила себя там, в зимнем ночном лесу, тёмном и тихом, будто бы она стояла совсем одна под заснеженной ёлкой, далеко-далеко от этого праздника.
– Хороший стишок ты мне рассказала, – прозвучал вдруг совсем рядом голос Дедушки, и Аля почувствовала, что он вкладывает ей в руку шуршащий мешочек с подарком. Она с удивлением открыла глаза. Как же ей повезло, что Дед Мороз не помнил этого стихотворения! Он видимо решил, что Аля уже рассказала его до конца, хотя на самом деле она добралась только до половины.
К ёлке шла уже другая девочка, и Аля вернулась к своему стульчику. Она села и тут же к ней само собой и без всякого усилия с её стороны пришло:
«Завертелись бы на ёлочке флаги
Из пунцовой, из серебряной бумаги…»
Из пунцовой! Да кто же так называет бумагу! И что это за цвет такой? Ведь бабушка, кажется, говорила… Аля в задумчивости заскользила взглядом по ёлке, по нарядам детей, задержалась глазами на легкой голубой шубке Снегурочки – нет, не то… И вдруг заметила, что Дедушкина внучка обута в точно такие же тёмные туфли с также чуть набок стоптанными низкими каблуками, как у Елены Сергеевны. Аля подняла глаза к Снегурочкиному лицу и вдруг поняла совершенно простую и очевидную вещь. Это была не Снегурочка. Это была переодетая Снегурочкой воспиталка Елена Сергеевна.
Они, кажется, снова пели и водили хоровод вокруг ёлки, а потом, когда дед Мороз сказал, что ему надо спешить к другим детям и уехал, пили чай. Некоторым не терпелось, и они уже открывали подаренные мешочки с конфетами, парой грецких орехов, мандаринкой и поздравительной открыткой. Аля открывать подарок не хотела. Все вокруг стало каким-то скучным и маленьким. И сама она вовсе не была уже снежинкой, а просто девочкой, наряженной в белое платье. И вечером она снимет его и наденет свою пижаму. Так же, как участковая врач снимет свой белый халат, и перестанет быть врачом, так же, как невеста снимет платье и продолжит жить скучной повседневной жизнью. Гирлянду выключат, игрушки уберут в коробку, ёлку вынесут на помойку. Это было горько, и чтобы не нести этот груз в одиночестве, Аля решила с кем-нибудь поговорить.
Рядом сидел Сережа. Он держал в руках свой сделанный из ватмана и ярко раскрашенный гуашью колпак Петрушки и не знал, куда его пристроить. На голове он больше не хотел держаться. Играть другие мальчики его сегодня не звали, потому что они все были зайцами, а Серёжа – нет.
– Ты – Петрушка? – уточнила у него Аля. Серёжа повертел в руках свой колпак и кивнул.
– А Снегурочка – это Елена Сергеевна, – поделилась Аля. – Я видела, у неё такие же туфли.
– А Дед Мороз – это дядя Слава, – вздохнул Серёжа.
– Почему? – не поняла Аля. – Какой дядя Слава?
– Который перегоревшие лампочки меняет. Он залез на стремянку и сказал мне: подай отвертку. Меня папа научил, я знаю и отвертку, и молоток.
– А я знаю плоскогубцы, – вспомнила Аля.
– У дяди Славы на руке нарисованный якорь, – рассказал Серёжа. – А Дед Мороз снял рукавицу и у него на руке тоже был якорь. Такой же. Я сам видел.
– Ну и что? – не поверила Аля. – Может, это потому что они моряки. У меня тоже вот есть дядя Женя. Он капитан и потом я поеду к нему в гости. Я, если захочу, тоже потом стану капитаном.
Серёжа скосил глаза на Алю, снова вздохнул и спросил:
– А чего тогда этот Дед Мороз садился в дядиславину машину? Прямо за руль?
– Потому что дядя Слава дал ему порулить, – объяснила Аля, встала и отошла подальше от Сережи. Правильно другие мальчики не звали его играть.
О проекте
О подписке